Костов, Трайчо

Трайчо Костов
болг. Трайчо Костов
Могила Трайчо Костова на Софийском центральном кладбище
Имя при рождении:	Трайчо Костов Джунев
Дата рождения:	17 июня 1897(1897-06-17)
Место рождения:	София
Дата смерти:	16 декабря 1949(1949-12-16) (52 года)
Место смерти:	София
Гражданство:	Болгария Болгария НРБ НРБ
Образование:	Софийский университет, юрист
Партия:	Болгарская коммунистическая партия
Основные идеи:	коммунизм
Род деятельности:	функционер БКП и Коминтерна; член политбюро, секретарь ЦК БКП, министр, вице-премьер НРБ
Супруга:	Люба Костова (Топенчарова)

Трайчо Костов Джунев (болг. Трайчо Костов Джунев; 17 июня 1897, София — 16 декабря 1949, София) — болгарский коммунистический политик, участник подпольной борьбы и партизанского движения, видный партийный деятель. Член политбюро, секретарь ЦК БКП. Член правительства НРБ, куратор экономической политики. Активный участник репрессий второй половины 1940-х годов, один из создателей Народного суда. Несмотря на сталинистские взгляды, конфликтовал с СССР по экономическим вопросам. Казнён в ходе партийной чистки. Посмертно реабилитирован.

Учёба и армейская служба

Родился в многодетной семье кочегара локомотивного депо. С отличием окончил школу. Одноклассниками Трайчо Костова были будущий секретарь царя Бориса III Станислав Балан и будущий легендарный полицейский Никола Гешев.

Поступил на юридический факультет Софийского университета, но прервал учёбу в связи с началом Первой мировой войны. Прошёл школу офицеров запаса, был отправлен на фронт, командовал взводом. После войны возобновил учёбу в университете. Работал стенографом в парламенте.

Нелегальная партийная деятельность

С 1920 Трайчо Костов — член Болгарской компартии. В 1924, при правительстве Александра Цанкова, был арестован и осуждён на 8 лет тюрьмы за распространение коммунистической печати. Спустя пять лет помилован правительством Андрея Ляпчева и выехал в СССР. Состоял в аппарате Коминтерна. Проходил курс лечения в крымском санатории.

C 1931 Костов (с небольшими перерывами) — член ЦК БКП. Редактировал партийные издания Работническо-селско знаме, Работнически вестник (впоследствии Работническо дело). С 1937 — член политбюро и секретарь ЦК, редактор партийной газеты. Длительное время считался вторым человеком в партии после Георгия Димитрова. В 1931—1932 и 1935—1936 тайно посещал Болгарию с партийными миссиями. Окончательно вернулся в 1938.

В годы Второй мировой войны Трайчо Костов был организатором подпольного сопротивления и партизанских отрядов. В 1942 арестован и приговорён к пожизненному заключению (избежать смертной казни помогло заступничество Балана перед Борисом III). Освобождён после прихода к власти прокоммунистического правительства Отечественного фронта 9 сентября 1944.

В партийно-государственном руководстве

Проводник репрессий

С сентября 1944 Трайчо Костов являлся одним из ведущих политиков Болгарии. 12 сентября 1944 вошёл в состав политбюро ЦК БКП. С февраля 1945 по февраль 1948 — первый секретарь ЦК БКП (реальным главой партии являлся Георгий Димитров, оперативное руководство аппаратом осуществлял Костов). Был одним из организаторов политических репрессий и убийств оппозиционеров. Являлся одним из учредителей Народного суда.

Готов законопроект о Народном суде. Принята наикратчайшая процедура, но для начала действия требуется некоторое время. Это может быть использовано для негласной ликвидации наизлейших врагов, которые будут проведены через наши внутренние тройки.
Трайчо Костов — Георгию Димитрову

20 января 1945 при обсуждении на политбюро деятельности «Народного суда» (участвовали такие ведущие фигуры репрессий, как Антон Югов, Минчо Нейчев, Георгий Петров) Костов настаивал на максимальном применении смертной казни.

Экономические противоречия

Наряду с партийными должностями, Костов занимал в 1946—1949 ряд правительственных постов. Был министром электрификации и вице-премьером, курировал экономическую политику.

В качестве экономического вице-премьера Костов пытался отстаивать интересы Болгарии, проводя относительно самостоятельную ценовую политику во внешнеэкономических связях. На этой почве вступил в конфликт с СССР и лично Сталиным. В частности, Костов проявлял недовольство ценами, по которым осуществлялись советские закупки болгарского табака. Внешнеторговые операции Костов пытался скрывать от советских советников, применяя с этой целью закон о государственной тайне. Это вызвало резкое недовольтство Сталина, который называл Костова «жуликом» и «опасным человеком».

Арест, суд, казнь

С 1948 повсеместно в Восточной Европе началось резкое ужесточение коммунистических режимов. Составной частью этой политики были партийные чистки, проводимые под лозунгами борьбы с титоизмом. В Болгарии данный курс олицетворял Вылко Червенков (Георгий Димитров с весны 1949 отошёл от дел).

На роль объекта чистки — аналога Ласло Райка в Венгрии, Рудольфа Сланского в Чехословакии, Владислава Гомулки в Польше, Анны Паукер в Румынии, Кочи Дзодзе в Албании — по указанию из Москвы был определён Трайчо Костов (в качестве «кандидатов в агенты Тито» поначалу рассматривались также сам Георгий Димитров и Антон Югов, но Димитрова спасла репутация, сложившаяся после Лейпцигского процесса, а Югов сумел доказать полную лояльность).

В марте 1949 Костов был выведен из руководства БКП, смещён с правительственных постов и назначен директором Национальной библиотеки Святых Кирилла и Мефодия. В июне исключён из БКП и вскоре арестован. Был обвинён в антипартийной деятельности, заговоре, измене, шпионаже в пользу британской разведки. Подвергнут на следствии жестоким пыткам и унижениям. Характерно, что Костова, убеждённого сталиниста и борца с титоизмом, обвинили, помимо прочего, в тайных связях с Югославией.

В декабре 1949 в Софии состоялся показательный процесс. Перед судом предстали одиннадцать человек во главе с Трайчо Костовым. Обвинением руководили министр юстиции Минчо Нейчев и министр внутренних дел Руси Христозов. Для помощи в организации процесса из СССР в Болгарию были направлены видные функционеры МГБ полковник Лихачёв и полковник Шварцман. Одним из главных свидетелей обвинения выступал Андрей Праматаров, бывший руководитель разведки и контрразведки в царской Болгарии, сподвижник Николы Гешева.

Трайчо Костов был приговорён к смертной казни (в последнем слове пытался заявить, что его признания вырваны пытками). Через несколько дней он был повешен.

Реабилитация

Частичная реабилитация Трайчо Костова наступила в 1956 году, по инициативе Тодора Живкова, разоблачавшего «злоупотребления культа личности» времён Червенкова. Полностью Костов был реабилитирован в 1963, ему посмертно присвоено почётное звание. В декабре 1989, после отстранения Живкова, «перестроечное» руководство БКП реабилитировало Костова не только юридически, но и политически.

Обвинения в заговоре и шпионаже с Костова сняты, однако в современной Болгарии он воспринимается как сталинист, активный проводник коммунистической политики и организатор репрессий.

Интересные факты

В романе А. И. Солженицына «В круге первом» говорится о Сталине:

Семидесятилетие праздновал так. 20-го вечером забили насмерть Трайчо Костова. Только когда глаза его собачьи остеклели — мог начаться настоящий праздник.

(Полного соответствия в художественном произведении нет: казнь Костова совершилась через повешение несколькими днями ранее.)

Трайчо Костов проявлял недовольство действиями крупного функционера карательных органов Мирчо Спасова (будущий глава госбезопасности НРБ) во главе управления МВД в Русе. После того, как Костов был повешен, Спасов расстрелял труп из автомата.

Биографический очерк о Трайчо Костове, выдержанный в духе откровенной симпатии, опубликовал Александр Лилов, идеолог демократического социализма в руководстве Болгарской соцпартии (партия-преемник БКП)

Казнь Трайчо Костова послужила поводом для голодовки протеста молодого советского поэта Анатолия Жигулина, арестованного в 1949 за участие в воронежской антисталинской организации Коммунистическая партия молодёжи:

Сообщалось, что в Болгарии раскрыт заговор врагов народа во главе с… Трайчо Костовым и что преступники казнены. Я был потрясен! Мало того, я не поверил газете, не поверил, что Трайчо Костов был врагом народа! Я попросил у надзирателя бумагу и карандаш — для заявления начальнику тюрьмы. И написал на маленьком листочке тупым карандашом, что объявляю голодовку в знак протеста против казни болгарского коммуниста Трайчо Костова… Я не мог не выразить возмущения — я был уверен в Трайчо Костове. Позднее выяснилось, что я был прав. Трайчо Костов был посмертно реабилитирован и в 1963 году ему — тоже посмертно — было присвоено звание Героя НРБ.

Отрывок, характеризующий Костов, Трайчо

– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.