Наварро Олсбёри, Хуана

Хуа́на Нава́рро О́лсбёри (англ. Juana Navarro Alsbury, 1812 — 23 июля 1888) была одной из немногих выживших в битве за Аламо техасцев, произошедшей в феврале-марте 1836 года, в период Техасской революции. Когда силы мексиканцев вошли в её родной город Сан-Антонио-де-Бехар, 23 февраля 1836 года, муж двоюродной сестры, Джеймс Боуи, привёл её в миссию Аламо, где он смог бы её защитить. Боуи, один из двух командующих техасскими войсками, был сражён болезнью на второй день осады. Олсбёри ухаживала за ним на протяжении всего оставшегося срока блокады. 4 марта, второй техасский командир, Уильям Тревис, послал её к мексиканскому главнокомандующему Антонио Лопесу де Санта-Анне, с тем, чтобы просить о почётной капитуляции крепости. Она успеха не добилась, напротив, её визит подтолкнул Санта-Анну закончить осаду впечатляющим способом. Ранним утром 6 марта он начал штурм Аламо.

Большинство оборонявшихся техасцев погибли во время этой битвы. Двое из них были убиты на глазах Олсбёри. Один пытался защитить Олсбёри, её сестру Гертруду, и её маленького сына Алихо Переса мл., от мексиканских солдат и был убит. Другой пытался укрыться в её комнате, но был обнаружен. Женщину спас мексиканский офицер. Затем, перед тем как отпустить, её допросил Санта-Анна.

Олсбёри была из видной семьи Сан-Антонио-де-Бехара и была воспитана своим дядей Хуаном Мартином де Вараменди, некоторое время занимавшего пост губернатора Техаса. Она трижды была замужем. Первый муж умер от холеры, второй, доктор Гораций Олсбёри, попал в плен во время американо-мексиканской войны. После его смерти она вышла замуж за двоюродного брата своего первого мужа.

Молодость

Хуана Гертрудис Наварро родилась в Сан-Антонио-де-Бехар (сейчас это Сан-Антонио, Техас), в семье Хосе Анхела Наварро и Консепсьон Сервантес. Её точная дата рождения не была зафиксирована, но крещена она была 28 декабря 1812 года. Семья Наварро была широко известна в Бехаре, отец Хуаны и его брат Хосе Антонио Наварро, занимали значительные должности в местном правительстве. Её тётя по отцу, Жозефа Наварро, была замужем за Хуаном Мартином де Вараменди, некоторое время занимавшего пост губернатора Испанского Техаса.

После смерти матери, Хуана и её младшая сестра Гертруда, были усыновлены семьёй Вараменди, и выросли вместе с их дочкой Урсулой. В 1832 году Хуана вышла замуж за Алехо Переса Рамижио. В тот же год её приёмные родители и сестра Урсула умирают от эпидемии холеры в Монклове, Мексика. Муж Хуаны также гибнет от этой болезни в 1834 году. У неё остаётся сын, Алихо Перес младший, и вскоре она ждёт дочь, которая суждено умереть в младенчестве.

Техасская революция

В первой половине 1830-х годов, политическая ситуация в Мексике испытала значительный сдвиг. Федералисты желали предоставить мексиканским штатам существенные полномочия, в то время как центристы стремились консолидировать власть на национальном уровне. В 1835 году, население нескольких мексиканских штатов, раздражённые возрастающей диктаторской линией поведения президента Мексики Антонио Лопеса де Санта-Анны, взялись за оружие против мексиканского правительства. Техасцы подняли вооружённое восстание, известное как Техасская революция, в октябре 1835 года. В течение двух следующих месяцев, они успешно очистили свою территорию от правительственных войск. Их действия разъярили Санта-Анну, который сразу же принялся готовиться к вторжению в Техас. Он собрал и лично возглавил 6-ти тысячную «Армию действий в Техасе» и после разгрома милиции восставшего штата Закатекас отправился во главе её на север в Техас.
Отец Хуаны присоединился к Санта-Анне и его новой Армии действий в Техасе, в качестве офицера. Остальные члены семьи Наварро поддержали техасскую сторону.
В январе 1836 года, Хуана снова выходит замуж, за доктора Горация Олсбёри. Вскоре поползли слухи, что Санта-Анна и его армия направляется именно в Бехар, где в миссии Аламо был расквартирован один из двух техасских гарнизонов. Многие местные жители покинули город. 23 февраля Гораций Олсбёри отправился в восточный Техас, чтобы найти безопасное место для жены, её маленького сына, и сестры Гертруды. Олсбёри оставил свою семью на Джеймса Боуи, вдовца сводной сестры Хуаны — Урсулы. Тем же вечером в город вступили передовые части армии Санта-Анны. Боуи укрылся в Аламо, вместе с Хуаной, Алихо и Гертрудой. К концу дня более 1 500 мексиканских солдат вошли в Бехар и приступили к осаде форта.

В определённый момент на второй день осады Боуи свалила болезнь. Он был прикован к постели и Хуана ухаживала за больным. На протяжении осады мексиканская армия подвергала крепость продолжительному обстрелу, в то время как техасцы были вынуждены экономить свои снаряды и отвечали лишь изредка. 3 марта, в Бехар прибыло ещё 1 000 мексиканских солдат. Защитников форта было намного меньше, хотя от 32 до 80 человек смогло прорваться через мексиканские заслоны и проникнуть в Аламо, доведя число техасцев приблизительно до 250.

Вечером 4 марта, командующий гарнизоном Аламо Уильям Баррет Тревис отправил Хуану к Санта-Анне, чтобы попытаться договориться с ним о почётной капитуляции. Ещё один уцелевший свидетель, Сюзанна Дикинсон, неверно истолковала миссию Хуаны и, спустя годы, обвиняла её в предательстве техасцев, посчитав, что она сообщила сведения об обороне своему отцу, служившему в штабе Санта-Анны. Историки не склонны считать, что Хуана шпионила на мексиканскую армию, зато склонны думать, что этот визит и подогрел нетерпение Санта-Анны. Как заметил историк Тимоти Тодиш: «Бескровная победа могла принести лишь небольшую славу». На следующее утро Санта-Анна объявил своим помощникам, что штурм состоится ранним утром 6 марта.

Мексиканская армия начала свой штурм незадолго до 6 часов утра, 6 марта 1836 года. Во время сражения Хуана, её сын и сестра прятались в одной из комнат вдоль западной стены. Гертруда Наварро открыла дверь после сообщения, что им не причинят вреда. Когда же мексиканские солдаты стали им угрожать, один техасский защитник ворвался в комнату на их защиту. Его быстро убили, так же как и молодого техано, пытавшегося спрятаться в комнате. Вскоре прибыл мексиканский офицер и вывел женщин к освещённому месту одной из стен, где они были бы в относительной безопасности.

Когда битва была завершена, практически все техасцы были перебиты. Большинство уцелевших гражданских лиц пощадили. Санта-Анна лично допросил каждого. Впечатлённый Сюзанной Дикинсон Санта-Анна предложил усыновить её осиротевшую дочь и дать ей образование в Мехико-сити. Хуане, у которой был сын такого же возраста, подобных предложений не поступало. Каждая женщина получила одеяло и два серебряных песо. Хуане и её семье было позволено вернуться в свои дома в Бехаре.

Последующие годы

Техасская революция окончилась в апреле 1836 года, когда техасская армия захватила в плен Санта-Анну в битве при Сан-Хасинто. Мексиканское правительство отказалось признать легитимность Веласкских соглашений и Республики Техас. В сентябре 1842 года, мексиканский генерал Адриан Волль вторгся в Техас и захватил Бехар. Он арестовал несколько десятков техасцев, включая Горация Олсбёри, и отправил их в Мексику. Хуана последовала за ним, в город Кандела, штат Коауила. Здесь она ждала его почти два года, до тех пор, пока Гораций Олсбёри не был отпущен на свободу в 1844 году. Чета вернулась в Бехар.

Олсбёри умер, предположительно, в 1847 году. Спустя некоторое время Хуана вновь выходит замуж, за Хуана Переса, двоюродного брата её первого мужа.

После вступления в США, штат Техас стал предлагать пенсии людям, принимавшим участие в Техасской революции. И в 1857 году Хуана подала соответствующее прошение в легислатуру. За её вклад в дело революции, такой, как медицинский уход за Боуи, ей был назначен небольшой пенсион.

23 июля 1888 года Хуана скончалась в доме своего сына на их ранчо де-ла-Лагуна, возле ручья Саладо, на востоке округа Бехар, штат Техас. Она была погребена или там, или на католическом кладбище в Сан-Антонио.

Литература (на английском языке)

• J.R. Edmondson. The Alamo Story: From Early History to Current Conflicts. — Plano, TX: Republic of Texas Press, 2000. — 439 с. — ISBN 978-0585241067.
• Stephen L. Hardin. Texian Iliad: A Military History of the Texas Revolution. — Austin, TX: University of Texas Press, 1994. — 373 с. — ISBN 978-0292731028.
• Clifford Hopewell. James Bowie Texas Fighting Man: A Biography. — Austin, TX: Eakin Press, 1994. — 155 с. — ISBN 0890158819.
• Thomas Ricks Lindley. Alamo Traces: New Evidence and New Conclusions. — Lanham, MD: Republic of Texas Press, 2003. — 320 с. — ISBN 1556229836.
• Walter Lord. [books.google.com/books?id=T_CY1o6aihIC&pg=PA220&dq=isbn:0803279027&hl=ru#PPP1,M1 A Time to Stand]. — Lincoln, NE: University of Nebraska Press, 1978. — 271 с. — ISBN 978-0803279025.
• Mary Deborah Petite. 1836 Facts about the Alamo and the Texas War for Independence. — Mason City, IA: Savas Publishing Company, 1999. — 186 с. — ISBN 188281035X.
• Timothy J. Todish, Terry Todish, Ted Spring. Alamo Sourcebook, 1836: A Comprehensive Guide to the Battle of the Alamo and the Texas Revolution. — Austin, TX: Eakin Press, 1998. — 215 с. — ISBN 9781571681522.

Ссылки

• [www.tshaonline.org/handbook/online/articles/fal49 Биография на сайте Handbook of Texas Online]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Наварро Олсбёри, Хуана

Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.