Ивановское (район Москвы)

Район Ивановское
Муниципальное образование Ивановское
Герб Флаг (описание)
Статус	район / муниципальный округ
Входит в состав	города Москвы
Административный округ	ВАО
Район
Название	Ивановское
Дата образования	5 июля 1995 года
Прежний статус	муниципальный округ Ивановское
Глава управы	Голованова Наталия Михайловна
Муниципальный округ
Название	Ивановское
Дата образования	15 октября 2003 года
Характеристика
Площадь	10,1916 км²
Население (2016)	↗127 294 чел. (1.03 %)
Плотность населения (2016)	12490.09 чел/км²
Площадь жилого фонда (2012)	2075 тыс. м²
[ivanovskoe.mos.ru/ Официальный сайт района]
[www.mo-ivanovskoe.ru/ Официальный сайт муниципального образования]

Ива́новское — район в Восточном административном округе города Москвы, а также одноимённое внутригородское муниципальное образование.

По данным Мосгорстата, площадь района — 1019 га, жилищный фонд района — 2075 тыс. м². Население — 127 294 чел. (2016).

Основные улицы района

• шоссе Энтузиастов,
• Зелёный проспект,
• Свободный проспект,
• Федеративный проспект,
• улица Магнитогорская,
• улица Молостовых,
• улица Прокатная,
• улица Саянская,
• улица Сталеваров,
• улица Челябинская,
• улица Чечулина,
• Большой Купавенский проезд,
• Малый Купавенский проезд,
• Напольный проезд,
• Сапёрный проезд.

История

Своими корнями история района уходит в глубину XVI века, к временам Ивана Грозного. На месте, где вырос современный район, располагалось село Ивановское, первое упоминание о котором в письменных источниках относится к 1576 году. По одной из версий, название происходит от имени Ивана Реута. В года Смутного времени (начало XVII века) оно было разрушено, но опять возродилось в 1660-е годы, войдя в состав знаменитой Измайловской Государевой вотчины, которой владели цари династии Романовых. Стараниями Алексея Михайловича территории вотчины были превращены в земледельческую академию современного образца. Здесь располагались опытные поля, аптекарские огороды, удивительные плодовые сады, теплицы с южными растениями, тутовый сад. Было выкопано 40 прудов для хозяйственных нужд и разведения рыбы.

В конце XVIII века в Ивановском стали возводить каменную церковь Рождества Иоанна Предтечи. Её освятили в 1801 году. Памятник выдержан в стиле классицизма и имеет приделы Василия Великого и Георгия Победоносца, он сохранился поныне и стоит почти у самой Старой Владимирской дороги. В XIX веке к храму была приписана Спасская церковь соседнего села Гиреева, главный престол которой впоследствии был перенесён в Ивановское и сделан приставным. К северу от церкви Рождества Иоанна Предтечи на картах XIX века обозначена часовня, а неподалёку от церкви — по рассказам старожилов — находился святой колодец.

В сентябре 1812, во время Отечественной войны, Ивановское оказалось в зоне боевых действий. В письме от 17 сентября 1812 года генерал-лейтенант Голицин писал фельдмаршалу Кутузову: «Адъютант мой, узнав от мужика, что в 11 верстах от Москвы в селе Ивановском французы грабят, дал знать казакам, кои дождавшись ночи, на них напали и всех захватили в плен, из которых двух ранили. С нашей стороны никакой потери не было. Пленных 11 человек: 7 пруссаков, 3 поляка, 1 француз; при конвое препровождены во Владимир к гражданскому губернатору».

В XIX — начале XX века Ивановское входило в состав Пехорской волости Московского уезда. Население села занималось выращиванием картофеля, овса и ржи. С течением времени на территории Ивановского возникают промышленные предприятия: бумагопрядильное предприятие С. А. Мазурина, шёлковые фабрики Д. А. Денисова и П. А. Дурнеевой, ткацкое заведение Г. Миллер, стеариновый завод Г. Гирш; население села всё более становилось фабричным.

По переписи 1926 года, население села Ивановское составляло 1275 чел., существовал Ивановский сельсовет. В период коллективизации здесь был создан колхоз «Вперёд», часть жителей сёл работала на фабриках в близлежащих населённых пунктах Реутово и Перово. Во время Великой Отечественной войны близ села дислоцировались подразделения противовоздушной обороны, защищавшие Москву от налётов немецко-фашистской авиации.

В составе Москвы

18 августа 1960 года Указом Президиума Верховного Совета РСФСР была установлена новая граница Москвы, ею стала строившаяся тогда Московская кольцевая автомобильная дорога (МКАД). При этом восточная часть села Ивановское осталась в составе Московской области, будучи включённой в состав города Реутова, а западная (бо́льшая) часть вошла в состав Москвы (те дома, которые располагались на пути прокладываемой автомагистрали, были снесены). В 1972—1973 гг. на территории бывшего села было развёрнуто массовое жилищное строительство.

Территория современного района к северу от шоссе Энтузиастов вошла в Сталинский район Москвы (3 ноября 1961 года переименован в Первомайский); к югу — в Калининский район, а с 1969 года — в Перовский район.

Создание района

В ходе административной реформы 1991 года Москва была разделена на муниципальные округа, входящие в состав административных округов. 12 сентября 1991 года был создан муниципальный округ Ивановское, вошедшие в состав Восточного административного округа.

Но уже 16 декабря 1991 года «с учётом территориальной обособленности» из его состава был выделен муниципальный округ Южное Измайлово. Однако 22 декабря 1994 года он был упразднён и территория вновь включена в муниципальный округ Ивановское, в 1995 году получивший статус района Москвы.

Население

Численность населения
2002	2010	2011	2012	2013	2014	2015
127 905	↘122 866	↗124 428	↗125 732	↗125 976	↗126 718	↗126 794
2016
↗127 294

Инфраструктура

Школы и детские сады

На территории района расположено 13 общеобразовательных школ и 24 детских садов.

Литература

• История московских районов: энциклопедия / Под ред. К. А. Аверьянова. — М.: Астрель, 2008. — 832 с. — ISBN 5-271-11122-9.

Ссылки

• [ivanovskoe.mos.ru/ Управа района Ивановское]
• [www.mo-ivanovskoe.ru/ Внутригородское муниципальное образование Ивановское в городе Москве]
• [www.vaomos.ru/vaomos/htmltree.aspx?id=49&tree=sh Район Ивановское на портале Восточного административного округа]

Отрывок, характеризующий Ивановское (район Москвы)

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.