История национализма

Большинство политических и культурных явлений до нового времени имело универсальный, а не национальный характер. Громко заявив о себе в конце XVIII века в связи с революциями в Америке и Франции и приведя к распаду европейские империи и колониальные системы в XIX и XX веках, национализм по сей день остаётся одной из ведущих мировых идеологий.

Происхождение термина «национализм»

Термин «национализм» впервые ввели в употребление в XIX веке философ Гердер (в Германии) и аббат Баррюэль (во Франции).

Предыстория

Национализм является продуктом нового времени. На протяжении истории люди испытывали привязанность к родной земле, придерживались семейных традиций и поддерживали местную власть. Отдельные проявления национальных чувств и национальных движений встречаются в древние, античные и Средние века (чувство отличия древних евреев от язычников, античных греков от варваров, французско-английский конфликт под время Столетней войны 1337—1453 и т. д.) По этой причине национализм иногда ошибочно рассматривается как система взглядов, издревле оказывающая влияние на политику.

Однако большинство политических и культурных явлений до нового времени имело универсальный, а не национальный характер. Люди выражали свою преданность городу-государству, феодалу и его поместью, династии или религиозной группе, — но не национальному государству. Более того, до XVI века идеалом было всеобщее мировое государство, в котором население не было бы преданно никакой политической структуре, — наподобие таким государствам, как Римская империя, Священная Римская империя или «христианская республика» (лат. res publica christiana). Фактически те небольшие территориальные единицы, с которыми люди себя связывали, как правило входили в бо́льшие политические, культурные или религиозные образования (в том числе, империи), однако участие в этих образованиях было опосредованным.

Основными характеристиками цивилизаций были мировые религии (христианство или ислам) и связанные с ними языки (латинский и греческий — или арабский и персидский). В период позднего Ренессанса принадлежность цивилизованному обществу повсеместно ассоциировалась с Францией и французским языком, а не с национальным языком. Выбор религии играл важную политическую роль; что касается языка для повседневного общения, то его выбор был личным делом каждого.

До конца Средневековья большинство носителей местных языков не обладали коллективным самосознанием и не осознавали свою национальную отделённость. Государство олицетворял монарх, а общество — правящий класс (дворянство в России и Франции, шляхта в Польше). Нередко правители своей этнической принадлежностью отличалась от основной массы населения (как династия норманнов в средневековой Англии и династия Рюриковичей в Киевской Руси).

Протестантская Реформация привела к замене единой католической религии региональными вариантами христианства, стимулировала участие народных масс, поощряла чтение проповедей и книг на родном языке и утверждала, что источником верховной власти в церкви является народ. Постепенно, ближе к XIX веку, начало формироваться новое общество, основанное на технологии и требовавшее образованной и мобильной рабочей силы, которую можно было бы организовать вокруг потребностей промышленности, а не потребностей одной личности. Получение такого образования было возможно только при значительном перекрытии политики и всеобщей, одинаковой для всех, культуры. Другими существенными причинами возникновения национализма стали

• возникновение больших централизованных государств, в которых монархи, стремящиеся к абсолютной власти, разрушили прежнюю вассальную иерархию;
• секуляризация жизни и образования;
• рост коммерции и неспособность существующих территориально-административных единиц справиться с растущими потребностями капитализма.

Некоторые исследователи связывают появление национализма с Вестфальским миром 1648 г., когда доктрина cuius region, ejus religio вступила в силу. “Впервые не было двусмысленности, не было соперничающих проявлений верности. Человек должен был проявлять верность тому, кто управлял землей, на которой он жил, и больше никому. И хотя правитель мог меняться, путём войны или перехода территории, верность в целом оставалась постоянной. И ни одна другая сила не могла её требовать. И что еще важнее, в этом вопросе не возникало путаницы: членство носило исключительный характер, основываясь на земле, на которой жил человек. И только один человек мог требовать верности от населения данной территории”.

Идея абсолютного суверенитета над территорией стала триггером процессов формирования европейских наций. “Доктрина суверенитета выражала идею политической автономии, которая отрицает иерархию или вышестоящую власть, как всеобщая церковь или мировая империя. Суверенитет стал легитимирующим обоснованием национализма, по крайней мере, до XIX-XX в., когда на мировую сцену вновь вышли надтерриториальные и наднациональные идеологии интернационала, демократизации и прав человека”.

Ранний национализм

Наиболее ранним проявлением современного национализма стала Славная революция в Англии XVII века. В то время в английском обществе возникло ощущение, что на него возложена великая историческая миссия и что происходит поворотный момент в мировой истории, рождение новой свободы — свободы личности. Эти идеи вскоре приобрели окончательную форму в философии Дж. Локка. Таким образом, подъём национализма совпал с возникновением либерализма, и на протяжении длительного периода обе идеологии развивались в связке друг с другом. Так, оба направления получили развитие в философии Ж.-Ж. Руссо, который рассматривал обычных людей как фундамент цивилизации и поэтому делал акцент на народном суверенитете и на всеобщем сотрудничестве во имя формирования национальной воли.

К концу XVIII века национальное чувство проявило себя как один из важнейших факторов, смыкающих личную и общественную жизнь. Ярким проявлением стала борьба элит Нового Света против испанского колониализма. Однако наиболее мощными всплесками национализма стали либеральные революции в Америке и Франции. Поселенцы в Америке стали нацией в борьбе за личную свободу и индивидуальные права. Французы также восстали под лозунгом «свобода, равенство, братство», который, как им казалось, они должны были донести до всех людей в мире. Главным пунктом новой идеологии стали утверждения о народном суверенитете и о правах человека. Многие члены высшего общества стали рассматривать себя и «чернь» как составляющие единого целого, которому они подчинялись. Воля народа стала определяться путём плебисцита. Каждый человек на всей территории страны стал иметь дело с государственной властью непосредственно, что сопровождалось отмиранием феодальной иерархии. Если прежде государство отождествлялось с его главой, то теперь государство стало отождествляться с нацией.

К 1815 г. национализм стал одной из ведущих идеологий в мире. Он оказался способен обеспечить мобилизацию общества в период перехода к капиталистической экономике, что привело к повышению эффективности национальных государств и росту их экономической мощи. Молодые нации также проявили высокую эффективность с военной стороны. Профессиональные армии, состоящие из подданных монархов, часто терпели поражения от необученных граждан-ополченцев.

Национализм конца XVIII века во Франции и США был преимущественно гражданским (культурная компонента развилась этих странах позднее). К той же категории относится объединение Италии в конце XIX века. Однако в большинстве стран центральной и восточной Европы национализм возник как реакция на французскую оккупацию и поначалу носил выраженный культурно-этнический характер. В частности, на революционной волне 1848 г. возник панславизм. Объединение Германии Бисмарком, а также аннексия Эльзаса-Лотарингии, были осуществлены в русле пангерманизма. Со временем этнический национализм вобрал в себя элементы ксенофобии и расизма.

Во второй половине XIX века национализм начал подрывать целостность Австро-Венгрии, Российской и Османской империй, которые окончательно распались после Первой мировой войны. На месте осколков возникли Австрия, Венгрия, Чехословакия, Польша, Финляндия, Югославия, Румыния, Армения, Турция и другие страны. Многие из них оказались вовлечёнными во внутренние и внешние межнациональные конфликты.

Существенным элементом соглашений по окончании Первой мировой войны был план Вильсона поделить Европу на моноэтнические национальные государства, для осуществления которого была создана Лига Наций. Как показала практика, этот план можно было бы реализовать только путём массового принудительного переселения, а также геноцида.

В начале XX века национализм расцвёл в Азии и Африке, что привело к обострению борьбы с французским и британским империализмом и в итоге к распаду колониальной системы. Его история прослеживается в эволюции Лиги Наций и ООН. Если изначально в Лиге Наций было только пять стран из Азии (Китай, Индия, Япония, Таиланд и Иран) и две страны из Африки (Либерия и Южная Африка), то на момент создания ООН в 1945 г. в него входили уже восемь стран из Азии и четыре страны из Африки. За последующие 35 лет в ООН вступило свыше 100 стран, в основном из Африки и Азии.

Первая мировая война подорвала веру в гуманизм, являющийся фундаментом для либерализма. В сочетании с другими факторами, это привело к возникновению фашизма, который призывал к построению такого общества, в котором люди полностью подчиняют свои интересы задачам нации. Нацизм представлял собой синтез фашизма с расизмом, а национализм интерпретировал как стремление к расширению территории Германии до включения всех областей проживания этнических немцев. Вслед за поражением нацистской Германии во Второй мировой войне последовала дискредитация всех форм крайнего национализма и связанных с ними учений.

Послевоенный период

В послевоенной Западной Европе активность национализма снизилась в связи с процессами интеграции в Европейское сообщество, выраженными в создании наднациональных политических, экономических и военных структур. С точки зрения национализма, эти процессы представляют определённую угрозу верховной власти наций.

Значительный прогресс был достигнут в понимании гражданства и связанных с ним прав и обязанностей. В демократических странах были ликвидированы дискриминационные ограничения гражданских прав по расовым, половым или имущественным признакам. Многие западные страны стали официально проводить политику мультикультурализма, однако она до сих пор пользуется слабой поддержкой среди населения, которое предпочитает, чтобы этнические меньшинства ассимилировались.

В Восточной Европе национализм стал одним из основных факторов, сдерживавших установление на её территории политической власти Кремля. Для множества людей коммунизм ассоциировался с оккупацией, поэтому сопротивление коммунистической идеологии стало этих странах национальным проектом. В результате, движения сопротивления в Польше, Венгрии, Румынии и Чехословакии во многом опирались на гражданский национализм. В дальнейшем, поскольку коммунистические режимы разрушили прежние гражданские структуры в обществе, их падение в конце XX века привело к атомизации и росту взаимного недоверия. Для многих людей из всех форм самоидентификации выжили только этническая и религиозная. С другой стороны, в посткоммунистический период население восточноевропейских стран стремилось сплотиться вокруг их предвоенного прошлого, которое ассоциировалось с демократическими ценностями. Все эти процессы повлекли за собой распространение идей построения гражданской нации, на фоне которых в отдельных регионах происходили острые этнические конфликты и даже этнические чистки.

В СССР конца 1980-х радикальный пересмотр ценностей также нанёс удар по самоидентификации людей как граждан СССР. Это привело к взлёту сепаратизма и способствовало распаду страны.

В современном мире национализм продолжает играть активную роль на международной арене и имеет множество проявлений. В большинстве стран крайний национализм официально осуждается и сталкивается с законодательными запретами. Начиная с 1966 г. 21 марта отмечается как Международный день борьбы за ликвидацию расовой дискриминации, к которой сегодня всё чаще относят и этническую дискриминацию. В то же время представления о национальном государстве стали фундаментальной компонентой менталитета людей в либерально-демократических странах. В этих странах национализм фокусируется на таких вопросах, как участие граждан в процессе принятия политических решений в стране, обеспечение суверенитета на уровне законодательства и экономики, повышение конкурентоспособности нации, сохранение культуры. Последнее обычно включает требования, что все граждане должны говорить на государственном языке, знать историю страны и разделять базовые ценности. Национализм также играет существенную роль в формировании общественных институтов, позволяющих человеку найти место в современном государстве.

См. также

• Национализм
• Национализм (изучение)

Литература

• Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. — М.: Канон-Пресс-Ц, 2001. ISBN 5-93354-017-3.
• Геллнер Э. Нации и национализм. — М.: Прогресс, 1991.
• Кирчанов М.В. Конструируя нации, создавая Отечества (история европейских периферийных национализмов во второй половине XIX – первой половине ХХ века) / М.В. Кирчанов. – Saarbrücken: Lambert Academic Publishing, 2011. – 383 с. ISBN 978-3-8433-2382-6
• Кирчанов М.В. Нация, класс, протест: европейские периферийные национализмы во второй половине ХХ – начале XXI века / М.В. Кирчанов. – Saarbrücken: Lambert Academic Publishing, 2011. – 507 с. ISBN 978-3-8454-2790-4
• Кирчанов М.В. Интеллектуальная история беларуского национализма. Краткий очерк / М.В. Кирчанов / под ред. А. Е. Тараса. – Смоленск: "Посох", 2011. – 212 с.: Иллюстрации (Неизвестная история)
• Кирчанов М.В. «Мы дружбой ленинской сильны»: Мифы нации и класса в Советском Союзе / М.В. Кирчанов. – Saarbrücken: Lambert Academic Publishing, 2011. – 280 с. ISBN 978-3-8465-0393-5
• Смит Э. Д. Национализм и модернизм: Критический обзор современных теорий наций и национализма / Пер. с англ. А. В. Смирнова, Ю. М. Филиппова, Э. С. Загашвили, И. Окуневой. — М.: Праксис, 2004, 464 с. ISBN 5-901574-39-7
• Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г. // Пер. с англ. — СПб.: Алетейя, 1998. — 306 с.
• Nationalism / Ed. Kohn H. Британская энциклопедия. 2007. [search.eb.com/eb/article-9117287] (англ.)

Отрывок, характеризующий История национализма

Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]