Жиркевич, Александр Владимирович

Александр Владимирович Жиркевич
Рисунок И. Е. Репина
Псевдонимы:	А. Нивин
Дата рождения:	17 (29) ноября 1857(1857-11-29)
Место рождения:	Люцин Витебской губернии
Дата смерти:	13 июля 1927(1927-07-13) (69 лет)
Место смерти:	Вильна
Гражданство:	Российская империя
Род деятельности:	прозаик, поэт, эссеист
Жанр:	стихотворение, поэма, рассказ

Алекса́ндр Влади́мирович Жирке́вич (17 (29) ноября 1857, Люцин Витебской губернии, ныне Лудза, Латвия — 13 июля 1927, Вильна) — русский поэт, прозаик, публицист, военный юрист, коллекционер, общественный деятель.

Ранние годы

Родился в семье потомственных военных, внук И. С. Жиркевича. Учился в Виленском реальном училище, где среди его педагогов были И. Н. Ливчак, художник И. П. Трутнев, публицист, сотрудник «Виленского вестника», «Виленских епархиальных ведомостей», «Московских ведомостей», журнала «Заря» С. В. Шолкович. Окончив Виленское пехотное юнкерское училище, служил в пехотном полку в Ошмянском уезде Виленской губернии. Тогда же дебютировал в печати.

В 1885—1888 годах учился в Военно-юридической академии в Санкт-Петербурге. Как подающий надежды литератор вошёл в литературно-художественные круги столицы и познакомился с поэтами А. Н. Апухтиным, К. М. Фофановым, художником И. Е. Репиным.

Вильна

В 1888—1903 годах служил в Вильне военным защитником, помощником прокурора (с 1891 года), военным следователем (с 1897 года), видя своё призвание в применении гуманных принципов, спасении невинно осужденных, облегчении участи наказанных. Состоял членом губернского статистического комитета, действительным членом Общества ревнителей исторического просвещения в память Александра III, сотрудником-делопроизводителем Виленского общества Красного Креста, много сил отдал созданию общества Белого Креста для помощи нуждающимся офицерам и семьям военных, пострадавших от невзгод в мирное время и школы-интерната при нём, участвовал в деятельности виленского отделения Русского Музыкального общества, устраивавшего музыкальные вечера и концерты, при нём образовались музыкальное училище и любительский хор.

В начале 1901 года организовал в Вильне выставку живописи В. В. Верещагина в генерал-губернаторском дворце. Поддерживал знакомства с К. М. Галковским, Т. Даугирдасом, А. А. Навроцким, Э. Ожешко, Е. К. Остен-Сакен. Общался с необычайно широким кругом представителей культуры, общественных и государственных деятелей, со многими из них вступал в переписку (Н. С. Лесков, Я. П. Полонский, В. С. Соловьев, А. А. Фет, А. П. Чехов), гостил у Л. Н. Толстого в Ясной Поляне.

У него в Вильне в 1893 года останавливался по дороге в Германию И. Е. Репин, которому Жиркевич показывал достопримечательности города. Репин написал два портрета Жиркевича, который к тому же позировал для одной из фигур картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану».

После нескольких лет службы в Смоленске в 1908 году был назначен военным судьей в Вильне с чином генерал-майора, но вскоре вышел в отставку.

Симбирск

Во время Первой мировой войны с приближением германских войск к Вильне в 1915 году эвакуировался с семьёй (жена и три дочери) в Симбирск. В Симбирске занимался культурно-просветительской и благотворительной деятельностью. Среди прочего организовывал краеведческий музей, был попечителем тюрем и госпиталя. Познакомился с чувашским просветителем И. Я. Яковлевым, записал и литературно обработал его воспоминания (неоднократно переиздавались). После революции бедствовал. Преподавал на курсах ликвидации безграмотности, читал лекции, служил архивариусом.

В 1926 году вернулся в Вильну. Год спустя умер и был похоронен на Евангелическом кладбище на Погулянке, где в 1912 году был похоронен его сын. С ликвидацией кладбища в 1960-е годы могила и надгробный памятник были перенесены на Евфросиниевское кладбище.

Литературное творчество

Дебютировал рассказом «Из воспоминаний охотника» в журнале «Природа и охота» (1881) и заметками в «Виленском вестнике». Рассказы, статьи, очерки печатали журналы «Вестник Европы», «Исторический вестник», «Русская старина», «Северный вестник», «Наблюдатель», газеты «Виленский вестник», «Западный вестник» и другие издания.

Стихи вошли в сборник «Друзьям» (Петербург, 1899), посвящённый Репину. Большинство стихотворений снабжено посвящениями знакомым художникам и писателям (Жемчужников, Фофанов, Чехов, Ожешко); в книгу вошёл перевод стихотворения А. Мицкевича. Автобиографическую поэму «Картинки детства» издал под псевдонимом А. Нивин в Санкт-Петербурге (1890); переработанное второе издание напечатано в Вильне (1900).

Публиковал мемуары о своих знакомых Апухтине («Исторический вестник», 1906, № 11), Верещагине («Вестник Европы», 1908, № 4, 5), Н. М. Чагине, Э. Ожешко, М. М. Антокольском и других, в том числе о П. В. Кукольнике, на внучатой племяннице которого он был женат. Писал статьи о тяжёлых условиях тюрем и гауптвахт, о жертвах судебных ошибок; издавал книги и брошюры этой тематики в Вильне: «Пасынки военной службы. (Материалы к истории мест заключения военного ведомства в России)» (1912), «Архимандрит Зосима (в мире Дмитрий Рашин) был невиновен… (История ещё одной судебной ошибки)» (1913), «Гауптвахты России должны быть немедленно же преобразованы на началах закона, дисциплины, науки, человеколюбия, Евангельских заветов, элементарной справедливости, блага Родины» (1913). Книга «Пасынки военной службы» вызвала бурную полемику, в которой Жиркевича поддержал В. В. Розанов в «Новом времени». В книге «Сонное царство великих начинаний (К столетнему юбилею дня рождения Ивана Петровича Корнилова)» (Вильна, 1912) критиковал пассивность чиновников русских культурных и просветительских учреждений в Вильне, проигрывавших конкуренцию с энтузиастами польской культуры.

В наследии Жиркевича особую ценность представляет дневник, который он вёл в 1880—1925 и перед отъездом в Вильну вместе с личным архивом, альбомами фотографий и автографов передал Государственному музею Л. Н. Толстого в Москве. На его страницах запечатлены встречи с выдающимися писателями, художниками, государственными и церковными деятелями. Фрагменты дневника публиковались в журналах России и Литвы («Знамя», «Слово», «Вильнюс», «Волга», «Лад» и др.).

Коллекционирование

Ещё гимназистом получил от И. С. Тургенева фотокарточку с автографом. С тех пор коллекционировал рукописи, предметы старины, произведения искусства, чертежи, орудия наказания и пыток, со временем передавая их в музеи, архивы, библиотеки Гродно, Ковны, Минска, Москвы (Румянцевский музей), Санкт-Петербурга (Библиотека Академии наук, императорская Публичная библиотека). Ягеллонской библиотеке в Кракове подарил автографы Т. Костюшко, А. Мицкевича, других выдающихся деятелей польской истории и культуры. Виленская публичная библиотека получила от него ценные документы, рукописи и автографы Стефана Батория, Станислава Августа Понятовского, Екатерины II, А. С. Шишкова, Г. Р. Державина, К. Н. Батюшкова, А. И. Герцена, Ф. М. Достоевского, М. И. Глинки, А. Киркора, Ю. И. Крашевского, Л. Кондратовича.

Был одним из инициаторов создания Музея М. Н. Муравьёва в Вильне, открытого в 1901 году. Задача музея заключалась, по его мнению, не в том, чтобы прославлять Муравьёва, а в том, чтобы сохранить свидетельства исключительной для истории края эпохи 1863—1865 годов, что он и делал, по его словам, «в качестве ревностного археолога-любителя, спасающего всякую старину, не разбирая, к кому она относится, к Муравьеву, Костюшке, Стеньке Разину и т. п.». Узнав о его причастности к Музею М. Н. Муравьёва, Элиза Ожешко разорвала с ним отношения.

Военный музей при Виленском военном собрании долгое время состоял из его пожертвований. В 1922 году передал Симбирскому художественно-краеведческому музею огромную коллекцию (около 2 тысяч единиц хранения) живописи и графики русских и зарубежных художников (И. К. Айвазовский, К. П. Брюллов, С. К. Зарянко и другие). Благодаря Жиркевичу в музеях, архивах, библиотеках Литвы, Белоруссии, Польши, России сохранились ценные документы и историко-литературные реликвии, также виды и чертежи архитектурных памятников, необходимые для реставраторов.

Книги

• А. Нивин (А. В. Жиркевич). Картинки детства. Поэма. Санкт-Петербург: Общественная польза, 1890.
• Друзьям. Стихотворения. Ч. 1, 2. Санкт-Петербург: Тип. М. Стасюлевича, 1899
• Ив. Ив. Орловский (Биографический очерк с приложениями — двумя портретами Орловского и его статьею). Вильна: Русский почин, 1909.
• Сонное царство великих начинаний (К столетнему юбилею дня рождения Ивана Петровича Корнилова). Вильна: Русский почин, 1911.
• Пасынки военной службы (Материалы к истории мест заключения военного ведомства в России). Вильна: Русский почин, 1912.
• Памяти Э. Б. Оржешко-Нагорской. Вильна: Тип. М. А. Дворжеца, 1912.
• Гауптвахты России должны быть немедленно же преобразованы на началах закона, дисциплины, науки, человеколюбия, Евангельских заветов, элементарной справедливости, блага Родины. Посвящается гг. членам Государственной думы. Вильна, 1913.
• Александр Жиркевич. Потревоженные тени... Симбирский дневник / Сост., предисл., прим. Н. Г. Жиркевич-Подлесских. — Москва: Этерна, 2007. — 644 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-480-00126-6.

Литература

• Четыре письма Н. С. Лескова к А. В. Жиркевичу / Публ. В. Жданова // Русская литература. 1963. № 4. С. 203—207.
• Письма Я. П. Полонского к А. В. Жиркевичу / Публ. И. А Покровской // Русская литература. 1970. № 2. С. 126—133.
• Письма А. А. Фета к А. В. Жиркевичу / Публ. И. А Покровской // Русская литература. 1971. № 3. С. 94—101.
• М. В. Нестеров. «Продолжаю верить в торжество русских идеалов». Письма к А. В. Жиркевичу / Вступит. ст., публ. и коммент. Н. Г. Подлесских // Наше наследие. 1990. №. III (15). С. 17—24.
• Н. Г. Жиркевич-Подлесских, Н. А. Хмелевская. Жиркевич Александр Владимирович // Русские писатели. 1800—1917: Биографический словарь / Гл. ред. П. А. Николаев. Т. 2: Г—К. Москва: 1992. С. 269—271.
• Н. Жиркевич-Подлесских. «Спешите делать добро» // Вильнюс. 1992. № 5 (119). С. 135—142.
• П. Лавринец. Русская литература Литвы (XIX — первая половина XX века). Вильнюс: 1999. С. 77—85.
• "по Пскову-то сам Пушкин мне земляк..."/ Автор и составитель Н.Г.Жиркевич-Подлесских // Государственный музей-заповедник А.С.Пушкина "Михайловское". сельцо Михайловское,2000 г., 256 л.
• Жиркевич А.В. Встречи с Толстым: Дневники. Письма/Сост., вступит.ст. Н.Г. Жиркевич-Подлесских.- Тула:Издательский дом "Ясная Поляна", 2009. - 800 с.+ 16 л.ил.
• «Жиркевич А.В.» –биографический словарь «Русские писатели. 1800–1917 гг.». М., 1992. Т. 2. С. 269 – 271. М., «Большая Российская Энциклопедия».
• «Жиркевич А.В.» – «Ульяновская–Симбирская Энциклопедия». Ульяновск. 2000. Т. 1. С. 204. Ульяновск.
• «Остен – Сакен Е.К.» – биографический словарь «Русские писатели. 1800–1917 гг.». М., 1999. Т. 4. С. 462.
• «Остен-Сакен Е.К.» – Пушкинская энциклопедия «Михайловское»: В 3 томах. – с. Михайловское – Москва. 2003. Т. I. С. 288-289.
• «А.В. Жиркевич» – Энциклопедия «Лев Толстой и его современники» М., 2008. С. 149-150.
• «А. Жиркевич. Три встречи с Толстым» // «Знамя». 1990. № 11.
• «А. Жиркевич. Голод в Поволжье» // «Слово». 1991. № X и XII.
• «Симбирский дневник генерала А.В. Жиркевича» // «Волга». 1992. № № 7–12.
• «Александр Жиркевич. Встречи, впечатления, размышления (по страницам дневника)» // «Лад». Вильнюс. 1993. № 4.
• «Неизвестные письма А.Ф. Кони к А.В. Жиркевичу» // «Знамя». 1995. № 1.
• «Усадьба Иваньково: архивы и жизнь» // «Лукоморье». Рига. 1995. № 1.
• «Новые материалы об АН. Апухтине из архива А.В. Жиркевича» // «Русская литература».1998. № 4; 1999. №. 3. Публикация Н.Г. Подлесских – Жиркевич
• «Забытые уголки русской провинции. Усадьба Иваньково» // «Михайловская Пушкиниана». Сб. статей Государственного музея – заповедника «Михайловское». М., 1999. Выпуск 5.
• «Накануне патриаршества». Изд. Православного Свято–Тихоновского Богословского Института. 2000. Вступительная статья Н. Жиркевич.
• Письма Е.В. Федоровой (секретаря А. А. Фета) к А.В. Жиркевичу» // Юбилейный сборник. Курск – Орел. 2000.
• Л.Н. Толстой и И.Е. Репин (новые материалы из архива А. В. Жиркевича)» // Толстовский ежегодник № 1. Государственный музей Л.Н. Толстого (Москва). 2001.
• «Значение архива А.В. Жиркевича для отечественной истории и культуры» – «Коллекционеры и меценаты Поволжья». Материалы V Поливановских чтений. 27-28 ноября 2007 года. С. 5-21.
• «Моя бабушка – Екатерина Константиновна Жиркевич. Из семейной хроники». «Михайловская Пушкиниана». № 47. С. 86–115. – Материалы научно-музейных чтений в Государственном Пушкинском Заповеднике.
• «А.В. Жиркевич и его коллекции». – «Художественный вестник» № 3. СПб., 2008. С. 213-13.
• Дамский альбом начала XIX из наследия рода Жиркевичей» – «Михайловская Пушкиниана». № 50. С. 181–…. Государственный Музей-Заповедник А.С. Пушкина. 2010.
• «В гостях у Айвазовского» // ж. «Третьяковская галерея». 2010. № 2 (27) С. 35-47.
• «А.А. Пластов и А.В. Жиркевич – собиратель русской культуры» // журнал «Международная ассоциация художников «Пластовская осень». 24-27 сентября 2012 г. Ульяновск 2012 г. С. 113-116.
• «Александр Жиркевич: К моим сокровищам еще придет труженик-историк» // Краеведческий журнал «Мономах» № 6(78) 2013. Ульяновск. С. 52-55.
• «Служение Отечеству из века в век…» // Вiцебскiя старожытнасцi. Матэрыялы навуковых канферэнцый. Минск. 2013. С. 157-163
• «Служение Отечеству из века в век…» // журнал «Край Смоленский». № 2. Смоленск. 2014. С. 8-13
• «Новые материалы о художнике Илье Ефимовиче Репине (по страницам архива А.В. Жиркевича)» // журнал «Художник». 2014.

Архив в наши дни

С 1986 года над ним работает его внучка Наталья Григорьевна Жиркевич- Подлесских. На основе архивных данных ею были подготовлены несколько десятков публикаций, а также ряд книг. За книгу "Жиркевич А.В. Встречи с Толстым: Дневники. Письма" ей была присуждена Горьковская литературная премия за 2011 год.

Ссылки

• [www.russianresources.lt/archive/Zir/Zir_0.html Биография и тексты]

Отрывок, характеризующий Жиркевич, Александр Владимирович

Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»

Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.



Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.
На совете в Филях у русского начальства преобладающею мыслью было само собой разумевшееся отступление по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге. Доказательствами тому служит то, что большинство голосов на совете было подано в этом смысле, и, главное, известный разговор после совета главнокомандующего с Ланским, заведовавшим провиантскою частью. Ланской донес главнокомандующему, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Это был первый признак необходимости уклонения от прежде представлявшегося самым естественным прямого направления на Нижний. Армия подержалась южнее, по Рязанской дороге, и ближе к запасам. Впоследствии бездействие французов, потерявших даже из виду русскую армию, заботы о защите Тульского завода и, главное, выгоды приближения к своим запасам заставили армию отклониться еще южнее, на Тульскую дорогу. Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских войск, прежде потерявших из виду русских, и проекты сражения, и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину. Точно так же, как нельзя отвечать на тот вопрос, когда оставлена была Москва, нельзя отвечать и на то, когда именно и кем решено было перейти к Тарутину. Только тогда, когда войска пришли уже к Тарутину вследствие бесчисленных дифференциальных сил, тогда только стали люди уверять себя, что они этого хотели и давно предвидели.


Знаменитый фланговый марш состоял только в том, что русское войско, отступая все прямо назад по обратному направлению наступления, после того как наступление французов прекратилось, отклонилось от принятого сначала прямого направления и, не видя за собой преследования, естественно подалось в ту сторону, куда его влекло обилие продовольствия.
Если бы представить себе не гениальных полководцев во главе русской армии, но просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильнее.
Передвижение это с Нижегородской на Рязанскую, Тульскую и Калужскую дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил почти выговор от государя за то, что он отвел армию на Рязанскую дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он уже находился в то время, как получил письмо государя.
Откатывавшийся по направлению толчка, данного ему во время всей кампании и в Бородинском сражении, шар русского войска, при уничтожении силы толчка и не получая новых толчков, принял то положение, которое было ему естественно.
Заслуга Кутузова не состояла в каком нибудь гениальном, как это называют, стратегическом маневре, а в том, что он один понимал значение совершавшегося события. Он один понимал уже тогда значение бездействия французской армии, он один продолжал утверждать, что Бородинское сражение была победа; он один – тот, который, казалось бы, по своему положению главнокомандующего, должен был быть вызываем к наступлению, – он один все силы свои употреблял на то, чтобы удержать русскую армию от бесполезных сражений.
Подбитый зверь под Бородиным лежал там где то, где его оставил отбежавший охотник; но жив ли, силен ли он был, или он только притаился, охотник не знал этого. Вдруг послышался стон этого зверя.
Стон этого раненого зверя, французской армии, обличивший ее погибель, была присылка Лористона в лагерь Кутузова с просьбой о мире.
Наполеон с своей уверенностью в том, что не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что ему пришло в голову, написал Кутузову слова, первые пришедшие ему в голову и не имеющие никакого смысла. Он писал: