Форт Аламо (фильм, 1960)

Форт Аламо
The Alamo
Жанр	Драма, вестерн
Режиссёр	Джон Уэйн
Продюсер	Джон Уэйн
Автор сценария	Джеймс Эдвард Грант
В главных ролях	Джон Уэйн Ричард Уидмарк Лоренс Харви
Оператор	Уильям Клозье
Композитор	Дмитрий Тёмкин
Кинокомпания	Batjac Productions, Alamo Company; United Artists (прокат)
Длительность	202 мин. (режиссёрская версия) 167 мин. (прокатная версия)
Бюджет	12 млн долларов США
Сборы	7,9 млн долларов (в США)
Страна	США США
Язык	английский испанский
Год	1960
IMDb	ID 0053580
Выход фильма «Форт Аламо» (оригинальное название — The Alamo)

К:Фильмы 1960 года

«Форт Ала́мо» (англ. The Alamo) — американский фильм 1960 года о битве за Аламо, происшедшей в феврале — марте 1836 года, во время Техасской революции. Режиссёрский дебют Джона Уэйна, который выступил также продюсером киноленты и сыграл одну из главных ролей.

Фильм характеризуется значительными капиталовложениями и масштабными батальными съёмками, в которых участвовало до 7000 статистов и 1500 лошадей. Кинокартина была выдвинута на премию «Оскар» в семи номинациях, однако получила её только в одной.

Сюжет

В основу фильма легли события 1836 года во время Техасской революции.

В первые годы независимости Мексики многочисленные англо-американские иммигранты поселялись в мексиканском Техасе, бывшим частью штата Коауила-и-Техас. В 1835 году они подняли мятеж против мексиканского правительства президента Санта-Анны. Техасских поселенцев поддержали добровольцы из США. Санта-Анна лично возглавил мексиканскую армию для подавления восстания. Многочисленное войско пересекло реку Рио-Гранде, разделявшую Техас и Мексику, и подступило к административному центру мятежной республики — Сан-Антонио-де-Бехару, где в крепости Аламо укрепился небольшой гарнизон защитников.

В историю эти действия вошли как Техасская революция. А битва за форт Аламо стала символом этого противостояния.

Гражданское население города в страхе перед армией Санта-Анны эвакуируется. Остаются лишь солдаты техасской армии под командованием полковника Тревиса и сотня добровольцев Джеймса Боуи. Между командирами на протяжении всего фильма тлеет конфликт. Тревис, сторонник жёсткой армейской дисциплины, не приемлет партизанскую тактику Боуи, а также его взрывного характера. Все с нетерпением ждут подкрепления из соседнего города. Отряд полковника Фэннина должен значительно усилить ряды защитников форта. Но пока лишь незначительная группа теннесийцев, под предводительством бывшего конгрессмена Дэви Крокетта приходит на помощь. Крокетт сразу производит благоприятное впечатление на обоих техасских командиров. Он не только ладит с буйным Боуи, но и вызывает уважение у чопорного Тревиса. Таким образом он уравновешивает обоих и неоднократно сглаживает разногласия между ними.

Между тем к крепости подтягиваются передовые отряды мексиканцев. Они предъявляют ультиматум, грозя в случае отказа уничтожить всех. Тревис отвечает пушечным выстрелом.

Кольцо окружения сжимается. Техасские разведчики сообщают о появлении в мексиканском лагере гигантской пушки, способной разрушить крепостные стены. Боуи с Крокеттом, не ставя в известность Тревиса — его мнение предсказуемо — ночью совершают дерзкую вылазку в стан врага, и нейтрализуют орудие, взорвав его. Мексиканцы пускаются в погоню за диверсантами, но те благодаря кавалерии Тревиса уходят безнаказанными. Тревис негодует, его не поставили в известность, в порыве гнева он вызывает Боуи на дуэль. Её решают отложить на более поздний срок.

К этому времени крепость окружена. Ситуация усугубляется тем, что запасы продовольствия техасцев приходят в негодность. Фиксируются случаи пищевых отравлений. На общем офицерском собрании было решено ночью повторно выбраться в лагерь к мексиканцам, чтобы пополнить запасы провианта. В результате удачно проведённой вылазки удаётся угнать целое стадо буйволов. Теперь мяса хватит надолго.

Поздно вечером посланник доставляет письмо для Боуи, из которого он узнаёт о смерти своей жены, отправленной им в тыл подальше от опасности. «Чума, проклятая чума» — Боуи безутешен. Появившийся Тревис, поначалу привычно обрушивается на Боуи с обвинениями о закулисной переписке. Разобравшись, в чём дело, он приносит вдовцу свои соболезнования и искренние извинения. Таким образом герои мирятся.

Однако мексиканские армии завершают свой сбор под стенами Аламо. Прибывает Санта-Анна. Близится штурм. Первая атака отражена. В то же время сквозь мексиканские пикеты в крепость прорывается гонец от главных сил Техасской армии. Он сообщает, что подкрепления не будет. Надеяться не на кого. Защитники в замешательстве. Боуи со своими людьми решает уйти, прорываться из окружения. Тем не менее в последний момент они остаются.

На следующее утро Санта-Анна присылает парламентёра с предложением организовать гуманитарный коридор, по которому могли бы уйти женщины и дети защитников крепости. Практически сразу после их ухода следует штурм. Техасцы отчаянно обороняются, но силы слишком неравны. Сопротивление сломлено, все защитники погибают. В живых остаётся жена одного из офицеров младшего командного состава. Ей с ребёнком позволяют уйти. Огромная вражеская армия салютует этой маленькой женщине. Она удаляется за горизонт. На этом кинофильм заканчивается.

Предыстория создания

В начале 1945 года Джон Уэйн решил создать кинокартину о сражении 1836 года за крепость Аламо. Уэйн нанял сценариста Джеймса Эдварда Гранта, и они вдвоём начали изучать события битвы, готовясь претворить их в сценарий. В качестве ассистента приняли на работу Пэта Форда, сына Джона Форда. Когда сценарий близился к завершению, Уэйн и президент «Republic Pictures», Герберт Йатс, повздорили из-за трёхмиллионного бюджета фильма. Уэйн порвал с «Republic Pictures», но оригинал сценария забрать не смог. Позднее он был переписан и воплотился в кинокартину «Последняя команда» (англ. «The Last Command»).

Производство

После разрыва с «Republic», Уэйн и продюсер Роберт Феллоуз основали свою собственную компанию «Batjac». Уэйн продолжил работу над созданием своей версии фильма об Аламо. Придя к выводу о том, что под режиссёрским влиянием картина может отличаться от ожидаемого результата, он решает, что будет снимать и продюсировать её самостоятельно. Уэйн рассчитывал ограничиться только этим, но ему не удалось заручиться финансовой поддержкой проекта, которую обеспечило бы его появление на экране. В 1956 году он подписал соглашение с «United Artists» (UA). UA вкладывало в разработку киноленты 2,5 миллиона долларов и выступала её дистрибьютором. Взамен ожидалось, что «Batjac» вложит ещё 1,5 - 2,5 миллиона долларов, и Уэйн будет исполнять одну из главных ролей. Уэйн обеспечил остаток финансирования за счёт богатых техасцев, настоявших на том, чтобы картина снималась в Техасе.

Съёмочная площадка

Съёмочная площадка, сейчас известная как «деревня Аламо», была сооружена невдалеке от Брэкеттвилла, штат Техас, на ранчо Джэймса Шахана. Чатто Родригес был основным исполнителем декораций. Готовясь к их созданию, Родригес проложил 14 миль (23 км) асфальтированных дорог, позволивших легко доставить в Брэкеттвилль необходимое оборудование. Кроме того его люди пробурили шесть колодцев, которые могли обеспечить 12 000 галлонов воды ежедневно, проложили километры водопроводных и канализационных линий. Также они отгородили 5000 акров (2000 гектаров) конских загонов.

По окончании предварительной подготовки Родригес связался с дизайнером Альфредом Ибаррой для разработки декораций. И хотя они получились не идеально, современные историки Рэнди Робертс и Джеймс Олсон охарактеризовали их как «самые достоверные декорации за всю историю кино». Сотни тысяч уложенных вручную сырцовых кирпичей создавали стены бывшей миссии Аламо. Декорации воссоздавали три четверти зданий миссии, и с тех пор были использованы для съёмок ещё более ста других вестернов, включая новые киноверсии сражения 1836 года. Больше двух лет ушло на строительство комплекса зданий Аламо.

Кастинг

Изначально планировалось, что Уэйн сыграет Хьюстона, небольшую роль, которая позволила бы ему сосредоточиться на своей первой режиссёрской работе. Однако основные инвесторы настояли, чтобы он играл одного из главных героев ленты, поэтому Уэйн выбрал персонаж Дэви Крокетта, а роль Хьюстона досталась Ричарду Буну. На оставшиеся главные роли Уэйн выбрал актёров, номинировавшихся на премию «Оскар», — Ричарда Уидмарка на роль Джеймса Боуи и Лоренса Харви на роль Уильяма Тревиса. Харви был избран, поскольку Уэйн восхищался английской актёрской школой и тем, что британские актёры ориентированы в первую очередь на театральную сцену, а также хотел добавить в картину немного «Британского класса». В напряжённые моменты съёмок Харви развлекал присутствующих цитированием строк из Шекспира с техасским акцентом. Остальные роли достались родственникам и близким друзьям Уэйна, включая его дочь Аиссу.

Сэмми Дэвис (младший) обращался с просьбой к Уэйну дать ему роль раба, чтобы он смог развлечь публику своей песней и танцем. Однако кто-то из продюсеров фильма пресёк этот шаг, по-видимому потому, что Дэвис тогда встречался с белой актрисой Мэй Бритт.

Через несколько дней после начала съёмок Уидмарк попытался оставить проект, объяснив тем, что он не подходит для этой роли. Однако после угроз судебных исков за срыв контракта он согласился остаться до конца.

Режиссура

Наставник Уэйна, Джон Форд, хотя его и не приглашали, также явился помогать снимать фильм и координировать действия «ученика». Дабы сохранить собственный контроль над картиной, Уэйн отправил его снимать эпизоды второго плана. И хотя практически ничего из съёмок Форда в фильме использовано не было, Форд частенько ошибочно указывается как не указанный в титрах режиссёр второго плана.

В любом случае, по отзывам съёмочной команды, Уэйн проявил себя умным и одарённым режиссёром, невзирая на слабость скучных диалогов его любимого сценариста Джеймса Эдварда Гранта. Робертсон и Олсон охарактеризовали его режиссуру как «достаточную, но не выдающуюся». Актёры, такие как Уидмарк, также жаловались на то, что Уэйн пытался объяснять им как играть тот или иной эпизод, даже если это шло вразрез с их представлениями о персонаже.

Съёмки

Съёмки начались 9 сентября 1959 года. По большей части, погодные условия содействовали, в то время как местные обитатели нет. Некоторые актёры, к примеру Фрэнки Авалон, были запуганы многочисленными гремучими змеями. Сверчки были повсюду, часто портя снимаемые эпизоды, когда они в момент съёмок запрыгивали актёрам на плечи, или громко стрекотали во время диалогов.

В процессе производства фильма авторы сталкивались с различными неприятностями, самой трагичной из которых стало убийство одного из статистов, ЛеДжина Элдриджа, из-за частного внутреннего спора, касающегося съёмок. Ещё один казус случился с Лоренсом Харви, когда он забыл про отдачу у стреляющей пушки. В сцене, в которой Тревис палит по мексиканскому посланнику, после выстрела орудие откатывается, наезжает Харви на ногу, ломает её — тот не издал ни звука до тех пор пока Уэйн не произнёс: «Снято!». Уэйн отреагировал на происшедшее: «Профессионал!»

Съёмки завершились 15 декабря. Всего получилось 560 000 футов плёнки, состоящей из 566 сцен. Несмотря на такой невероятный объём отснятого материала, съёмки длились всего на три недели дольше запланированного. По окончании монтажа продолжительность фильма составила три часа тринадцать минут.

Премьера

Для координации медиа-кампании по раскрутке кинокартины Уэйн нанял Рассела Бирдвелла. Бирдвелл считал, что успешная медиа-кампания — та, которая создаёт новости. Он убедил власти семи штатов объявить «День Аламо» во время премьерных показов ленты. А также отправлял послания в начальные школы по всем Соединённым Штатам с просьбой просветить детей об Аламо.

Характерные черты

Историческая достоверность

Фильм уделяет очень мало внимания причинам Техасской революции или же объяснению собственно почему именно произошла эта битва. И хотя Грант и Уэйн проделали значительную работу, исследователь Аламо Тимоти Тодиш в своей книге приводит следующую оценку: «В „Форте Аламо“ нет ни одной сцены, которая соответствовала бы исторически проверяемым эпизодам». А историки Дж. Фрэнк Доби и Лон Тинкл настояли, чтобы их имена были убраны из титров как исторических консультантов.

Политическая корректность

Дочь Уэйна, Аисса, позднее писала: «Я думаю, что создание „Форта Аламо“ стало для моего отца проявлением его собственной формы борьбы. Больше чем одержимость, это был наиболее личный проект в его карьере». Многие сторонники Уэйна соглашаются, что фильм послужил для него политической платформой. Многие утверждения, которые делает его персонаж, соответствуют собственным взглядам Уэйна. Робертс и Олсон указывают на тему, подавляющую тему республиканизма, вплотную приближающуюся к либертарианству. Они обращают внимание на сцену, в которой Уэйн, устами Крокетта, произносит: «Республика. Мне нравится это слово. Оно означает, что люди могут жить свободно, говорить свободно, приходить или уходить, покупать или продавать, быть пьяными или трезвыми, как им заблагорассудится. Некоторые слова вызывают чувства. Республика — одно из тех слов, от которых у меня сжимается горло».

Кинолента также несёт в себе многочисленные элементы проявления Холодной войны, в условиях которых она снималась. По мнению Робертса и Олсона «сценарий пробуждает параллели между Мексикой Санта-Анны и Советским Союзом Хрущёва, да и с Германией Гитлера. Все три линии проведены на песке и противостояние до смерти».

Награды и номинации

Хотя фильм собрал большую кассу, его высокая стоимость не позволяет считать его успешным, и Уэйн потерял собственные значительные вложения. Он продал свои права на картину «United Artists», которые её выпускали, что позволило вернуть свои деньги. «Форт Аламо» получил премию «Оскар» в номинации за лучший звук и ещё номинировался в категориях на «лучшую мужскую роль второго плана» (Чилл Уиллс), «лучшую операторскую работу», «лучший монтаж», «лучшую музыку», «лучшую песню к фильму» (композиция Дмитрия Тёмкина и Пола Вебстера «Зелёные листья лета») и «лучший фильм».

Список наград и номинаций приведён в соответствии с данными IMDb.

Награды

Год	Премия	Номинация	Награждённый
1961	«Оскар»	Лучший звук	Гордон Сойер, Фред Хайнз
	«Золотой глобус»	Лучшая музыка	Д. З. Тёмкин
	«Laurel Awards»	Лучший фильм — драма
		Лучшее исполнительское мастерство	Джон Уэйн
		Лучшая музыка	Д. З. Тёмкин
		Лучшая мужская роль второго плана	Чилл Уиллс (3 место)
	«Western Heritage Awards»	Лучший кинофильм	Джеймс Эдвард Грант, Джон Уэйн, Ричард Уидмарк, Лоренс Харви

Номинации

Год	Премия	Номинация	Номинант
1961	«Оскар»	Лучшая мужская роль второго плана	Чилл Уиллс
		Лучшая операторская работа	Уильям Клозье
		Лучший монтаж	Стюарт Гилмор
		Лучшая песня к фильму	Д. З. Тёмкин, Пол Вебстер
		Лучшее музыкальное сопровождение драмы или комедии	Д. З. Тёмкин
		Лучший фильм	Джон Уэйн

Критика

Реакция критиков была смешанной, колеблясь от "Великолепная работа… визуально и драматически…"Форт Аламо" — это высший пилотаж." («New York Herald-Tribune») до «однообразный как Техас» («Time Magazine»). Леонард Малтин раскритиковал сценарий как «наполненный фамильярной эксплуатацией громких имён и разглагольствованием», но высоко оценил кульминационную батальную сцену.

Как считается, фильм не получил большинства ожидаемых наград из-за раздутой рекламной кампании, которая отталкивала голосовавших членов киноакадемии. Из характерных «отталкивающих» примеров, стоит привести заметку в «Variety», в которой говорилось о том, что вся съёмочная группа молится за победу Чилла Уиллса сильнее, чем защитники Аламо молились в ночь перед битвой. Заметка была размещена лично Уиллсом, что разозлило Уэйна, и он разместил своё объявление, в котором выразил сожаление о безвкусии Уиллса. В ответ на ту же заметку Уиллса, в которой он называл всех членов киноакадемии «корешами Аламо», Граучо Маркс опубликовал маленькое сообщение со словами: «Дорогой мистер Уиллс, я счастлив быть вашим корешем Аламо, но голосовал я за Сэла Минео» (конкурирующий кандидат Уиллса от фильма «Исход» (англ. «Exodus»).

Высокая стоимость, в большей мере чем слабая посещаемость, лежит в основе первичных выводов о неудачности кинокартины, тем не менее он сохраняет популярность среди многих людей. Саундтрек к фильму непрерывно переиздаётся на протяжении вот уже почти пятидесяти лет. Ссылки на «Форт Аламо» время от времени проявляются в различных пародиях или цитированиях. Так фильм упоминается персонажем Виком Фонтэном (в исполнении Джеймса Даррена) в сериале «Звёздный путь: Глубокий космос 9» (в эпизоде «Badda-Bing Badda-Bang»). Кинофильм «Американский оборотень в Лондоне» содержит расширенный диалог об Аламо.

Уэйн использовал клип из «Форта Аламо» в своей следующей работе — «Как был завоёван Запад».

Различные версии

Как и в многих других подобных случаях, «Форт Аламо» для выпуска в широкий прокат был значительно сокращён. Во время премьерных показов в оригинальном формате Тодд-АО на 70-мм киноплёнке режиссёрская версия киноленты составляла 202 минуты, включая вступление, музыкальный интервал между сериями и финальные титры. Следом за лос-анжелесской премьерой киностудия «United Artists» для широкого проката сократила фильм до 167 минут. Считалось, что 202-минутная версия была утрачена, до тех пор пока канадский поклонник кинокартины Боб Брайден не прочитал об этом и не осознал, что в 70-х годах он видел полную версию. Сотрудничая с Эшли Вордом, коллекционером Аламо, в 1991 году он нашёл последний из известных на сей день экземпляр широкоформатной фильмокопии в Торонто. В то время она сохранилась в нетронутом виде. MGM (на тот момент компания, родственная UA) использовала эту копию для оцифровки и последующего издания на VHS и лазердисках. После этого издания копия была разрезана на части и отправлена в архив, где хранилась ненадлежащим образом. Как результат, считается, что единственные копии вырезанных сцен были испорчены. Таким образом, вполне вероятно, что к 2007 году оригинальные плёнки в пригодном состоянии не сохранились. Поэтому MGM решила выпускать на DVD сокращённую версию для широкого проката. Тем временем единственная существующая версия режиссёрской редакции фильма существует только в цифровом формате и используется для кабельных трансляций на Turner Classic Movies. В качестве исходника для этой версии послужила 35-миллиметровая анаморфированная фильмокопия, отпечатанная с оригинального негатива оптическим способом.

В настоящее время ведутся восстановительные работы с ухудшающейся копией плёнки, найденной в Торонто.

Звуковая дорожка содержит вступление и интервал между сериями, которые обычно опускаются при ТВ-трансляциях.

В ролях

• Джон Уэйн — Дэвид Крокетт
• Ричард Уидмарк — полковник Джеймс Боуи
• Лоренс Харви — полковник Уильям Тревис
• Фрэнки Авалон — Смитти
• Патрик Уэйн — Джеймс Бонэм
• Линда Кристал — Грасиэла Кармэла Мария «Флака» де Лопез-и-Вехар
• Джоан О’Брайен — миссис Сью Дикинсон
• Чилл Уиллс — пчеловод
• Джозеф Каллея — Хуан Сегуин
• Кен Кёртис — капитан Дикинсон
• Карлос Арруза — лейтенант Рейес
• Джестер Хэйрстон — Джетро
• Веда Анн Борг — слепая Нэлл Робертсон
• Джон Диркс — Йокко Робертсон
• Денвер Пайл — напёрсточник
• Аисса Уэйн — Лиза Анжелика Дикинсон
• Хэнк Ворден — пастор
• Уильям Генри — доктор Сазерленд
• Билл Дэниел — полковник Джеймс Нейл
• Уэсли Лау — Эмиль Санде
• Чак Робертсон — теннесиец
• Гуинн Уильямс — лейтенант «Ирландец» Финн
• Олайв Кэри — миссис Дэннисон
• Рубен Падиллья — Антонио Лопес де Санта-Анна
• Ричард Бун — Сэм Хьюстон

См. также

• Защита миссии Аламо
• Форт Аламо (фильм, 2004)
• Миссия Аламо
• Техасская революция

Литература

• Randy Roberts, James Stuart Olson. A Line in the Sand: The Alamo in Blood and Memory. — New York: The Free Press, 2001. — 356 с. — ISBN 0684835444.
• Timothy J. Todish, Terry Todish, Ted Spring. Alamo Sourcebook, 1836: A Comprehensive Guide to the Battle of the Alamo and the Texas Revolution. — Austin, TX: Eakin Press, 1998. — 215 с. — ISBN 9781571681522.
• Donald Clark, Christopher P. Andersen. John Wayne's The Alamo: The Making of the Epic Film. — New York, NY: Carol Publishing Group, 1995. — 172 с. — ISBN 0-8065-1625-9.
• Michael Munn. John Wayne: The Man Behind the Myth. — New York, NY: New American Library, 2004. — 400 с. — ISBN 978-0451212443.

Ссылки

• [www.film.ru/afisha/movie.asp?vg=86950 «Аламо»] на [www.film.ru/ film.ru].
• [www.alamosentry.com Alamo Sentry]: The Popular Culture of The Alamo
• [www.rottentomatoes.com/m/1000560-alamo/ «Форт Аламо»] (англ.) на сайте Rotten Tomatoes
• [www.allmovie.com/movie/v1351 Форт Аламо] (англ.) на сайте allmovie
• [www.in70mm.com/news/2002/alamo/index.htm Статья 2001 года из «Dallas Observer», посвящённая проблеме спасения 70-миллиметровых плёнок фильма]  (англ.)

Кинематограф США

Отрывок, характеризующий Форт Аламо (фильм, 1960)

– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!