Майская исправительная революция

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
У этого термина существуют и другие значения, см. Майская революция.
Майская исправительная революция

Египетская юбилейная монета 1980 года, выпущенная в память о событиях Майской исправительной революции
Страна

Объединённая Арабская Республика

Дата

14 мая 1971

Причина

Двоевластие в руководстве страны

Основная цель

Смена политического курса, сосредоточение власти в руках президента Анвара Садата

Итог

Смещение с постов вице-президента маршала Али Сабри и его сторонников.

Организаторы

Президент ОАР Анвар Садат

Погибло

нет

Арестовано

маршал Али Сабри и группа его сторонников. Всего арестовано от 500 до 1 500 человек.

Майская исправительная революция (араб. الحركة التصحيحية‎ (Thawrat al-tashih); англ. May Corrective Revolution) — отстранение от власти президентом Египта Анваром Садатом группы высших должностных лиц государства во главе с вице-президентом Али Сабри, осуществлённое 13 — 15 мая 1971 года (19 — 21 раби аль-авваля 1391 года Хиджры). Эти события первые пять лет официально именовались Майским исправительным движением, и были провозглашены революцией в речи Садата 1 мая 1976 года[1]. Политический кризис мая 1971 года ознаменовал завершение переходного периода после смерти Гамаля Абдель Насера и сосредоточение в руках президента Садата всей полноты власти в стране.





Раскол в руководстве Египта

Садат на месте Насера

28 сентября 1970 года президент Объединённой Арабской Республики Гамаль Абдель Насер скоропостижно скончался от очередного инфаркта в своём доме после возвращения с церемонии проводов шейха Кувейта, проходившей в Каирском аэропорту. Вечером того же дня сопровождавший Насера на аэродром вице-президент Анвар Садат по радио сообщил стране о смерти её лидера[2]. Он же стал исполнять обязанности главы государства. Взлёт вице-президента на вершину власти был неожиданным. С июля 1970 года Насер отказывался принимать Садата, и тот был лишён возможности выполнять все свои формальные функции. (Высокопоставленные египетские политики рассказывали советскому журналисту и учёному Е. М. Примакову, что опала вице-президента была вызвана его поведением в период исполнения им обязанностей президента, когда Насер выезжал за рубеж. Садат наложил секвестр на понравившийся его жене Джейхан особняк в Каире, когда хозяин особняка отказался его продать[3]. За пять недель до смерти Насера он был выслан в родную деревню[4] и о серьёзном влиянии Садата на государственные дела в этот период речь уже не шла. Реальная власть в стране оказалась сосредоточенной в руках вице-президента Али Сабри и его сторонников, занимавших ключевые государственные, партийные и военные посты.

Слабость позиций Садата была очевидна. По стечению обстоятельств 1 октября 1970 года на похоронах Насера Али Сабри упал в обморок в бывшей резиденции Совета революционного командования, а вслед за ним упал в обморок и Садат, что некоторыми было воспринято как уловка с его стороны[5]. Через два дня, 3 октября 1970 года контролировавшийся Сабри Арабский социалистический союз рекомендовал Анвара Садата на пост президента ОАР и на референдуме 15 октября обеспечил ему более 90 % голосов[6]. Али Сабри говорил резиденту Комитета государственной безопасности СССР в Каире Вадиму Кирпиченко:

Мы, верные ученики Насера и его убежденные последователи, полностью владеем ситуацией в стране. Управлять будем мы, а Садат будет скорее представительствовать. У нас в руках все: и армия, и партия, и органы безопасности...[7].

Это мнение Али Сабри разделяли многие, как на Западе[6], так и на Востоке (премьер Госсовета Китайской Народной Республики Чжоу Эньлай даже заявил египетскому послу в Пекине, что «Советы убили Насера» чтобы таким образом усилить свой контроль над ОАР[8]). Правительство, Арабский социалистический союз, МВД, спецслужбы и армия в самом деле не были подконтрольны Садату — рычаги власти были в руках сторонников маршала Али Сабри[3]. Е. М. Примаков писал:

Многие считали это временным явлением. Были и такие – в том числе достаточно серьёзные наблюдатели, - которые определяли возможный срок нахождения Садата на посту президента всего в несколько месяцев» [3].

Группа Сабри и Советский Союз

В группировку египетской элиты, которая, как считалось, ориентировалась на Советский Союз и служила гарантией продолжения курса Насера на построение арабского социализма, входили:

  • Али Сабри — вице-президент Объединённой Арабской Республики, маршал авиации, член Высшего исполнительного комитета Арабского социалистического союза;
  • Сами Шараф — государственный министр, куратор спецслужб, член Секретариата Авангарда социалистов (Tali’a)[9];
  • Абдель Мохсен Абу ан-Нур — генеральный секретарь Арабского социалистического союза, генерал;
  • Лабиб Шукейр — председатель Национального собрания ОАР, член Высшего исполнительного комитета Арабского социалистического союза;
  • Диа эд-Дин Дауд — член Высшего исполнительного комитета Арабского социалистического союза;
  • Шаарауи Гомаа — министр внутренних дел и вице-премьер, руководитель Авангарда социалистов;
  • Мохаммед Фавзи — военный министр, генерал-лейтенант;
  • Ахмед Камель — глава Директората общей разведки (Мухабарат), член Секретариата Авангарда социалистов;
  • Мухаммед Файек — министр информации;
  • Мухаммед Саад эд-Дин Зайед — министр жилищного строительства и коммунальных услуг;
  • Хильми ас-Саид — министр энергетики;
  • Амин Хувейди — глава Директората общей разведки (Мухабарат) в 1966 −1970 годах.

Сторонники Сабри были тесно связаны с Директоратом общей разведки, который сам Сабри возглавлял в 1950-х годах. В разное время в Мухабарате служили Мухаммед Саад эд-Дин Зайед, Мухаммед Файек и Абдель Мохсен Абу ан-Нур, не говоря уже об Ахмеде Камеле и Амине Хувейди. Впрочем, это вовсе не мешало им вести наблюдение не только за Садатом, но и друг за другом, и за своими же сторонниками[9]. Некоторые наблюдатели считали, что особую роль в группе Сабри играл куратор спецслужб Сами Шараф, который по должности должен был быть тесно связан с советскими спецслужбами, однако бывший резидент КГБ в Каире В. А. Кирпиченко в мемуарах отрицал даже сам факт личного знакомства с ним[10].

Американский новостной журнал «Тайм» отмечал тесные родственные связи противников Садата: министр информации Мухаммед Файек был женат на племяннице Али Сабри, Мухаммед Фавзи и Сами Шараф были двоюродными братьями, один из министров был женат на дочери Шаарауи Гомаа. Кроме того «Тайм» в те годы прямо называл основных лидеров группировки — Али Сабри, Сами Шарафа и Шаарауи Гомаа — «лучшими друзьями русских в Каире» англ. were the Russians' best friends in Cairo)[4]. Их поездки в СССР не были редкостью. Али Сабри посетил Москву в июне 1969 года[11], в апреле[12] и декабре 1970 года[13], в июле 1969 года Советский Союз посещал Шаарауи Гомаа, в сентябре — Лабиб Шукейр и Диа эд-Дин Дауд[11]. Шарауи Гомаа передавал руководителям СССР специальное послание Садата в начале 1971 года[14], Абдель Мухсен Абу ан-Нур выступал с приветственной речью на XXIV съезде КПСС[15] и т.д .

Практически все члены группы активно способствовали продвижению Анвара Садата на пост президента. Али Сабри, Абу Мохсен Ан-Нур, ещё занимавший пост заместителя генерального секретаря АСС и Диа эд-Дин Дауд обеспечили ему выдвижение на этот пост и партийную поддержку, министр внутренних дел Шаарауи Гомаа отвечал за проведение референдума и на пресс-конференции сообщил о победе Садата[16] (при формировании правительства 18 ноября 1970 года он также получил пост вице-премьера[17]), Лабиб Шукейр обеспечил Садату поддержку Национального собрания, военный министр Мухаммед Фавзи — поддержку армии. Что же касается Садата и его окружения, то они за глаза именовали Али Сабри и его товарищей «крокодилами». По иронии судьбы и в посольстве СССР для удобства и конспирации всех участников этой группы стали называть так же[18].

Через некоторое время поведение Садата перестало устраивать тех, кто содействовал его восхождению. 2 февраля 1971 года Совет национальной безопасности ОАР с подачи Али Сабри не поддержал инициативу Садата об открытии Суэцкого канала — маршал утверждал, что Египет ничего от неё не получит, так как Европе важно судоходство по каналу, а не судьба египетских территорий. Сабри и Гомаа потребовали созыва широкого совещания в традициях Насера, с участием генералитета, но президент ответил отказом[1] и 4 февраля инициатива была опубликована.

Теперь Али Сабри и его сторонники довольно часто встречались с послом СССР в Каире В. М. Виноградовым, делились с ним своими соображениями по поводу текущей политики и всё активнее критиковали Анвара Садата. Советская сторона оказалась в сложном положении: с одной стороны Садат открыто выступал за продолжение курса Насера и настоятельно рекомендовал связи с «друзьями СССР», а «друзья СССР», с другой стороны, выступали против Садата, никак не обозначившего своего нежелания сотрудничать с Советским Союзом[19]. К этому моменту СССР предоставил Египту вооружений на три миллиарда долларов, направил в египетскую армию около 19 000[4] (другие данные — от 15 000[20]) военных специалистов, развернул на египетской земле широкомасштабное индустриальное и социальное строительство. Казалось, что в ближайшей перспективе две страны будут связаны неразрывно.

Инициатива Каддафи и конфликт в руководстве Египта

К концу весны 1971 года конфликт между Садатом и Сабри стал уже открытым[21]. Поводом для этого стала инициатива нового ливийского лидера Муаммара Каддафи объединить Египет, Сирию и Ливию в Федерацию Арабских Республик. Садат без согласования с Али Сабри и его сторонниками поддержал эту идею, в середине апреля собрал в Каире общеарабское совещание с участием Каддафи, Хафеза Асада, Джафара Нимейри и Ясира Арафата[22], через несколько дней подписал в Бенгази Декларацию о создании ФАР и, по возвращении в Каир, выступил с речью по национальному радио[23].

21 апреля 1971 года Али Сабри и его сторонники на чрезвычайном заседании Высшего исполнительного комитета Арабского социалистического союза раскритиковали Садата, объявили его решение непродуманным и неподготовленным, указали президенту на серьёзные идеологические разногласия с руководством Сирии и на несовершенство проекта устава ФАР. Голосование прошло с разгромным счётом — за линию Садата проголосовал (кроме него самого) только М.Фавзи. Однако, не желая выносить вопрос о Федерации на всеобщее народное обсуждение, как этого требовал Садат, Али Сабри вынужден был согласиться с созывом расширенного заседания Центрального комитета АСС[1].

Это противостояние совпало с конфликтом между новым президентом и семьёй Насера, у которой Садат затребовал президентский автомобиль «Мерседес» стоимостью 36000 долларов, оставшийся стоять в семейном гараже. Однако родственники Насера отказались вернуть «Мерседес», заявив, что тот являлся личным имуществом покойного, а не государственной собственностью. Спор Садата с семьёй Насера завершился тем, что сын Насера Халед облил автомобиль бензином и сжёг[4]. Другим политическим выпадом против своего предшественника стало освобождение Садатом в те же дни группы военных, арестованных Насером как виновников поражения 1967 года — бывшего военного министра Шамса эд-Дина Бадрана, заместителя министра внутренних дел Аббаса Радвана и бывшего начальника Мухабарата Салаха Насра[24].

26 апреля, в день, когда Сирия и Ливия одобрили план создания ФАР, Анвар Садат и Али Сабри открыто вступили в противоборство на заседании ЦК АСС. В ответ на разгромную речь Сабри Садат заявил, что заключение договоров является законным правом президента, пригрозил отставкой и вынесением вопроса о ФАР на референдум. Сторонники Сабри дрогнули. Многие из них, разделяя мнение вице-президента о том, что Садат хочет похоронить насеризм, считали, что в стране есть деятели куда реакционнее и уход Садата ослабит позиции левых. Министр внутренних дел Шаарауи Гомаа, опасаясь прямого обращения Садата к народу, отказал Сабри в поддержке и стороны пошли на компромисс. ЦК АСС сформировал комиссию во главе с Абу ан-Нуром для изучения мнений, выраженных членами ЦК, а вопрос о Федерации так и не был вынесен на голосование[1][25].

Реакция в Москве

Тем временем резидентуры КГБ СССР и Главного разведывательного управления Генштаба получали информацию об отходе Анвара Садата от курса Насера и о наметившейся переориентации на США[26]. В большинстве случаев оценки разведчиков совпадали с мнением заведующего отделом стран Ближнего и Среднего Востока Министерства иностранных дел СССР М. Д. Сытенко и его заместителя Евгения Дмитриевича Пырлина. В конце апреля руководство СССР проявило озабоченность ситуацией в Египте и конфликтом между его лидерами.

28 апреля 1971 года во второй половине дня на аэродром Каира неожиданно прибыл советский спецрейс, который должен был срочно доставить в Москву на заседание Политбюро ЦК КПСС посла В. М. Виноградова, старшего военного советника генерал-полковника В. В. Окунева и резидента КГБ В. А. Кирпиченко. Ночью на 29 апреля все трое вылетели из Каира, и через Будапешт были доставлены в Москву[27]. На заседании Политбюро В. М. Виноградов и В. В. Окунев не стали высказывать опасений по поводу курса Садата и говорили о больших перспективах развития отношений[28], но В. А. Кирпиченко заявил, что Садат «ведет линию на разрыв с нами и обманывает нас». Он с неприязнью отозвался о личности египетского президента и сообщил о нестабильности в руководстве ОАР. Однако возникшая после этого дискуссия не привела к каким-либо кардинальным решениям[29]. Явная деятельность египетского президента во многом могла обнадёживать советских лидеров. Он клялся в верности советско-арабской дружбе и социализму, уверял, что не сможет обойтись без советской военной помощи[30], а также пытался найти пути мирного урегулирования конфликта с Израилем[31], что вполне устроило бы руководителей СССР, особенно глав МИД и министерства обороны[29]. В Москве решили ничего не менять и ничего не предпринимать. Анвар Садат избежал осложнений, а Али Сабри был теперь предоставлен собственной судьбе.

Шаткий компромисс в пользу Садата

В это время Садат и Сабри пошли на некоторые взаимные уступки и проект устава ФАР был изменён. 29 апреля, когда лидеры СССР решали судьбу Садата, состоявшиеся под его председательством заседания ЦК АСС и кабинета министров ОАР одобрили создание Федерации Арабских Республик. Парламентская группа АСС и Национальное собрание также проголосовали на Федерацию, хотя «за» высказались только 185 депутатов из 360. На следующий день создание ФАР стало главной темой для каирской прессы[1][32][33]. Это было немалым успехом президента — теперь он выступал проводником идеи арабского единства и его популярность росла.

Майский «шторм»

Первомайская речь Садата и отставка Али Сабри

Стабильность продержалась около суток. Али Сабри по прежнему был настроен против Федерации, Шаарауи Гомаа резко возражал против задуманной Садатом конституционной реформы, которая должна была дать гарантии гражданских свобод, военный министр Фавзи подозрительно относился к начатому президентом диалогу с США, а через них и с Израилем[34]. Анвар Садат тоже не собирался долго довольствоваться компромиссом. В эти дни руководитель Директората общей разведки Ахмед Камель доложил государственному министру Сами Шарафу, что президент планирует сместить Сабри с постов и порекомендовал показать Садату, что его противники вовсе не так слабы духом, как тот считал[9].

Но Анвар Садат нанёс удар первым. 1 мая он выступил с традиционной первомайской речью перед рабочими Хелуана, где при участии советских специалистов строился металлургический комбинат, и дал высокую оценку дружбе с СССР. Митинг скандировал «Да здравствует арабо-советская дружба!»[35], а Садат неожиданно отошёл от согласованного с Сабри текста речи и стал говорить о неких «центрах сил» которые пытаются подчинить революцию своим интересам и манипулировать народом. Он напрямую обратился к египтянам, объявляя себя гарантом того, что отныне дело революции будет делом всего народа, и он не допустит узурпации власти какой либо группировкой элиты. Вечером того же дня Садат подписал декрет об освобождении маршала Али Сабри от обязанностей вице-президента[1][36]. 2 мая этот президентский декрет был опубликован египетской прессой и распространён агентством МЕН. Через сутки советская печать опубликовала сообщение о падении «верного друга СССР» в несколько строк, без каких-либо комментариев[6][37].

Миссия Роджерса

Смещение Али Сабри, которого в Вашингтоне считали «человеком Москвы», совпало с новым этапом переговоров по урегулированию Ближневосточного кризиса и казалось, что внутренний конфликт отошёл на второй план. Через четыре дня после хелуанской речи, 5 мая 1971 года, в Каир прибыл государственный секретарь США Уильям Роджерс, выступавший посредником между руководителями Египта и Израиля[38]. Во время беседы с ним Садат проявил инициативу и коснулся советско-египетских отношений. Он пообещал Роджерсу, что вышлет из Египта советский военный персонал как только израильская армия начнёт первый этап эвакуации с Синайского полуострова, и пообещал восстановить дипломатические отношения с США в полном объёме[39][40]. Тем временем официальная египетская пресса, осуществляя информационное прикрытие, подвергала резкой критике миссию Роджерса и политику США. 7 мая «Аль-Ахбар», «Аль-Гумхурия» и «Иджипшн газетт» вышли с заголовками — «Переговоры Роджерса не были удовлетворительными», «Ничего нового в позиции США», «Очевидные расхождения в позициях США и ОАР»[41]. В тот же день Садат по традиции выступил в мечети Эль-Хусейн в Каире после пятничной молитвы. Он говорил об арабском единстве, о Федерации Арабских Республики и призывал народ к упорному труду ради достижения победы[42]. Прошло ещё несколько дней и казалось, что положение остаётся стабильным — президент Садат вёл активную политическую деятельность, отстранённый от власти Али Сабри был занят бесполезной перепиской с Секретариатом АСС, а его сторонники на министерских и партийных постах вели себя лояльно и не пытались вставлять президенту палки в колёса.

Но это была только видимость. В эти дни Анвар Садат вызвал к себе Генерального прокурора ОАР Абу Зейда Фахми и поручил ему обеспечить юридическое обоснование для смещения с постов группы министров и последующего судебного разбирательства над ними[1].

Две магнитофонные кассеты

Рано утром 10 мая 1971 года молодой агент Директората контрразведки Таха Заки (племянник личного секретаря Садата Ф. Абдель Хафеза) явился к воротам президентской виллы и потребовал аудиенции по очень важному вопросу. После долгих переговоров с охраной он был пропущен. Офицер, занимавшийся прослушиванием телефонных переговоров, принёс Садату две магнитофонные кассеты с записями, сделанными в доме президента по приказу Шааруаи Гомаа, а также прослушки переговоров между самими сторонниками Сабри. Прослушав одну кассету Садат узнал всё, что говорил он сам в своём доме, вторая поведала ему о намерении Шаарау Гомаа окружить Каирское радио агентами в штатском, чтобы не допустить обращения президента к народу, и возможно, его арестовать[1][9][34]. Он так же услышал, как Али Сабри говорил о самом Садате — «Этот человек может продать страну израильтянам или американцам, а мы узнаем об этом только из газет. Предупреди его, Шаарауи»[1][примечание 1].

Такова была официальная версия этого происшествия, позднее неоднократно изложенная самим Садатом. Возможно, как считали многие, акция была инспирирована самим президентом с целью создать предлог для расправы над оппозицией[1][24]. Однако нельзя полностью исключить и личной инициативы Заки — в период майского противостояния многие использовали шанс выдвинуться, как, например, Хасан Ибрагим, генералы Мамдух Салем или Саад аш-Шазли. Даже зять Насера Ашраф Марван, не пожелавший разделять опалу, постигшую его семью, позднее вступит в драку с секретарём министра Сами Шарафа, отберёт у него секретные документы и в награду будет назначен секретарём президента по информации[4].

В тот же день Садат выступил в парламентском комитете Арабского социалистического союза и заявил: «США — одна из главных сил, и если мы будем её игнорировать, то это означает просто прятать голову под страусиное крыло»[43]. Это можно было расценивать как сигнал, предостерегающий от односторонней ориентации на Советский Союз. Через день, 12 мая, Садат оказался на Суэцком фронте и встретился с командованием вооружённых сил. Он осветил вопросы военного положения, развития страны и создания ФАР, а также заверил[44] военных, что вероятность заключения мира с Израилем равна 1: 100[34]. Это был удар по военному министру Фавзи. Армия была раздражена политический вознёй в Каире и желала её прекращения[1]. Высшие офицеры, опасавшиеся компромисса с Израилем за счёт египетских территорий, приняли аргументы и заверения Садата и уже не видели смысла объединяться вокруг своего министра.

Канун. Падение Шаарауи Гомаа.

Как только Анвар Садат вернулся в Каир, туда же в экстренном порядке прилетел и губернатор Александрии генерал Мамдух Салем, бывший помощник по вопросам безопасности президента Насера. Корреспондент «Тайм» в Каире Дэн Кодджин утверждал, что Салем сообщил Садату о том, что агенты Шааруаи Гомаа из «Авангарда социалистов» в ближайшие дни совершат покушение на жизнь президента во время посещения им Александрийского университета. Садат немедленно отложил поездку в Александрию[4].

Государственный министр Хасан Ибрагим так же поспешил сообщить президенту о заговоре[9]. В Каире утверждали, что Садата должны были арестовать ночью, во время вечеринки, которую он планировал провести в годовщину свадьбы дочери[34].

13 мая Анвар Садат позвонил государственному министру Сами Шарафу, отвечавшему за вопросы президентства и попросил его передать министру внутренних дел Шаарауи Гомаа, что принял его отставку, хотя тот об отставке вовсе не просил[1][9][34]. Об этом почти сразу же стало известно не только Шарафу, но и в военном ведомстве. Получив информацию от военной разведки, генерал Мухаммед Фавзи сообщил главе Директората общей разведки Ахмеду Камелю, что Мамдух Салем находится в Садата, что президент запросил у Фавзи текст присяги и что Салем должен сменить Гомаа, отправленного в отставку[9]. Однако дальше обмена информацией дело не пошло и отставка Шаарауи Гомаа с постов вице-премьера и руководителя МВД состоялась беспрепятственно[17].

Развязка.

Вечером 13 мая 1971 года Каирское радио неожиданно сообщило стране об отставке Шаарауи Гомаа со всех постов. Реакция противников Садата последовала почти сразу же и была не менее неожиданной. Сначала радио передало заявления об отставках государственного министра по делам президентства Сами Шарафа, министра информации Мухаммеда Файека, министра жилищного строительства и коммунальных услуг Мухаммеда Саад эд-Дин Зайеда и министра энергетики Хильми ас-Саида. Президента Садата об этих заявлениях никто предварительно не уведомлял. Почти сразу же радио передало заявления об уходе Абдель Мохсена Абу ан-Нура с поста генерального секретаря Арабского социалистического союза и о выходе Дия эд-Дина Дауда из Высшего исполнительного комитета АСС, об отставке Лабиба Шукейра с поста председателя Национального собрания, а генерала Мухаммеда Фавзи — с поста военного министра[1][6][34][45]. Всего подали в отставку 5 министров (не считая раннее смешённого Гомаа) и три члена Высшего исполнительного комитета АСС. Они в ожидании неминуемого конституционного кризиса разъехались по своим резиденциям отдыхать от майской жары[46].

Незадолго до этого генерал Мухаммед Фавзи поручил командующему войсками Красноморского военного округа[47] генерал-майору Сааду ад-Дину аш-Шазли, контролировавшему части специального назначения «Сайгка» («Удар молнии»), прибыть с подчинёнными в Каир и, после объявления по радио об отставке министров, арестовать Садата. Однако Шазли, не возражая начальнику, отставка которого была предрешена, просто ничего не стал делать[4].

Тем временем офицеры советского контингента заметили усиление египетского охранения по периметру своих позиций, и командиры некоторых частей на свой страх и риск отдали распоряжение привести в боеготовность зенитные установки ЗУ-23 и перевести их в положение для стрельбы по наземным целям[48]

В резиденции Садата сообщение об отставках не вызвало никакой видимой реакции -корреспондент журнала «Тайм» Гэвин Скотт, около часа проведший в президентском особняке, не заметил там никаких признаков тревоги[34]. Министр по делам Национального собрания Мухаммед Абдель Салям аз-Зайят был назначен Садатом исполняющим обязанности министра информации вместо Мухаммеда Файека и взял под контроль радио и телевидение[1].

Время шло, а расчёт противников президента на то что, что после объявления об их уходе народ выйдет на улицы, так и не оправдался. Обеспокоенный генерал Фавзи позвонил генерал-майору Сааду аш-Шазли и потребовал от него начать военную операцию в Каире. Шазли на словах вновь согласился поддержать теперь уже бывшего министра, однако продолжал выжидать. Вскоре он позвонил Садату и доложил ему обо всём[4]. Начальник генерального штаба генерал Мухаммед Ахмед Садек, начальник военной разведки Ахмед Исмаил Али и другие высшие армейские офицеры так же подтвердили верность президенту[9]. Садек поднял по тревоге войска, расположенные в Каире и в его окрестностях[34] и по распоряжению Садата занял кресло Мухаммеда Фавзи[45]. Стало ясно, что армия не сдвинется с места без приказа президента.

В 23.00 по радио прозвучала патриотическая песня «Пробил час революции!», после чего сторонники Садата начали активные действия (впрочем, официальная версия позднее утверждала, что песня была сигналом для выступления заговорщиков, а не сторонников президента)[49]. Губернатор Александрии генерал Мамдух Салем, уже назначенный на пост главы МВД, лично возглавил взвод ведавшей охраной главы государства Республиканской гвардии и направился вступать в свои законные права. Он занял главную квартиру министерства внутренних дел и арестовал там начальника секретной службы МВД генерал-майора Хасана Талаата, пытавшегося сжечь компрометирующие документы. Затем Салем отправил Шаарауи Гомаа под домашний арест[4] и взял под свой контроль полицию Египта и другие подчинённые министерству силовые структуры.

В это же время другие подразделения Республиканской гвардии заняли резиденции Али Сабри и подавших в отставку политиков, поместив их под домашний арест[46].

Сообщение об аресте Али Сабри и его сторонников застало советских дипломатов и разведчиков врасплох. Несмотря на то, что, как утверждали, посол СССР В.Виноградов посещал Сами Шарафа за час до объявления о его отставке[4] и должен был знать критичность ситуации, основная часть высокопоставленных советских представителей отправилась на вечер дружбы, устроенный в посольстве Германской Демократической Республики. Сообщение о новом повороте событий было получено в разгар праздника, и советские дипломаты спешно покинули иллюминированный сад восточногерманского посольства, отправившись разбираться с новой обстановкой[50]. Ночью советские военнослужащие в Египте были подняты по тревоге, зенитные самоходные установки «Шилка» были передислоцированы с боевых позиций к командным пунктам и прочим важным объектам. Личному составу объявили, то возможны провокации с египетской стороны, а позднее дали разъяснения, что в ОАР произошёл «контрреволюционный переворот»[48].

Позиция СССР продолжала оставаться пассивной и американский журнал «Тайм» был во многом прав в те дни, когда отмечал, что «нет никакого устойчивого свидетельства советской причастности» к событиям в Каире[4].

14 мая

Кризис в Египте вызвал переполох в столицах Ливии, Сирии и Судана. Председатель Революционного совета Демократической Республики Судан Джафар Нимейри немедленно вылетел в Каир для выяснения ситуации. Туда же в экстренном порядке направились вице-президент Сирии Махмуд аль-Айюби и член Совета революционного командования Ливии, заместитель премьер-министра Абдель Салам Джеллуд. Садат встретился с Нимейри, побеседовал с членами сирийской и ливийской делегаций и, скорее всего, успокоил союзников, как мог. В тот же день аль-Айюби и Джеллуд вылетели на родину[51].

Пока Садат вёл переговоры, в столице была созвана экстренная сессия оставшегося без спикера Национального собрания. Министр социальных дел Хафез Бадауи при поддержке депутатов Верхнего Египта и дельты Нила возглавил парламентские дебаты. Он был избран председателем Национального собрания и добился лишения парламентской неприкосновенности своего предшественника Лабиба Шукейра, а также двух его заместителей. При голосовании 345 депутатов встали на сторону власти и только 15 отказались осуждать Али Сабри и его сторонников[1][52].

Вечером страна и весь арабский мир узнали официальную версию случившегося накануне. Президент Анвар Садат выступил с речью по радио и телевидению и заявил, что отставки руководящих деятелей АСС и нескольких министров вызваны в первую очередь их оппозицией созданию Федерации Арабских Республик[53]. Он со слезами на глазах рассказывал о том, как его предали соратники, о том, что его дом прослушивался спецслужбами и о патриотическом поступке молодого офицера Таха Заки[24][34]. Садат говорил о демократизации общественной жизни[1], о смягчении внутреннего курса, ослаблении полицейских репрессий и расширении личных свобод[45]. Высказываясь за стабильность и единство в условиях войны с Израилем он говорил : «Я сказал военным, что искрошу любого, кто попытается подорвать наш внутренний фронт».

« Шторм закончился» — заявил Садат[34].

После «шторма»

Охота на «крокодилов»

После выступления президента толпы египтян вышли на улицы Каира с его портретами и криками «Садат! Садат!»[34]. Они требовали смертной казни для смещённых с постов министра внутренних дел Шарауи Гомаа и министра обороны генерала Мохаммеда Фавзи[6]. Арестованных министров стали переводить из под домашнего ареста в тюрьмы. Как писала египетская пресса, Шаарауи Гомаа был по иронии судьбы отправлен в тюрьму, на дверях которой была закреплена мемориальная доска с надписью, что тюрьма открыта в его присутствии и с его участием[7]. А с начальником секретной службы министерства внутренних дел генералом Хасаном Талаатом Республиканская гвардия при аресте обошлась так, что того пришлось отправить в госпиталь, а не в тюремную камеру[4]. Сам Анвар Садат по просьбе главы Верховного комиссариата полиции дал согласие стать верховным комиссаром полиции ОАР[54]. Были предприняты серьёзные меры по обеспечению его безопасности. Теперь подступы к президентской резиденции были блокированы полицией, а бронированный лимузин главы государства стал сопровождаться эскортом мотоциклистов и пятью автомобилями охраны[4].

По стране прокатились аресты и тех, кто был связан с Али Сабри, и тех, кто не имел к нему никакого отношения (например, лауреат Ленинской премии мира «красный майор» Халед Мохи эд-Дин провёл несколько месяцев в тюрьме скорее за симпатии к СССР[55]).

Только с 13 по 15 мая по некоторым данным были арестованы около 500 человек, в первую очередь в Авангарде социалистов[56], роспуск которого был предрешён. По данным журнала «Тайм» всего в мае 1971 года были арестованы, понижены в должности или уволены из армии около 500 офицеров, репрессии затронули около 300 чиновников государственного аппарата. Из 25 губернаторов провинций 13 были заменены, полиция задержала более тысячи членов Авангарда социалистов. Множество заключённых были свезены в подвал Генеральной прокуратуры и были вынуждены спать там на голом полу[4] Другой временной тюрьмой стал столичный полицейский колледж[1]. Агентство МЕН сообщало, что был отдан приказ об аресте ряда работников радио и телевидения, произведены отставки в различных учреждениях, а каирская печать писала об увольнениях и назначениях в ряде министерств и ведомств, в том числе в Министерстве информации и в руководстве службы безопасности[54].

Новое правительство

На следующий день, 15 мая, был опубликован декрет Садата от 14 мая о составе нового правительстве во главе с прежним премьером Махмудом Фавзи, и было сообщено о присяге кабинета. Министр иностранных дел Махмуд Риад, и получившие портфели 13 мая Салах Салем и Мухаммед Садек сохранили свои посты. Заместителем премьер-министра и министром информации стал Абдель Кадер Хатем[17], министром по делам президентства Мухаммед Ахмед, Хусейн аль-Шафеи был вновь назначен вице-президентом, теперь уже единственным[57]. Новое правительство объявило о смягчении цензуры прессы и о том, что сняло прослушивание с 11 000 телефонных номеров[4]. Тогда же вооруженные силы выразили полную поддержку Садату[6]. 16 мая генерал Саад эд-Дин аш-Шазли, в решающий день 13 мая не сделавший ничего ни для одной из противостоящих сторон (не считая звонка Садату), был назначен начальником Генерального штаба египетской армии[58]. Новым руководителем Директората общей разведки (Мухабарат) стал глава военной разведки Ахмед Исмаил Али, в своё время снятый Насером с должности начальника Генштаба.

20 мая Садат выступил с большой речью в Национальном собрании. Словно желая оставить в прошлом проблему Али Сабри, он заявил, что не будет долго останавливаться на событиях прошлой недели, а о ведущемся следствии собранию доложит генеральный прокурор[59]. Портреты Гамаля Абдель Насера стали постепенно исчезать с улиц, из учреждений и организаций. Их постепенно заменяли портреты Анвара Садата. Один из западных дипломатов в Каире заметил, что восьмимесячный период «междуцарствия» завершился и Садат стал полноправным преемником Насера[4].

Советско-египетский договор и миссия Е. М. Примакова

Разбираясь с левой оппозицией и посылая обнадёживающие сигналы США и западным странам, Анвар Садат прилагал немалые усилия, чтобы обезопасить себя со стороны СССР. Ещё в конце марта он предложил Москве заключить с Египтом большой договор о союзе и дальнейшем развитии отношений, приурочив это предложение в XXIV съезду КПСС[60]. Не прошло и недели после майских событий, как египетская печать уже обсуждала предстоящий визит в ОАР Председателя Президиума Верховного Совета СССР Н. В. Подгорного. Каирские газеты и журналы воспевали советско-египетскую дружбу и называли все «измышления западной печати» о победе в ОАР «сторонников Запада над сторонниками Советского Союза» абсолютным вздором[61].

25 мая 1971 года Анвар Садат лично встретил Н. В. Подгорного в Каирском аэропорту и устроил ему пышный приём с торжественным кортежем по улицам ликующей египетской столицы[62]. 27 мая 1971 года, после переговоров в республиканском дворце Кубба, советско-египетский договор о дружбе и сотрудничестве был подписан. В опубликованном по итогам визита коммюнике говорилось, что «советская сторона высоко оценила выраженную Анваром Садатом решимость руководства ОАР следовать по прогрессивному, антиимпериалистическому пути, которого придерживался Г. А. Насер.., неуклонно проводить курс, направленный на обеспечение социального прогресса и социалистического переустройства общества»[63].

Когда все определяющие решения по Египту уже были приняты и договор был заключён, в Москве задним числом заинтересовались реальной обстановкой в Каире. Через несколько дней после того, как Н. В. Подгорный улетел из ОАР, Евгений Максимович Примаков, до того пять лет отработавший корреспондентом в Египте, был вызван генеральным директором ТАСС Л. М. Замятиным и снова отправлен туда на месяц в качестве специального корреспондента ТАСС. Примаков немедленно вылетел в Каир, где встретился с египетскими деятелями, известными ему по прежним командировкам: вице-премьером, «отцом египетской индустриализации» Азизом Сидки, Ахмедом Хамрушем, Фуадом Мурси, журналистами, политическими обозревателями ведущих каирских газет Мухаммедом Ода, Филиппом Галябом, Мухаммедом Саидом Ахмедом, Адилем Хусейном, официальным представителем правительства ОАР Тахсином Баширом, а также с западными журналистами.

12 июня 1971 года, на следующий день после большой речи Садата, в которой тот заявлял, что «решимость продолжать движение по пути социалистических преобразований и создания социалистического общества — это историческое предопределение нашей нации»[64], Примаков встретился с корреспондентом «The New York Times» Р. Андерсоном, от которого узнал о майских договоренностях Садата с Уильямом Роджерсом. Примаков составил для передачи в центр шифротелеграммы, в которых утверждал, что в Египте «наблюдается сдвиг вправо», что сместившая мелкобуржуазную группировку социалистов группировка Садата представляет интересы новой египетской буржуазии и майские события «намного сложнее, чем просто смена лиц в руководстве».

Однако выводы Е. М. Примакова о том, что Садат пойдёт на сворачивание отношений с СССР и откажется от левого курса, были отрицательно восприняты послом В. М. Виноградовым, который даже отказался передавать шифротелеграммы Примакова через каналы связи посольства. Тому пришлось вылететь в Ливан и посылать их из Бейрута. Анализирую новую обстановку, Е. М. Примаков писал в Москву:

Арест или смещение группы руководящих деятелей в Арабском социалистическом союзе (АСС), сопровождаемые роспуском секретной организации "Авангард социалистов", составлявшей ядро АСС, радикальным образом меняет политическую обстановку. После 1967 года АСС практически бездействовал, но руководящее ядро все-таки скрепляло шестимиллионный Арабский социалистический союз и сохраняло его в качестве одного из "центров силы" в ОАР. Новое временное руководство АСС сверху донизу комплектуется, за редким исключением, из консервативных элементов.

Выступление Садата 11 июня, в котором прослеживалась линия на сопротивление реакции и продолжение социальных преобразований в ОАР, подготовленное Хейкалом, показывает, что те, кто пытается его "направить", стремятся сохранить нового президента на центристских позициях. Но Садат - это не Насер, из него сделать Насера невозможно. Обстановка в ОАР становится другой»[65].

Новая страна

Египет действительно становился другим. Получив фактически неограниченную власть, Анвар Садат очень активно занялся тем, что начал решать накопившиеся за последние годы правления Насера проблемы, одновременно претворяя в жизнь своё видение перспектив развития страны. Летом правящий Арабский социалистический союз был радикально реорганизован и превращён в инструмент политики президента. Была принята новая, на этот раз постоянная конституция и страна получила новое название — Арабская Республика Египет, были проведены реформа административной системы, реорганизация и чистка государственного аппарата. На референдуме 1 сентября египтяне одобрили Конституцию Федерации Арабских Республик и 4 октября Анвар Садат стал председателем Президентского совета ФАР[66]. В дальнейшем Садат изменил внешнюю политику, отказавшись от союза с СССР, а во внутренней политике начал переход к рыночным экономическим реформам и ограниченной многопартийности.

Границы власти и влияния Садата простирались так далеко, что в 1971 году он позволил себе, на западный манер, провозгласить жену Джейхан Садат первой леди Египта, что резко противоречило египетским культурным и политическим традициям[67].

Судьбы участников конфликта

Судьба Али Сабри и его сторонников была предопределена с того дня, как их поместили в тюремные камеры: их ждал суд и суровые приговоры по обвинению в государственной измене. На проходившем в каирском пригороде Геолиополисе судебном процессе главные обвиняемые были приговорены к смертной казни, заменённой тюремным сроками. Когда государственный министр Мухаммед Абдель Салям эз-Зайят и прокурор Мухаммед Махер Хасан пришли к выводу, что нет оснований обвинять подсудимых в предательстве и приговаривать их к смертной казни, Садат заменил Хасана на Абу Зейда Фахми, который добился нужных приговоров, а через годы сам же заявил, что весь процесс был сплошной фальсификацией[1]. В большинстве своём осуждённые были освобождены ещё при Садате и больше никакой роли не играли. В политику вернулся только Диа эд-Дин Дауд, после освобождения возглавивший Демократическую насеристскую партию[68].

Судьбы тех, кто поддержал Анвара Садата, были более разнообразны. Мамдух Салем стал премьер-министром Египта[69], Исмаил Хасан Али — военным министром, Мухаммед Абдель Салям эз-Зайят, несмотря на излишнюю самостоятельность на процессе «крокодилов» — генеральным секретарём Арабского социалистического союза.

Новый военный министр Мухаммед Ахмед Садек был назначен главнокомандующим вооружёнными силами, но неожиданно отправлен в отставку 26 октября 1972 года и навсегда удалён из политики[70]. Начальник Генштаба Саад эд-Дин аш-Шазли был отправлен в отставку 13 декабря 1973 года по итогам Октябрьской войны[58], отослан послом за границу, где обвинил Садата в предательстве и пытался объединить оппозицию для его свержения.

Оценки событий мая 1971 года

В мае 1971 года, сразу после событий, египетская пресса начала писать о «революции 15 мая, корректирующей революцию 23 июля»[4], однако официальной поддержки эта формулировка тогда не получила. Вместо «революции» предпочитали писать и говорить об «исправительном движении», по аналогии с тем, как в Сирии именовался приход к власти Хафеза Асада. Выступая 25 июля 1972 года на открытии юбилейной сессии Всеобщего народного конгресса АСС, Садат говорил, что «у нас нет иной революции, кроме революции 23 июля». В программном Октябрьском документе 1974 года также говорилось о Майском исправительном движении. Только 1 мая 1976 года, после явного разрыва с СССР, Садат впервые заявил, что события 15 мая 1971 года были не просто движением, а «ис¬правительной революцией», направленной на спасение Июльской революции, которая «содержала наряду с правильными моментами и ошибки, которые подлежат устранению». Теперь официальная пропаганда трактовала Майскую исправительную революцию как рывок к новой, открытой всему миру, социально-экономической системе без советского присутствия[1].

  • Известный египетский правовед Сейф ад-Давля считал эти события «дворцовым переворотом», совершенным самой властью, при содействии серьёзных социальных сил;
  • Египетские коммунисты говорили о давно готовившемся и осуществлённом правыми прозападными силами перевороте 15 мая, лишившем египетскую революцию её прогрессивной направленности;
  • Близкий к правящим кругам Мухаммед Хасанейн Хейкал утверждал, что конфликт был не в идейных расхождениях сторон — «это была борьба за власть между новым пре-зидентом, старающимся утвердить себя, и группой его бывших коллег, которые приняли решение удержать в своих руках контроль за ситуацией в стране и для достижения этой цели готовы были на все»[1];
  • Диа эд-Дин Дауд расценивал майские события как удар именно по демократии. Хотя Садат заявлял, что своей «исправительной революцией» и восстановил в стране демократические свободы и либеральную демократию, на деле он расправлялся со своими политическими противниками, затыкал рот прессе и отправил в тюрьмы 1500 активистов оппозиции. Дауд говорил, что в результате Садат построил только пародию на демократию[68].

В СССР падение Али Сабри воспринимали иначе. Е. М. Примаков называл майские события государственным переворотом. Он писал: «С этого момента — с 14 мая 1971 г. — Анвар Садат стал, по сути дела, единолично править страной. В Египте была установлена его личная диктатура»[46]. Авторы вышедшей в 1989 году «Новейшей истории арабских стран Африки» шли дальше и писали о «контрреволюционном перевороте 13 −15 мая 1971 года», так и озаглавив один из разделов статьи о Египте[36]

Память

В 1980 году в Египте в память Исправительной революции 15 мая 1971 года была выпущена юбилейная монета в 10 милльем[71].

Напишите отзыв о статье "Майская исправительная революция"

Примечания

  1. ↑ Полный текст этих лент был опубликован кувейтской газетой «Анба» 16 июня 1983 года.
  1. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 Князев Л. Г. Египет после Насера. 1970—1981./М. 1986.
  2. ↑ Агарышев А. Насер / М.1975 — С.182.
  3. ↑ 1 2 3 Примаков Е. М. История одного сговора / М.1985 — С.13.
  4. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 [www.time.com/time/magazine/article/0,9171,944413,00.html The World: Egypt: Sadat in the Saddle] (англ.). TIME Magazine (Monday, May 31, 1971). Проверено 25 февраля 2012. [www.webcitation.org/6AeB717XT Архивировано из первоисточника 13 сентября 2012].
  5. ↑ Вадим Кирпиченко РАЗВЕДКА: ЛИЦА И ЛИЧНОСТИ / М. «Гея» 1998 — С.110.-111.
  6. ↑ 1 2 3 4 5 6 Helen Chapin Metz. [countrystudies.us/egypt/40.htm Anwar as Sadat, 1970-73] (англ.). Egypt: A Country Study. Washington: GPO for the Library of Congress (1990). Проверено 25 февраля 2012.
  7. ↑ 1 2 Вадим Кирпиченко РАЗВЕДКА: ЛИЦА И ЛИЧНОСТИ / М. «Гея» 1998 – С.130.
  8. ↑ Hala Sakr. [weekly.ahram.org.eg/2005/760/bo6.htm Sadat disowns an uncle] (англ.). Al-Ahram Weekly (15 — 21 September 2005 Issue No. 760). Проверено 25 февраля 2012. [www.webcitation.org/6AeB6JfXq Архивировано из первоисточника 13 сентября 2012].
  9. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Константин Капитонов. [www.agentura.ru/dossier/russia/people/kapitonov/zagovor Заговор против президента] (рус.). Agentura.ru. Проверено 25 февраля 2012. [www.webcitation.org/68W4SoZFh Архивировано из первоисточника 18 июня 2012].
  10. ↑ Вадим Кирпиченко РАЗВЕДКА: ЛИЦА И ЛИЧНОСТИ / М. «Гея» 1998 — С.317.
  11. ↑ 1 2 Ежегодник Большой советской энциклопедии. 1970 / М. Советская энциклопедия, 1970 — С.333.
  12. ↑ Ежегодник Большой советской энциклопедии. 1971 / М. Советская энциклопедия, 1971 — С.339.
  13. ↑ Ежегодник Большой советской энциклопедии. 1971 / М. Советская энциклопедия, 1971 — С.82.
  14. ↑ Примаков Е. М. История одного сговора / М.1985 — С.24.
  15. ↑ Известия, 6 апреля 1971 года
  16. ↑ Анвар Садат — президент ОАР // Известия, 17 октября 1970 года.
  17. ↑ 1 2 3 Ежегодник Большой советской энциклопедии. 1971 / М. Советская энциклопедия, 1971 — С.336.
  18. ↑ Вадим Кирпиченко РАЗВЕДКА: ЛИЦА И ЛИЧНОСТИ / М."Гея" 1998 — С.122.
  19. ↑ Вадим Кирпиченко РАЗВЕДКА: ЛИЦА И ЛИЧНОСТИ / М. «Гея» 1998 — С.120.
  20. ↑ Россия (СССР) в войнах второй половины XX века / М.: Триада-фарм, 2002. — С.467.
  21. ↑ Новейшая история арабских стран Африки. 1917—1987 / М. 1990 — С. 46.
  22. ↑ Совещание в Каире. Каир.14 апреля. ТАСС // Известия, 16 апреля 1971 года.
  23. ↑ Корявин Л. Важный шаг (комментарий) // Известия, 20 апреля 1971 года.
  24. ↑ 1 2 3 Вадим Кирпиченко РАЗВЕДКА: ЛИЦА И ЛИЧНОСТИ Москва «Гея» 1998 — С.123.
  25. ↑ Заседание ЦК АСС. 26 апреля, ТАСС // Известия, 27 апреля 1971 года.
  26. ↑ Вадим Кирпиченко РАЗВЕДКА: ЛИЦА И ЛИЧНОСТИ Москва «Гея» 1998 — С.110.-112.
  27. ↑ Вадим Кирпиченко РАЗВЕДКА: ЛИЦА И ЛИЧНОСТИ Москва «Гея» 1998 — С.113.
  28. ↑ Вадим Кирпиченко РАЗВЕДКА: ЛИЦА И ЛИЧНОСТИ / М. «Гея» 1998 — С.114.
  29. ↑ 1 2 Вадим Кирпиченко РАЗВЕДКА: ЛИЦА И ЛИЧНОСТИ / М. «Гея» 1998 — С.115.
  30. ↑ Правда, 19 февраля 1977 года.
  31. ↑ Примаков Е. М. «История одного сговора» / М.1985 — С.17.
  32. ↑ Корявин Л. Цель — сплочение. // Известия, 1 мая 1971 года.
  33. ↑ Глухов Ю. Соглашение ратифицировано. Каир. 30 // Правда, 1 мая 1971 года.
  34. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 [www.time.com/time/magazine/article/0,9171,905083,00.html MIDDLE EAST: A Preemptive Purge in Cairo] (англ.). TIME Magazine (Monday, May 24, 1971). Проверено 25 февраля 2012. [www.webcitation.org/6AeB7pyPb Архивировано из первоисточника 13 сентября 2012].
  35. ↑ Глухов Ю. Империалисты меняют тактику. Каир, 2 // Правда, 3 мая 1971 года.
  36. ↑ 1 2 Новейшая история арабских стран Африки/М.1990 — С.46.
  37. ↑ Декрет президента ОАР. Каир. 3.ТАСС // Правда, 4 мая 1971 года.
  38. ↑ Переговоры продолжаются. Каир. 5. ТАСС // Правда, 6 мая 1971 года.
  39. ↑ Примаков Е. М. История одного сговора / М.1985 — С.23.
  40. ↑ Newsweeek, 13.XII.1971 — pp.16-17.
  41. ↑ Глухов Ю. Расхождения остаются, Каир, 7 // Правда, 8 мая 1971 года.
  42. ↑ Залог победы, Каир, 7, ТАСС // Правда, 8 мая 1971 года.
  43. ↑ Примаков Е. М. История одного сговора / М.1985 — С.17.
  44. ↑ Глухов В. Важная встреча, Каир, 12 // Правда, 13 мая 1971 года.
  45. ↑ 1 2 3 Глухов Ю. Изменение состава правительства ОАР, Каир, 14 // Правда, 15 мая 1971 года.
  46. ↑ 1 2 3 Примаков Е. М. История одного сговора / М.1985 — С.14.
  47. ↑ [www.sis.gov.eg/vr/figures/english/html/elshazlyn.htm Saad El Shazly (1922- 2011)] (англ.)(недоступная ссылка — история). Egyptian Figures. Проверено 21 апреля 2012. [web.archive.org/20110615092238/www.sis.gov.eg/vr/figures/english/html/elshazlyn.htm Архивировано из первоисточника 15 июня 2011].
  48. ↑ 1 2 [www.hubara-rus.ru/kavkaz5.html ОПЕРАЦИЯ «КАВКАЗ». Хроника неизвестной войны] (рус.). ХУБАРА РУС. Проверено 19 августа 2013. [www.webcitation.org/6JHcxQMYq Архивировано из первоисточника 31 августа 2013].
  49. ↑ [astheysawit.com/10717-1971-egypt-arab-republic-of.html 1971: Arab Republic Of Egypt, Government crisis.] (англ.). As they saw it. Проверено 25 марта 2012.
  50. ↑ Вадим Кирпиченко РАЗВЕДКА: ЛИЦА И ЛИЧНОСТИ Москва «Гея» 1998 — С.122.
  51. ↑ Встречи в Каире. Каир,14, ТАСС // 15 мая 1971 года.
  52. ↑ Корявин Л. Новое правительство ОАР. 15 мая // Известия, 16 мая 1971 года.
  53. ↑ Речь Садата. Каир.15,ТАСС // Правда, 16 мая 1971 года.
  54. ↑ 1 2 Внутриполитическое положение в ОАР. Каир.18.ТАСС // Правда, 19 мая 1971 года.
  55. ↑ Goldschmidt, Arthur Biographical Dictionary of Modern Egypt /1992, Lynne Rienner Publishers , ISBN 1555872298 — p.137.
  56. ↑ Новейшая история арабских стран Африки/М.1990 — С.117.
  57. ↑ Новое правительство ОАР. Каир.15, ТАСС // Правда, 16 мая 1971 года.
  58. ↑ 1 2 [www.sis.gov.eg/vr/figures/english/html/elshazlyn.htm Saad El Shazly (1922- 2011)] (англ.)(недоступная ссылка — история). Egyptian figures. Проверено 25 февраля 2012. [web.archive.org/20110615092238/www.sis.gov.eg/vr/figures/english/html/elshazlyn.htm Архивировано из первоисточника 15 июня 2011].
  59. ↑ Выступление А.Садата. Каир. 21. ТАСС // Правда, 22 мая 1971 года.
  60. ↑ Heikal M. Sphinx and Commissar. L.1978 — 236.
  61. ↑ Дружбе крепнуть. Каир.25.ТАСС// Права, 26 мая 1971 года.
  62. ↑ Визит Н. В. Подгорного в ОАР. Каир.26. Спец.корр. ТАСС // Правда, 27 мая 1971 года.
  63. ↑ Советско-египетское коммюнике о визите в Объединённую Арабскую Республику Председателя Президиума Верховного Совета СССР Н. В. Подгорного.// Правда, 29 мая 1971 года.
  64. ↑ Известия, 11 июня 1971 года.
  65. ↑ Евгений Примаков. [www.rg.ru/2011/01/31/primakov-site.html книга Ближний Восток: на сцене и за кулисами] (рус.). Российская газета (2006). Проверено 25 февраля 2012.
  66. ↑ Ежегодник Большой советской энциклопедии. 1972 / М. Советская энциклопедия, 1972 — С. С.256. — 257.
  67. ↑ Fayza Hassan. [weekly.ahram.org.eg/2000/493/profile.htm Jehan El-Sadat: Destinies forged anew] (англ.). Al-Ahram Weekly (3 - 9 August 2000 Issue No. 493). Проверено 25 февраля 2012. [www.webcitation.org/6B8kunkur Архивировано из первоисточника 3 октября 2012].
  68. ↑ 1 2 Gamal Essam El-Din. [weekly.ahram.org.eg/2002/594/special.htm All is not lost] (англ.). AL-AHRAM (11 - 17 July 2002 Issue No. 594). Проверено 25 февраля 2012. [www.webcitation.org/6B8kvSIDK Архивировано из первоисточника 3 октября 2012].
  69. ↑ Мамдух Салем (биографическая справка) // Ежегодник Большой советской энциклопедии. 1976 / М. Советская энциклопедия, 1976 — С.
  70. ↑ Примаков Е. М. История одного сговора / М.1985 — С.45.
  71. ↑ [en.numista.com/catalogue/index.mobile.php?p=5&pays=egypte&r=country:Egypt+&mode=simplifie Egypt coins]. Numista. Проверено 25 февраля 2012. [www.webcitation.org/6B8kvxNF1 Архивировано из первоисточника 3 октября 2012].

Литература

  • СССР и страны Африки. 1971—1976. Документы и материалы. Ч. 1-2. Ч. 1.
  • Князев А. Г. Египет после Насера (1970—1981) М. 1986.
  • Князев А. Г. Внутриполитическое развитие Египта после Насера. //Народы Азии и Африки — 1984 — № 4,
  • Борисов А. Б. Политическая элита Египта: пути эволюции // Политическая элита Ближнего Востока. М., 2000.
  • Кошелев B.C. Египет: уроки истории борьбы против колониального господства и контрреволюций (1879—1981). Минск, 1984.
  • В. М. Виноградов. Египет: смутная пора // «Знамя» — 1988 — № 12)
  • Baker, Raymond William. Egypt’s Uncertain Revolution Under Nasser and Sadat. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1978
  • Hinnebusch, Raymond A., Jr. Egyptian Politics under Sadat: The Post-Populist Development of an Authoritarian-Modernizing State. Cambridge, U.K., and New York: Cambridge University Press, 1985.

Waterbury, John. The Egypt of Nasser and Sadat: The PoliticalEconomy of Two Regimes. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1983.

Ссылки

  • [www.onwar.com/aced/nation/eat/egypt/fegypt1971a.htm The Corrective Revolution in Egypt 1971] (англ.). Wars of the World (December 16, 2000). Проверено 25 февраля 2012. [www.webcitation.org/67m1X9CiZ Архивировано из первоисточника 19 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Майская исправительная революция

«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Майская_исправительная_революция&oldid=72587677»