Любимов, Исидор Евстигнеевич
Поделись знанием:
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.
У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.
Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.
Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.
Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
| Исидор Евстигнеевич Любимов
| ||
| ||
|---|---|---|
| 8 (21) июля 1917 — август 1917 | ||
| Предшественник: | Борис Павлович Позерн | |
| Преемник: | Карл Иванович Ландер | |
| ||
| 22 сентября (5 октября) 1917 — ноябрь 1917 | ||
| Предшественник: | Михаил Петрович Кондратьев | |
| Преемник: | должность упразднена | |
| ||
| октябрь 1918 — апрель 1919 | ||
| Предшественник: | Михаил Васильевич Фрунзе | |
| Преемник: | Николай Николаевич Колотилов | |
| ||
| 16 апреля — 4 ноября 1919 года | ||
| Предшественник: | Карп Елисеевич Сорокин | |
| Преемник: | Ян Эрнестович Рудзутак | |
| ||
| 1926 — ноябрь 1930 | ||
| Предшественник: | Лев Михайлович Хинчук | |
| Преемник: | Исаак Абрамович Зелинский | |
| ||
| 5 января 1932 — 7 сентября 1937 | ||
| Глава правительства: | Вячеслав Михайлович Молотов | |
| Предшественник: | должность учреждена; Фриц Фрицевич Килевиц как председатель правления Всесоюзного текстильного синдиката ВСНХ СССР | |
| Преемник: | Василий Иванович Шестаков | |
| Рождение: | 1 (13) мая 1882 д. Старищево, Кологривский уезд, Костромская губерния, Российская империя[1] | |
| Смерть: | 27 ноября 1937 (55 лет) Москва, СССР | |
| Партия: | РСДРП с 1902 года. | |
| Образование: | Костромская духовная семинария (экстерн) | |
| Награды: |
| |
Исидо́р Евстигне́евич Люби́мов (1882, Костромская губерния[1] — 1937, Москва) — русский революционер, советский государственный деятель, ближайший сподвижник Фрунзе в годы революции и гражданской войны, организатор кооперативного движения (1926—1930), руководитель внешней торговли (1930—1931), нарком лёгкой промышленности СССР (1932—1937).
Содержание
Молодые годы
- 1 (13) мая 1882 — родился в деревне Старищево Кужбальской волости Кологривского уезда Костромской губернии[1] в семье крестьянина, занимавшегося отхожим промыслом.
- По окончании начальной земской школы в дополнение к крестьянскому труду зимой подрабатывал портняжим промыслом (ходил по деревням Уфимской губернии).
- 1896—1899 — учёба в Георгиевской второклассной церковно-приходской школе (ныне в Мантуровском районе), в которой не только готовили учителей грамоты, но и обучали ремёслам. И. Любимов обучился столярному, переплётному мастерству и впоследствии работал и как столяр, и как переплётчик книг.
- 1899—1900 — служил помощником учителя в Халбужской церковно-приходской школе (ныне с. Угоры Мантуровского р-на Костромской области). Первое знакомство с легальной марксистской литературой.
- 1900—1903 — окончил экстерном курс Костромской духовной семинарии, затем работал учителем в Воскресенской церковно-приходской школе в Костроме. Начало революционной деятельности.
- 1902 году в Ярославле вступил в РСДРП, с 1903 — большевик.
- 1903—1905 — работа учителем в земском народном училище с. Скрылово Нерехтского уезда Костромской губернии (близ Родников Юрьевецкого уезда), одновременно (в 1903—1904 г.) работал учителем в училище при фабрике А. М. Красильщиковой в Родниках, обучая грамоте как детей, так и взрослых рабочих[2].
- В конце 1905 года земской управой был отстранён от преподавания по неблагонадёжности. Перешёл на нелегальное положение и целиком отдался партийной работе.
- 1906—1907 — работал в качестве профессионального революционера в Иваново-Вознесенске, был ответственным руководителем выборами во 2-ю и 3-ю Государственную думу по Владимирской губернии.
- 24 ноября 1906 года организовал митинг родниковских текстильщиков в Народном доме, на котором шла открытая агитация за избрание большевиков во II Государственную думу.
- 30 апреля (13 мая) — 19 мая (1 июня) 1907 — делегат 5-го (Лондонского) съезда РСДРП от Иваново-Вознесенской организации.
- Ноябрь 1907 — июнь 1908 — работал в Москве как профессиональный революционер, организатором Сокольнического района партии и членом Московского комитета РСДРП(б).
Аресты и ссылки
- Июнь 1908 — арест на собрании Московского Комитета; после четырёхмесячного заключения в Таганской тюрьме освобождён под надзор полиции.
- Октябрь 1908 — ноябрь 1909 — работал некоторое время в столярной мастерской Музея наглядных пособий в Москве. Затем работал в Профсоюзе печатников (связи Любимова с ним сохранились ещё по нелегальной работе), зимой 1908 года был избран его секретарём, одновременно принимал участие в партийной группе профсоюзных работников. В это же время работал как член Правления в организованном печатниками Москвы рабочем просветительном клубе общедоступных развлечений. Редактировал профессиональный журнал «Русский печатник».
- Ноябрь 1909 — арест, после пятимесячного заключения в Бутырской тюрьме выслан в Нижний Новгород.
- 1910—1911 — организовывал распространение социал-демократических и профессиональных журналов на заводах и фабриках Нижнего Новгорода и Сормова, работал в профсоюзах печатников и портных, по подготовке к съезду ремесленников. Принимал участие в местной партийной работе и в организации партийного журнала «Поволжская Быль».
- 1911 — арест, заключение в Нижегородской тюрьме.
- 1911—1915 — ссылка в Вологодскую губернию на 4 года. В Вологде организовал рабочий культурно-просветительный клуб «Просвещение» и всё время ссылки руководил его работой. С наступлением войны заведовал Отделом труда при Комитете помощи беженцам.
- 1915—1917 — мобилизован в армию, работал во Всероссийском земском союзе на Западном фронте, где одновременно вёл партийную работу, в частности, в Лунинце.
Правая рука Фрунзе
В Минске и на Западном фронте
- Апрель 1916 — в Минск под фамилией Михайлов прибыл Фрунзе, который, получив должность статистика в Земском союзе, активно включается в организацию подпольной революционной организации в Минске и в Западной армии.
- Март 1917 — вместе с Фрунзе был организатором Совета солдатских и рабочих депутатов в Минске. Был также одним из организаторов 1-го фронтового съезда солдатских депутатов Западного фронта и состоял товарищем председателя исполкома Совета солдатских депутатов Западного фронта. Был одним из организаторов большевистской фракции Минского Совета и Минского комитета РСДРП(б).
- 4 (17) марта 1917 — были созданы Минский Совет и Временный исполнительный комитет Минского Совета. В состав Временного исполкома вошли М. В. Фрунзе и И. Е. Любимов.
- 8 (21) июля — август 1917 — председатель Минского Совета рабочих и солдатских депутатов.
Городской голова Иваново-Вознесенска
- Август 1917 — ЦК партии большевиков по просьбе Иваново-Вознесенского окружного комитета РСДРП(б) направляет М. В. Фрунзе и И. Е. Любимова на ответственную партийную работу в Иваново-Вознесенск и Шую. Любимов организует и редактирует Иваново-Вознесенскую городскую газету «Наша Звезда».
- 27 августа (9 сентября) 1917 — в Иваново-Вознесенске и Шуе прошли выборы в городские думы[3].
- 22 сентября (5 октября) 1917 г. — городская дума утверждает И. Любимова главой (городским головой) Иваново-Вознесенска.
- 21 октября (3 ноября) — 17 (30) ноября 1917 г. — в Иваново-Кинешемском промышленном районе началась гигантская 300-тысячная стачка, охватившая 114 предприятий региона. Руководящие органы (Центростачка), расположенные в Иваново-Вознесенске, имели тесную связь и взаимодействие с городским головой Любимовым.
- Ноябрь 1917 — председатель Иваново-Вознесенского Совета.
- 4 (17) ноября 1917 года — по инициативе И. Любимова учреждена газета «Рабочий город», орган Иваново-Вознесенского общественного самоуправления и Иваново-Вознесенского городского Совета рабочих депутатов. 3 марта 1918 г. газета стала губернской и переименована в «Рабочий край». И. Любимов принимал активное участие в редактировании газеты.
- 12 (25) ноября 1917 — избран членом Учредительного Собрания от РСДРП(б) по Владимирскому избирательному округу.
Создание новой губернии
- 6-7 (19-20) декабря 1917 г — в Иваново-Вознесенске состоялся I съезд Советов Иваново-Кинешемского района. Съезд принял решение о создании новой губернии из части территорий соседних губерний — Владимирской и Костромской.
- 28-29 января (11-12 февраля) 1918 — прошёл II съезд Советов Иваново-Кинешемского района совместно с представителями фабрично-заводских комитетов и других организаций. Районный съезд решено было признать губернским учредительным съездом. Съезд принял «практические положения об устройстве новой губернии». Была образована комиссия по организации губернии и избранию губернского исполкома, в состав которой были избраны Фрунзе и Любимов.
- 21-24 апреля 1918 — состоялся III съезд Советов рабочих и крестьянских депутатов Иваново-Вознесенской губернии под председательством М. В. Фрунзе. На съезде рассматривались различные вопросы: доклад М. В. Фрунзе о текущем моменте, установление границ губернии, продовольственный вопрос, состояние промышленности, военный вопрос и другие. Съезд избрал губисполком в составе 20 человек под председательством М. В. Фрунзе; его заместителями были избраны И. Е. Любимов и И. И. Коротков. И. Е. Любимов также стал заведующим отделом народного образования.
- 20 июня 1918 — официальное утверждение Иваново-Вознесенской губернии.
- Октябрь 1918 — апрель 1919 — председатель Иваново-Вознесенского губисполкома.
Фрунзе был назначен первым комиссаром (главнокомандующим) Ярославского военного округа (в который территориально входили 14 губерний) с местопребыванием штаба округа в Иваново-Вознесенске. На освободившийся пост назначен И. Любимов, «правая рука» Фрунзе.
В Туркестане
- май — сентябрь 1920 — председатель Совета Народных Хазиров (комиссаров) Туркестана.[4]
- 8 октября 1920 — И. Любимов на Съезде представителей народов Бухары от имени РСФСР провозгласил признание независимости образованной Бухарской Народной Социалистической Республики.
- 1919—1920 — член Президиума ЦИК Туркестанской АССР и заместитель его председателя, председатель Самаркандской областного военно-революционного комитета (Ревкома).
- Октябрь 1919 — ноябрь 1920 — чусоснабарм и член РВС Туркестанского фронта (командующий — Фрунзе).
На Украине
- 1921 — чусоснабарм Украины и Крыма (командующий Южным фронтом — Фрунзе).
- 8-16 марта 1921 — делегат (с решающим голосом) X-съезда РКП(б) от Харьковского военного округа.
- 1921 — член Президиума СНХ Украинской ССР, секретарь Южбюро ВЦСПС, член Президиума ВУЦИК.
Опекунство над детьми Фрунзе
- 1926 — после смерти Фрунзе и самоубийства его жены Софьи Алексеевны остались сиротами их дети трёхлетний Тимур и пятилетняя Татьяна: решением ЦИК опекунами сирот назначили наркома Климента Ворошилова, секретаря ЦИК Авеля Енукидзе и близкого друга Фрунзе Исидора Евстигнеевича Любимова. Сироты сначала жили у бабушки, а в 1931 году детей Фрунзе взял на воспитание в свою семью Клим Ворошилов.
На различных должностях
- С октября 1921 — заместитель председатель Главного управления хлопкового комитета при ВСНХ РСФСР.
- 1922—1924 — председатель Главного управления хлопкового комитета при ВСНХ СССР.
- 1922—1924 — председатель Среднеазиатского экономического совещания.
- 1922—1924 — заместитель председателя Среднеазиатского бюро ЦК ВКП(б).
- 1924—1926 — заместитель председателя исполкома Моссовета и член Президиума ВСНХ СССР.
- 1925 — поездка во главе делегации Моссовета в Западную Европу для изучения коммунального хозяйства больших городов. Результатом поездки стал коллективный труд (под общ. редакцией И. Любимова) «Большие города Западной Европы. Берлин. Париж. Лондон», Издание МКХ, 1926 г.
- 23-31 мая 1924 — делегат (с решающим голосом) XIII съезда РКП(б) от Московской губернии.
- 31 декабря 1925 — 2 декабря 1927 — кандидат в члены ЦК ВКП(б).
Во главе кооперативного движения
- 1926 — ноябрь 1930 — председатель Правления Центрального союза потребительских обществ (Центросоюз).
- 2-19 декабря 1927 — прошёл XV съезд ВКП(б), на котором И. Любимов выступил с докладом о кооперации.
Из доклада Любимова:«Вопросами торговли и кооперации в последнее время наши центральные организации, и партийные и советские, занимались чрезвычайно много, ибо при обострении положения со снабжением, которое мы имеем в данное время, вопросы рациональной организации торговли, вопросы организации дешевого общественного торгового аппарата в лице кооперации имеют огромное и решающее значение.
Здесь партия и правительство поставили твердую ставку на развитие кооперативного оборота, на постепенное вытеснение частника и на постепенное замещение кооперацией не только частной, но, в некоторой части, и государственной торговли»«А кооперация до настоящего времени росла исключительно за счет частника. Если частник в розничном обороте в 1924/25 г. занимал 48,5 %, то сейчас он занимает 33,3 %. Кооперация — наоборот: в 1924/25 году её розничный оборот составлял 33,5 %, а теперь — 48,5 %, — совпадение процент в процент. Кооперация выросла за эти три года на 12 % за счет вытеснения частника»
«Кооперация охватывает все большее количество товаров, становясь основным товаропроводящим звеном, берет на себя огромные задачи и огромную ответственность»
«Мы имели на 1 октября 12,5 миллионов членов кооперативов. К концу этого года мы будем иметь 15 миллионов членов. Пятилетка предусматривает, что через 5 лет мы будем иметь 26 миллионов пайщиков. Это, товарищи, огромнейшая масса»
«Я хочу, товарищи, в заключение пару слов сказать о следующем: на кооперацию в последнее время был произведен огромный нажим. Работа её, правда, находилась в таком состоянии, что это вызывалось необходимостью, но, к сожалению, этот нажим сейчас фактически превратился во многих случаях в зажим»
«Сейчас я хочу остановиться ещё на одном вопросе. Экономическое и хозяйственное значение кооперации растет с каждым годом, и сейчас оно является огромнейшим, но общественная роль кооперации, общественное значение её всё ещё не соответствуют тому хозяйственному значению, которое заняла кооперация»
- 19 декабря 1927 — 25 июня 1937 — член ЦК ВКП(б).
- 1928 — в период расцвета кооперативного движения по заказу И. Любимова проводится международный конкурс на строительство здания Центросоюза в Москве, величественное здание было построено в 1929—1931 гг. по проекту знаменитого Ле Корбюзье. Во время голодного 1932 года строительство здания Центросоюза был приостановлено и окончено в 1933—1936 гг. В 1932 году был создан Наркомлегпром СССР, который возглавил Любимов. Поэтому здание Центросоюза было отдано наркомату лёгкой промышленности.
Во главе внешней торговли
- 11.1930 — 1931 — заместитель народного комиссара внешней и внутренней торговли СССР.
- 11.1930 — 1931 — торговый представитель СССР в Германии, руководитель Торгпредств и внешней торговли в Европе.
В это время И. Любимов был на важнейших постах в системе внешней торговле — в период разворачивающейся индустриализации в стране через него заключались контракты на поставку в СССР оборудования и целых заводов, осуществлялся экспорт хлеба. Работать Любимову пришлось в сложные годы начавшегося мирового кризиса: достаточно сказать, что мировые цены на пшеницу, основной экспортный товар СССР, упали в эти годы в несколько раз.
Нарком лёгкой промышленности СССР
- 5 января 1932 — создан Наркомат лёгкой промышленности СССР.
- 5 января 1932 — 7 сентября 1937 — народный комиссар лёгкой промышленности СССР.
- 9 — 12 апреля 1932 — в Вичуге, одном из главных текстильных центров России, произошла крупнейшая в сталинский период стачка, которая сопровождалась уличными стычками и погромами учреждений власти.
В 1937 году «расследование» Ежовым «чрезвычайно важных вичугских событий» запустит репрессивный механизм в центральном аппарате Наркомлегпрома, в жернова которого попадёт и И. Любимов.
- 4 февраля 1934 — выступление наркома И. Любимова на XVII съезде ВКП(б).
Из доклада Любимова:«В течение второй пятилетки продукция легкой промышленности должна возрасти, с учетом поправок, которые я хочу внести съезду, в 2,5 раза против уровня производства, достигнутого в 1932 г. Рост продукции, как видите, колоссальный. Легкая промышленность во втором пятилетии вступает в новый этап невиданно высоких темпов ежегодного прироста продукции.
По объему производства продукции легкой промышленности, предусмотренного по второму пятилетнему плану, Советский Союз выходит на одно из первых мест в Европе, догоняя Америку.
Учтя поправки, хлопчатобумажных тканей мы должны выпустить в 1937 г. 5 млрд м с лишним против 2 534 млн м в 1932 г., то есть в итоге второй пятилетки достигается удвоение выпуска хлопчатобумажных тканей.
Шерстяных тканей мы в 1937 г. должны выпустить 220 млн м против 91 млн м в 1932 г., что составит рост в 2,5 раза. Льняных тканей должно быть выработано 560 млн м против 130 млн м в 1932 г., то есть рост в 4 с лишком раза.
Обуви надо выработать в 1937 г. 160 млн пар против 73 млн в 1932 г., то есть рост более чем в 2 раза.
Свыше чем в 2 раза возрастает выпуск стекольных и фарфоровых изделий, свыше чем в 2 раза возрастает выпуск швейных изделий, свыше чем в 4 раза возрастает выпуск трикотажных изделий и т. д.»«Большая программа технической реконструкции предусматривается планом второй пятилетки в области ткачества в хлопчатобумажной промышленности. От применяющихся в настоящее время неавтоматизированных ткацких станков системы „Платт“ мы переходим к вооружению хлопчатобумажной промышленности ткацкими автоматами и к автоматизации действующих ткацких станков.
В области автоматизации ткачества наши инженеры дали ряд ценнейших изобретений, дающих серьёзные основания считать, что уже в ближайшие годы тип автоматического ткацкого станка системы производства нашего Союза будет одним из лучших.
Все вновь строящиеся предприятия хлопчатобумажной промышленности оборудуются автоматическими ткацкими станками, и проводится широкая программа мер по автоматизации действующих ткацких станков. Процент автоматических и автоматизированных станков в хлопчатобумажной промышленности к концу второй пятилетки доводится примерно до 50 против 10—12 в 1932 г. Автоматизация ткачества значительно сокращает потребность в рабочей силе для развивающейся хлопчатобумажной промышленности»«В качестве иллюстрации, показывающей, в какой мере возрастают наши требования на оборудование, я укажу, что против 100 млн руб. технологического оборудования, предлагаемого Наркомтяжпромом для легкой промышленности в 1934 г., нам в 1935 г. необходимо будет одного технологического оборудования на сумму свыше 500 млн руб»
«В течение первой пятилетки в легкую промышленность было вложено 1 200 млн руб. В работу было пущено свыше 200 новых предприятий. В течение второй пятилетки в легкую промышленность вкладывается свыше 9 млрд руб. Как видите, рост капиталовложений — исключительно высокий».
«Основные объекты строительства легкой промышленности в течение второго пятилетия указаны в тезисах основных докладчиков, представленных съезду, и даны в большом развернутом виде в докладе товарища Куйбышева. Из тезисов и из доклада товарища Куйбышева вы видели, что основная масса капиталовложений по легкой промышленности направляется в национальные и так называемые промышленно отсталые районы. В течение второго пятилетия мы должны провести громадную программу строительства новых предприятий в сырьевых районах и районах потребления».
Виноградовское движение
- Май-сентябрь 1935 — на фабрике им. Ногина в Вичуге ткачихой Дусей Виноградовой (с августа — её сменщицей стала Маруся Виноградова) был достигнут всесоюзный рекорд уплотнения на автоматических ткацких станках (70 станков), информацию о котором руководство фабрики не сообщало ни в прессу, ни вышестоящему руководству.
- 6 сентября 1935 — публикация в «Правде» статьи «Советские богатыри» (о трудовом достижении Стаханова и Дюканова), после которого информация о виноградовском рекорде была сообщена руководству.
- 12 сентября 1935 — статья в отраслевой газете «Лёгкая индустрия» о рекорде Виноградовых.
- 15 сентября 1935 — нарком И. Любимов направил поздравительную телеграмму в адрес ткачих Виноградовых. В ответной телеграмме Виноградовы обещали перейти на 94 станка.
- 1 октября 1935 — ткачихи Виноградовы установили мировой рекорд производительности труда, перейдя с 70 на 100 станков (вместо 94, как планировалось ранее). В текстильной промышленности стало набирать темп виноградовское движение: появились сотни последователей по всей стране.
- 14 октября 1935 — «виноградовское» совещание у наркома легкой промышленности в Москве и знакомство наркома И. Любимова с ткачихами Виноградовыми.
- Октябрь-ноябрь 1935 — ожесточённое соревнование вичугских ткачих Виноградовых с ткачихами соседнего города Родники. Оба города хорошо известны И. Любимову по годам учительства и подпольной революционной деятельности в 1903—1906 гг.
- 21 декабря 1935 — доклад И. Любимова «Вопросы лёгкой промышленности в связи со стахановским движением» на пленуме ЦК ВКП(б).
- 17 января 1936 — награждён орденом Ленина «за перевыполнение производственного плана 1935 года по Народному Комиссариату Лёгкой Промышленности Союза ССР и достигнутые успехи в деле организации производства и овладении техникой».
Репрессии и реабилитация
- 23 февраля — 5 марта 1937 — февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б), на котором докладчики соревновались по количеству разоблачённых вредителей в своих ведомствах.
- 1 марта 1937 — выступление на пленуме Ежова, в котором он обещает напасть «на очень крупную организацию шпионско-диверсионную» в Наркомлегпроме, и ответное выступление И. Любимова.
Из выступления Ежова от 23 февраля 1937 года:«Мы сейчас находимся в стадии расследования чрезвычайно важных вичугских событий и вообще событий в Иванове. Они были по существу организованы правыми».
Из стенограммы выступления Ежова от 1 марта 1937 года:
«По Наркомлегпрому, товарищи, я должен сказать следующее, что мы только сейчас, по существу говоря, начинаем разворачивать дело по Наркомлегпрому, хотя по этому ведомству у нас осуждено довольно значительное количество — 141 человек из активных вредителей и диверсантов, из которых довольно значительная группа расстреляна по постановлению суда. (Любимов. Это на периферии.) А вас не касается периферия? (Голос с места. Он не отвечает за периферию.) За периферию он не хочет отвечать, это не его дело.
Так вот, товарищи, я должен сказать прямо. Мы пока что подбираемся к Наркомлегпрому, по-настоящему ещё за жабры не взяли. Но у нас есть основания полагать, что мы тут нападем на очень крупную организацию шпионско-диверсионную, которая из года в год проводила работу в аппарате Наркомлегпрома. Тем более было легче проводить, что мы здесь имеем чрезвычайно заскорузлые кадры ведомственников, причем с примесью всяких текстильных уклонов, текстильного патриотизма, которые были использованы троцкистами, правыми вовсю, в особенности, правые здесь пользовались.
…И что важно, важно то, что вичугские события были организованы, по показанию арестованных, правыми, которые использовали меньшевиков в этом деле, но руководили этим делом непосредственно правые. Последние продовольственные и всякие „затруднения“, искусственная организация всяких очередей, тоже были организованы правыми. Таким образом, по Наркомлегпрому мы имеем громадную уйму фактов, показывающих, что в Наркомлегпроме не все благополучно»Из стенограммы выступления И. Любимова от 1 марта 1937 года:
«Молотов. Кого-нибудь из вредителей наркомат разоблачил сам или нет? Были такие случаи, чтобы сам наркомат кого-нибудь разоблачил, или нет?
Голос с места. Он не подготовился к этому случаю.
Молотов. Но все-таки?
Любимов. …Но я не могу назвать случая, чтобы наш аппарат открыл вредительство, этого я не могу сказать.
Молотов. Это большой недостаток.
Любимов. Несомненно, большой недостаток. Я уже говорил и сейчас должен сказать, что не было достаточной бдительности и остроты в постановке вопросов в отношении случаев, когда имеются недочеты в работе, крупные недостатки на том или ином предприятии, чтобы за ними усмотреть вредительство, вскрыть их как вредительские акты».
- 22-29 июня 1937 — июньский пленум ЦК ВКП(б), ключевой пленум, развязавший массовые репрессии; на пленуме потерпели поражение «заговорщики», попытавшиеся остановить набиравший силу маховик репрессий.
Секретная часть пленума, на которой даже не велась стенограмма, продолжалась 4 дня. Пленум начался с выступления Ежова, который заявил, что последние показания, полученные его ведомством, приводят к выводу: размах заговора настолько велик, что страна стоит на пороге гражданской войны. На основании этого Ежов, поддержанный Сталиным, потребовал предоставить его наркомату чрезвычайные полномочия. Часть пленума, резко воспротивившись этому, потребовала в ответ расследование деятельности самого Ежова, и тайно обсуждала возможность отстранения Сталина от руководства партией. Эта информация дошла до Сталина, «заговорщики» были выведены из состава ЦК, некоторые сразу арестованы. А ведомству Ежова были предоставлены чрезвычайные полномочия, включая разрешение проводить пытки. По требованию ряда «кровожадных» первых секретарей регионов уже в конце пленума постановлением Политбюро от 28 июня 1937 года и сразу после него постановлением Политбюро от 2 июля 1937 года чрезвычайными полномочиями наделялись и региональные власти: им было разрешено создавать печально знаменитые «тройки» и готовить расстрельные списки. Так, за несколько месяцев до первых выборов в Верховный Совет СССР, был запущен механизм массовых репрессий.
- 25 июня 1937 — И. Любимов, которому было выражено «политическое недоверие» (вероятно, он был на стороне заговорщиков пленума), выведен из состава членов ЦК ВКП(б).
- 7 сентября 1937 — снят с должности наркома, как «не справившийся с работой» (предлог был хороший — невыполнение плана 1936/37 года).
- 24 сентября 1937 — арестован.
- 27 ноября 1937 — расстрелян, похоронен на Донском кладбище в Москве.
- 1956 — реабилитирован.
Награды
- Орден Ленина (1935).
Библиография
О Любимове
- Любимов И. Е. В вологодской ссылке: (Воспоминания). // Правда. 1937. 14 июня.
- Магницкий М. Исидор Евстигнеевич Любимов //В памяти народа: Очерки о революционерах. Ярославль. 1988. С. 136—139;
- Панов Л. Товарищ Григорий // Кр. Север. 1982. 13 мая.
- Водовозов. М. И. Е. Любимов в вологодской ссылке // Кр. Север. 1972. 7 июля.
Работы (книги, статьи, доклады)
- Любимов И. Е. «Кооперация и социализм» (в книге «Социализм и кооперация. Две точки зрения», Харьков, 1918).
- Любимов И. Е. «Оживление работы советов и советская общественность в деревне» (доклад на совещании председателей волостных исполнительных комитетов и членов губисполкома Московской губернии 21 ноября 1925 года). М., 1925.
- Ворошилов К. Е., Бубнов А. С., Любимов И. Е. «О старом друге» (статьи, посвящённые М. В. Фрунзе), М., 1925.
- "Большие города Западной Европы. (Берлин. Париж. Лондон). По данным заграничной делегации Московского Совета. Под общей редакцией (и с предисловием) И. Е. Любимова. М., 1926.
- Любимов И., Фомицкий В., Варьяш Э. «Достижения и недочёты советской кооперации. К Международному дню кооперации», М.-Л., 1926.
- Любимов И. Е. «Потребительская кооперация и профсоюзы» (дополненный и переработанный доклад на VII Всесоюзном съезде профсоюзов), М., ВЦСПС, 1927.
- Любимов И. Е. «Потребительская кооперация в социалистическом строительстве СССР. Изд. 2-е, М., Центросоюз, 1928.
- Любимов И. Е. „Потребительская кооперация и профессиональные союзы“, М., 1928.
- Любимов И. Е. „Очередные задачи потребительской кооперации“ (доклад на объединённом заседании советов центросоюзов СССР и РСФСР 28 мая 1929 года). М., Центросоюз, 1929.
- Любимов И. Е. „Два направления в кооперации. Кооперация в системе народного хозяйства СССР. Кооперация в стране советов и за границей“. М,. Центросоюз, 1929.
- Любимов И. Е., Позднышев А. Н. „Потребительская кооперация и профсоюзы“ (доклады, заключительные слова на VIII Всесоюзном съезде профсоюзов и резолюции Съезда), М., ВЦСПС, 1929.
- Любимов И. Е. „Два года работы потребительской кооперации (1925/26 — 1926/27)“. М., Центросоюз, 1929.
- Любимов И. Е. „Лёгкая промышленность и промысловая кооперация“ Речь на объединённом пленуме Всекопромсовета и Правления Всекомпромсоюза, 12 февраля 1932 г. М., 1932.
- Любимов И. Е. „Вопросы лёгкой промышленности в связи со стахановским движением“. Доклад на пленуме ЦК ВКП(б) 21 декабря 1935 г. М.-Л. Партиздат, 1936.
- Любимов И. Е. „Задачи лёгкой промышленности в 1936 г. И развитие стахановского движения“. Речь на первом пленуме Совета при Наркомлегпроме. М.-Л., 1936.
- Любимов И. Е. „Выше знамя социалистического соревнования. Обращение ко всем рабочим, инженерно-техническим работникам и хозяйственникам лёгкой промышленности. Задачи лёгкой промышленности в 1937 г.“ Речь на Общем собрании работников Наркомлегпрома СССР 5 января 1937 г.». М. Партиздат, 1937.
Увековечивание памяти
Именем Исидора Любимова назван проспект в Минске (Республика Беларусь).
Именем Исидора Любимова названы улицы в городах:
- Нея Костромской обл.,
- Иваново Ивановской обл.,
- Вичуга Ивановской обл.,
- Родники Ивановской обл.,
- Минск (Республика Беларусь),
- Лунинец Брестской обл. (Республика Беларусь).
Напишите отзыв о статье "Любимов, Исидор Евстигнеевич"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Ныне — Нейский район, Костромская область, Россия.
- ↑ Как признавался сам И. Любимов: «Учительство было моим легальным прикрытием, а основной деятельностью я считал партийно-организационную работу среди текстильщиков Родников и Вичуги». В Родниках и Вичуге он организовал социал-демократические кружки и вёл в них занятия. В Вичуге Любимов поддерживал связь с известным агентом ЦК РСДРП, искровцем Ф. Щеколдиным («Поваром»), получая через него свежую партийную нелегальную литературу.
- ↑ Здесь, в отличие от всей остальной России, большевики получили абсолютное большинство депутатских мест (58 из 102 в Иваново и 29 из 49 в Шуе). Столь же успешно для большевиков прошли земские выборы. Как вспоминал М. Фрунзе: «При таких условиях партия самым легальнейшим образом к середине сентября 1917 г. утвердилась во всех местных органах власти, заполучив их в свои руки».
- ↑ [www.knowbysight.info/LLL/05529.asp Справочник по истории Коммунистической партии и Советского Союза]
| ||||||||||||||||||
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этой статье не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 20 июня 2012 года. |
Отрывок, характеризующий Любимов, Исидор Евстигнеевич
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.
У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.
Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.
Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.
Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Категории:
- Родившиеся 13 мая
- Родившиеся в 1882 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Костромской губернии
- Умершие 27 ноября
- Умершие в 1937 году
- Умершие в Москве
- Кавалеры ордена Ленина
- Похороненные в общих могилах Донского кладбища
- Революционеры России
- Большевики
- Члены Всероссийского Учредительного собрания
- Делегаты XIII съезда РКП(б)
- Делегаты XVII съезда ВКП(б)
- Государственные деятели СССР
- Члены ЦК КПСС
- Политики СССР
- Народные комиссары лёгкой промышленности СССР
- Руководители Центросоюза
- Репрессированные в СССР
- Расстрелянные в СССР
- Посмертно реабилитированные
- Персоналии:Вичуга
- Персоналии:Иваново
- Политики Ивановской области
- Торгпреды СССР
- Главы Иванова
- Сосланные в Нижний Новгород
- Сосланные в Вологду
