Зуров, Елпидифор Антиохович

Елпидифор Антиохович Зуров
Дата рождения	26 октября 1798(1798-10-26)
Дата смерти	19 декабря 1871(1871-12-19) (73 года)
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	кавалерия, Генеральный штаб
Звание	генерал-лейтенант (в гражданской службе действительный тайный советник)
Сражения/войны	Русско-турецкая война 1828—1829, Польская кампания 1831 года
Награды и премии	Орден Святого Владимира 4-й ст. (1828), Орден Святого Владимира 3-й ст. (1831), Золотое оружие «За храбрость» (1831), Virtuti Militari 3-й ст. (1832), Орден Святого Станислава 1-й ст. (1835), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1838), Орден Святой Анны 1-й ст. (1839), Орден Святого Владимира 2-й ст. (1853), Орден Белого орла (1857), Орден Святого Александра Невского (1864)
Связи	сын Александр

Елпидифор Антиохович Зуров (26 октября 1798 — 19 декабря 1871) — тульский и новгородский губернатор, сенатор, генерал-лейтенант, действительный тайный советник.

Биография

Зуров принадлежал к старинной дворянской фамилии Тверской губернии. Предки его по древнему обычаю проходили военную службу: дед был подполковником, а отец отставным капитаном гвардии. Елпидифор Антиохович вместе с братом Павлом получил домашнее воспитание, причем отец обращал большое внимание на развитие воинского духа в детях.

Семнадцатилетним юношей Зуров был определён юнкером в Дерптский конно-егерский полк, который в 1815 году, в числе других войск, был послан на помощь французам против Наполеона, вернувшегося с острова Эльбы. Но едва только войска успели достигнуть Варшавы, как по приказанию великого князя Константина Павловича они были остановлены и все юнкера отправлены в Петербургский Дворянский кавалерийский эскадрон при 2-м кадетском корпусе.

В 1817 году Зуров был произведён в корнеты Лейб-кирасирского его величества полка. Прослужив в этом полку пять лет, Зуров в чине ротмистра, вследствие болезни, принужден был просить перевода в один из южных полков. Благодаря прекрасной аттестации, Зуров в 1826 г. был назначен адъютантом к графу В. В. Орлову-Денисову, командиру 5-го резервного кавалерийского корпуса, который был назначен сопровождать тело императора Александра I из Таганрога в Санкт-Петербург. Зуров, как адъютант, следовал за ним.

После того он писал донесения относительно последних дней государя; эта работа познакомила его с бывшим начальником главного штаба И. И. Дибичем-Забалканским, благодаря протекции которого по смерти Орлова-Денисова он был переведен в лейб-гвардии Уланский полк и назначен старшим адъютантом в Главный штаб его императорского величества.

С открытием турецкой кампании 1828 года Зуров находился при главной квартире и вместе с ней перешёл Дунай. По сдаче Исакчи, он был командирован в город для производства описи годного к употреблению оружия и помещений, которые могли бы быть обращены в лазареты.

По успешном выполнении поручения Зуров вместе с главной квартирой проследовал через Бабадаг к Шумле и участвовал в наступательном движении к этой крепости, произведённом под непосредственным предводительством императора Николая I.

Во время осады Зуров неоднократно привлекался для разных поручений и между прочим находился при отражении неприятельской вылазки, сделанной в намерении отрезать уланскую бригаду, шедшую к Силистрии.

Из-под Шумлы Зуров прибыл под Варну и находился при осаде этой крепости до покорения её. После отъезда государя из-под Варны Зуров остался при графе Дибиче до очищения крепости и устройства обороны её на зимнее время. 2 ноября главная квартира переправилась у Гирсова через Дунай на зимние квартиры.

В это время на долю Зурова выпало немало работы. Кроме частых командировок для осмотра расположения войск за Дунаем и в княжествах, ему, по приказанию государя, велено было присутствовать на инспекторском смотру Бугской уланской дивизии, причем он должен был собирать сведения для доставления командовавшему кавалерией и, кроме того, имел предписание в местах нахождения дивизии и по пути следования к ней и обратно осмотреть госпитали, провиантские склады, инженерные работы и почтовые станции.

В 1829 году Зуров состоял при графе Дибиче, назначенном главнокомандующим. По возвращении из Санкт-Петербурга в Яссы Зуров вместе с главной квартирой вновь переправился через Дунай у Гирсова и участвовал в осаде Силистрии, а затем вместе с главными силами армии выступил через Карасу к Шумле. При этом Зуров участвовал в авангардном деле близ селения Буюнлука и в разбитии верховного визиря при Кулевче, и за отличие в этих делах был произведен в полковники.

Затем он находился при обложении Шумлы и с главными силами выступил в славный поход, доставивший Дибичу наименование Забалканского. Переправившись через Камчик, Зуров вступил на Балканы, перешел их и находился в делах при занятии городов Айдоса и Карнабада, откуда через Ямболь следовал к Адрианополю, павшему 8 августа. В день заключения Адрианопольского мира 22 сентября Зуров получил звание флигель-адъютанта.

С открытием Польской кампании 1831 года Зуров был командирован в действующую армию для нахождения при графе Дибиче.

Перейдя границу Царства Польского, Зуров получил предписание отправиться в Белосток для принятия мер против вторжения в эту область польских мятежников и для открытия сообщения с гренадерским корпусом. По исполнении этого поручения он возвратился к Милосне, а потом 13 февраля участвовал в генеральном сражении и поражении мятежников под Прагою и на Гроховских полях.

С 17 по 24 марта он находился в движении с армией из окрестностей Праги к Висле; 2 апреля, командуя авангардом генерал-лейтенанта П. А. Угрюмова, личной храбростью и распорядительностью сильно способствовал поражению неприятеля при реке Ливе; в конце апреля и в начале мая находился в стычке при Куфлеве и в сражении под Минском, после чего участвовал в преследовании мятежников от Калушина и поражении их у Ендржилева. С 7 по 14 мая был в движении главной армии через Соколово, Гранно, Цехановец, Высокомазовецк и Пыски к Остроленке, причём находился в сражеаниях под Пысками, в авангардном деле между деревнями Замосцем и Скржупелем, при преследовании оттуда мятежников до Остроленки и в генеральном сражении под этим городом.

Летом того же года Зуров участвовал в движении главной армии от Ловича к окрестностям Варшавы и в генеральном сражении и взятии приступом передовых Варшавских укреплений и городового вала. Осень же провёл в движении главной армии из Варшавы через Гуру, Рационжек и Безул для преследования остатков польской армии до границы прусских владений.

По окончании польской кампании Зуров вернулся в Петербург и был прикомандирован к образцовому кавалерийскому полку для ознакомления с новыми правилами кавалерийской службы.

В 1833 году он был произведён в генерал-майоры и назначен Тульским гражданским губернатором. Первое, на что он обратил внимание по вступлении в новую должность, это на упорядочение канцелярии губернского правления, где царил страшный хаос. Уволив неблагонадежных лиц и заменив их другими, он обеспечил казне успешный сбор податей и недоимок и достиг понижения цен на подрядах и торгах.

Среди этой усиленной работы Зуров тяжко занемог и уехал в Москву лечиться. В его отсутствие страшные пожары опустошили Тулу. Не окончив лечения, Зуров принужден был вернуться домой, чтобы организовать помощь населению. Благодаря учреждённому по Высочайшему повелению комитету, удалось восстановить большую часть потерь и дать возможность к возведению новых построек.

Стараниями Зурова в Туле был разведен городской сад и построен вокзал на месте грязной конной площади, отнесённой за городскую черту. В 1835 году Зуров был назначен тульским военным губернатором, с оставлением в должности гражданского губернатора.

Вследствие расстроенного здоровья он 23 ноября 1838 году вышел в отставку и 1 декабря того же года был удостоен ордена Святого Георгия 4-й степени (№ 5676 по списку Григоровича — Степанова). Но уже в 1839 году был назначен военным губернатором Новгорода и Новгородским гражданским губернатором. В новой должности Зуров провёл шесть лет.

Почувствовав возобновление припадков болезни, Зуров вновь просил об отставке и 11 октября 1846 года был уволен от военной службы, произведён в тайные советники и 22 декабря назначен присутствовать в 4-м департаменте Правительствующего Сената, в 1848 году — в 1-м отделении 5-го департамента, а с 18 мая 1848 году — в департаменте Герольдии.

Во время Крымской кампании новгородское дворянство выбрало Зурова начальником своего ополчения, подчинив его заведованию все дружины, назначенные в распоряжение главнокомандующего гвардейскими и гренадерскими корпусами. Прибыв в марте месяце в Новгород, он быстро и успешно произвел формирование ополчения, за что после Высочайшего смотра получил Монаршее благоволение.

6 декабря 1855 года Зуров был переименован в генерал-лейтенанты, а по заключении мира уволен от должности начальника ополчения (27 июля 1856 года) и с 1 августа того же года вновь присутствовал в Департаменте Герольдии. 1 января 1866 года произведён в действительные тайные советники. Был членом Попечительского совета учреждений общественного призрения в Санкт-Петербурге, попечителем Обуховской больницы (1862—1866). Состоял членом обществ Северных антиквариев и Императорского вольно-экономического (с 1848 года).

Скончался 19 декабря 1871 года, похоронен в селе Налюча Старорусского уезда Новгородской губернии.

Семья

С января 1836 года Зуров был женат на графине Екатерине Александровне Стройновской (6.08.1800—19.10.1867), вдове сенатора графа В. В. Стройновского (1759—1834); дочери генерал-лейтенанта А. Д. Буткевича. Екатерина Александровна была знакомой Пушкина и, возможно, прообразом одной из героинь поэмы «Домик в Коломне». Н. О. Лернер также считал её одним из прототипов Татьяны. О втором её браке О. Павлищева писала мужу:

Графиня Стройновская только что сочеталась новым браком: она вышла за господина Зурова. Бьюсь об заклад, что её прельстило это имя: чем еще это можно объяснить - сорокалетняя женщина, богатая, независимая, имеющая двенадцатилетнюю дочь - право же, это смешно! Говорят, что она по-прежнему очень хороша, муж её тоже богат, губернатором в Туле.

От второго брака у неё были дети:

• Николай (4.11.1836—11.12.1845)
• Александр (1837—1902), гродненский губернатор и петербургский градоначальник, генерал от кавалерии.
• Мария (23.03.1840—04.05.1860), за князем Имеретинским.

Источники

• Мамышев В. Н. Генерал-лейтенант Елпидифор Антиохович Зуров.)Очерк служебной деятельности). СПб., 1864
• Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.
• Мурзанов Н. А. Словарь русских сенаторов. 1711 — 1917 гг. Материалы для биографий. СПб., 2011. С. 182. — ISBN 978-5-86007-666-2
• Степанов В. С., Григорович П. И. В память столетнего юбилея императорского Военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. (1769—1869). СПб., 1869
• Доманский Ю.В. Современник Пушкина Ельпидифор Антиохович Зуров // Литературный текст: Проблемы и методы исследования. 6 / Аспекты теоретической поэтики: К 60-летию Натана Давидовича Тамарченко. М.; Тверь, 2000. С.180–192.

Отрывок, характеризующий Зуров, Елпидифор Антиохович

– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.