Кутаисское дело

Кутаисское дело (также «Сачхерское дело» или «Дело Сарры Модебадзе») — судебный процесс по обвинению евреев местечка Сачхери в похищении и убийстве крестьянской девочки. Процесс привлек к себе внимание широких кругов общества, так как он возродил миф о совершении евреями преступлений с ритуальной целью. Обвиняемые были оправданы.

Предыстория

XIX век в России был ознаменован массовыми обвинениями в адрес евреев в употреблении христианской крови в ритуальных целях. Во второй половине XIX века евреи массово селились в городе Кутаиси, где занимались мелкой торговлей. Это вызвало рост антисемитских настроений в губернии и привело к появлению там кровавого навета. Попытки спровоцировать такие обвинения наблюдались в 1877, 1884, 1885 и 1909 годах. Наиболее известным из них стало «Сачхерское дело» или «Дело Сарры Модебадзе».

Пропажа и гибель Сарры Модебадзе

4 апреля 1878 года, за день до еврейской Пасхи, исчезла «малолетняя крестьянская дочь, Сарра Иосифова Модебадзе», проживавшая у родителей в селении Перевиси, Шорапанского уезда, в 15 верстах от местечка Сачхери.

Последними Сарру видели её старшая сестра и родственницы, ушедшие в лес и наказавшие девочке вернуться домой, который был в нескольких сотнях метров. Вернувшаяся к вечеру из лесу старшая сестра обнаружила, что Сарра не возвратилась. Ночные поиски, предпринятые родными, результата не дали. По деревне разнеслись слухи, что её украли евреи. В то время, когда девочка исчезла, по дороге проезжали две группы конных евреев, которые вели с рынка разную живность.

6 апреля труп Сарры был найден крестьянским мальчиком вблизи Перевиси. Деревенский сыщик, пристав Абашидзе осмотрел покойницу и, не найдя никаких следов и признаков насильственной смерти, констатировал несчастный случай — смерть от переохлаждения, и дал разрешение на захоронение.

По заключению врача, девочка погибла от несчастного случая — «утопления во время проливного дождя»; раны на руках были причинены после её смерти мелкими зверями и хищными птицами. Эта экспертиза была признана не соответствующей показаниям свидетелей, что в тот день не было дождя, вследствие чего было произведено переосвидетельствование. Судебно-медицинская экспертиза не нашла данных, чтобы дать заключение о насильственной смерти девочки, тем не менее, судебным властям представилось несомненным, что смерть Сарры связана с её исчезновением.

Рассмотрение в кутаисском окружном суде

Девять евреев из местечка Сачхери были обвинены в смерти девочки.

Согласно обвинительному акту, оглашенному в заседании кутаисского окружного суда, 5 марта 1879 года, некоторые из них захватили встретившуюся им Сарру, положили её в перемётную сумку и в таком виде увезли девочку в местечко Сачхери, где она была противозаконно задержана один день и две ночи, и «последствием такого задержания была смерть задержанной»; к одному же еврею было предъявлено обвинение в том, что, желая скрыть следы преступления, он, с участием другого лица, в ночь еврейской Пасхи вывез из местечка труп и подбросил его к селению Дорбаидзе.

Главными защитниками подсудимых выступили присяжные поверенные Пётр Александров и Лев Куперник.

Поддерживая предъявленное к подсудимым обвинение, товарищ прокурора, предвидя возражения со стороны защиты, заявил: «Если бы цель похищения была доказана, то обвинение было бы формулировано совершенно иначе; к сожалению, надо сознаться, что многое в этом процессе не досказано… Настоящему делу придали особый характер, особое значение, вследствие чего оно получило громкую известность; но те, которые ожидают разъяснения религиозного вопроса, не найдут его, и обвинение не может касаться этого вопроса, так как отношение его к делу следствием не разъяснено». Несмотря на это заявление, защитник Александров признал необходимым остановиться на вопросе о цели преступления, так как в обвинительном акте прокурор датировал разные обстоятельства кануном еврейской Пасхи, — «к чему в русском обвинительном акте еврейский календарь, если с ним не связывается, как в настоящем случае, указания на цель преступления, на его смысл и значение? Надо прямо поставить вопрос об употреблении евреями христианской крови для религиозных и мистических целей», и Александров, ссылаясь на книгу профессора Даниила Хвольсона, привел ряд исторических данных по этому вопросу и нарисовал картину тех условий, в которых зарождались наветы. Он счел долгом подробнее остановиться на кровавом обвинении, так как Кутаисский процесс — первый гласный процесс по обвинению евреев в таких преступлениях, и обязанность адвоката-общественного деятеля не только защищать подсудимого, но и способствовать разъяснению вопросов, имеющих общественный интерес.

Александров на основе следственных данных сумел доказать физическую невозможность похищения Сарры евреями. Допросив свидетелей поодиночке и на перекрестных допросах, он доказал суду, что большинство их утверждений — явное лжесвидетельство.

Защитник Куперник прежде всего отметил наличность закулисной силы, которая создала процесс; люди, близкие к Сарре, уже вследствие своего крайнего невежества, не могли возбудить дела, а затем он остановился на доказательствах беспочвенности обвинения евреев в убийствах с ритуальной целью. Речь Куперника на Кутаисском процессе впоследствии изучалась студентами-юристами как образец судебной защиты.

13 марта 1879 года суд вынес оправдательный приговор для всех подсудимых.

Апелляция

По апелляционному протесту обвинительной власти дело рассматривалось в апреле 1880 году в Тифлисской судебной палате; здесь, как и в окружном суде, выяснилось, что ни вопрос о существе преступления, ни мотивы самого преступления не установлены. Товарищ прокурора указал, что основанием к обвинению послужило одновременное пребывание девочки и евреев на дороге и «детские стоны», будто бы раздававшиеся из среды евреев. Но на судебном следствии обнаружилось, что девочка вовсе не выходила на дорогу. Что касается «детских стонов», то большинство свидетелей приняли их за крик козлёнка, которого везли евреи; детским же голосом признали лишь тогда, когда распространился слух о «похищении» девочки; «На слова лиц, — заявил тов. прокурора судебной палаты, — свидетельствовавших о криках под впечатлением предрассудка об употреблении евреями христианской крови, полагаться нельзя, так как нельзя быть уверенным в том, чтоб они крики козлёнка не признали за крики ребёнка».

Оба главных основания обвинения не подтвердились на суде, а потому прокурор отказался поддерживать обвинение. Апелляционный протест против оправдательного приговора был оставлен без последствий.

Отголоски дела

Профессор-семитолог Даниил Хвольсон, узнав об этом деле, по его словам, явился к «одному высокопоставленному лицу» и вручил ему свою книгу «О некоторых средневековых обвинениях против евреев. Историческое исследование по источникам», в которой он исследовал и опроверг кровавый навет. Также по совету этого неназванного лица он отправил на Кавказ почти все оставшиеся экземпляры первого издания книги и решил её переиздать, включив накопившийся за 20 лет новый материал. А для широкой публики издал популярную брошюру.

Кутаисское дело стало основой для одного из первых отражений кровавого навета в русской беллетристике — романе Фёдора Достоевского «Братья Карамазовы» в диалоге Лизы Хохлаковой и Алёши. Исследователи считают, что Достоевский читал отчёт Министерства внутренних дел «Розыскание об убиении евреями христианских младенцев» или книгу «Вопрос об употреблении евреями-сектаторами христианской крови» Ипполита Лютостанского. В письме О. А. Новиковой Ф. М. Достоевский писал: «Как отвратительно, что кутаисских жидов оправдали. Тут несомненно они виноваты. Я убеждён из процесса и из всего, и из подлой защиты Александрова, который замечательный здесь негодяй — „адвокат нанятая совесть“».

Литература

• Александров П. А. Дело Сарры Модебадзе. — Litres, 2013. — 194 с. — ISBN 9785457062115.

Ссылки

• Кутаисское дело // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.
• [www.eleven.co.il/article/12268 Кутаиси] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
• [cyberleninka.ru/article/n/rech-po-delu-sarry-modebadze Александров П. А. Речь по делу Сарры Модебадзе] // Журнал «Юриспруденция», выпуск № 1, том 21, 2011. С. 4-45.

Отрывок, характеризующий Кутаисское дело

Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…