Обелиск

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Обели́ск (др.-греч. ὀβελίσκος букв. «небольшой вертел») — сужающийся к верху монумент, в большинстве случаев квадратный в сечении[1]. Важный элемент архитектуры Древнего Египта, где обелиски были символами Солнца. В Древнем Риме обелиски использовались как гномоны солнечных часов или поворотные знаки в цирках.





История обелисков

Египетские обелиски — монолитные, высеченные из однородной глыбы камня (как правило, асуанского красного гранита). Устанавливались попарно по сторонам от входа в храм. Из надписи у подножия обелиска Хатшепсут в Карнаке известно, что на его высечение ушло семь месяцев (при Хатшепсут был вытесан крупнейший незаконченный обелиск, высота которого должна была составлять 42 метра). Все четыре стороны египетских обелисков было принято покрывать иероглифами, прославляющими бога Ра и фараонов. Египтяне нередко придавали навершию обелиска пирамидальную форму и покрывали его электрумом (сплав золота с серебром).

  • Хотя доподлинно известно, что египтяне умели вытёсывать обелиски ещё во времена 4-й династии, наиболее древние сохранившиеся образцы относятся к правлению 5-й династии и отличаются небольшими размерами (не более 790 м в высоту). Из тех обелисков, что до сих пор стоят на первоначальном месте, наидревнейшим является обелиск Сенусерта I в Гелиополе. Тутмос I воздвиг в Карнаке обелиск высотой 24 метра, шириной в 180 см и весом в 143 тонны.

Из Египта мода на обелиски распространилась в Палестину и Финикию, где их было принято составлять из нескольких сегментов. Среди других цивилизаций известны Чёрный обелиск в Ассирии, Аксумский обелиск в Эфиопии и обелиск Константина в Византии.

Не менее дюжины обелисков было перевезено римскими императорами в Рим. Самый большой из древних обелисков — весом в 230 тонн и высотой 32 метра — происходит из Карнака и ныне стоит перед Латеранской базиликой в Риме.

В эпоху Ренессанса обелиски стали использоваться итальянскими архитекторами для решения градостроительных задач, в качестве композиционного акцента в архитектурных ансамблях площадей (пьяцца Сан-Пьетро, пьяцца дель Пополо). Следуя этой традиции, в XIX веке были вывезены из Египта три «иглы Клеопатры» (на самом деле — обелиски времён Рамзеса II), которые теперь стоят на площади Согласия в Париже, на набережной Темзы в Лондоне и в Центральном парке Нью-Йорка. Ныне находящийся в Лондоне один из обелисков, известных как «Игла Клеопатры», высотой 18 метров и массой 186 тонн, был на самом деле возведён фараона Тутмосом III (имена Рамзеса II и Клеопатры были добавлены позднее). Обелиски в Петербурге служили не только как памятники, но и ещё проводниками на определённую улицу.

Самый высокий существующий обелиск — монумент Вашингтона — был открыт в столице США в 1884 году. Его высота превышает 169 метров.

Обелиски в Российской империи

В России обелиски стали устанавливаться со времён Екатерины II в ознаменование крупных военных побед (Кагульский обелиск в Царском Селе, Румянцевский обелиск в Санкт-Петербурге). В этом качестве они соперничали с другим видом столпообразных памятников: монументами-колоннами (Чесменская колонна, Александровская колонна). С окончанием эпохи классицизма памятники-колонны потеряли популярность, в то время как обелиски продолжали устанавливать в течение всего XIX и XX веков. Большинство из них посвящено военным победам и их героям: Обелиск в честь Минина и Пожарского в Нижнем Новгороде (1828), обелиск в честь Ошаканской битвы (1834), Долгоруковский обелиск в Симферополе (1842), обелиск на месте командного пункта М. И. Кутузова на Бородинском поле (1912). Ряд обелисков был воздвигнут в честь российских императоров: обелиск Петру I в усадьбе Кузьминки (1846), обелиск Николаю II в Калуге (1907) (оба не сохранились).

В 1915 году памятником-обелиском было отмечено место дуэли М. Ю. Лермонтова на горе Машук. Традиция продолжилась и в советское время: в 1937 году обелиск установлен на месте последней дуэли А. С. Пушкина.

Обелиски в СССР

Советская власть уже с первых лет существования использовала форму обелиска для памятников новой идеологии. Так, центральным по значению памятником ленинского плана монументальной пропаганды стал возведенный в 1918 году Монумент советской конституции, имевший форму обелиска. В том же 1918 году обелиск 300-летию дома Романовых в Александровском саду Москвы был переделан в памятник деятелям социалистической и коммунистической мысли и их предтечам.

Большую группу советских памятников составляют обелиски, возведенные в честь Победы в Великой Отечественной войне. В их числе обелиск Славы на горе Митридат (1944), обелиск защитникам города Ленинграда (1946), обелиск на Площади Победы в Минске (1954), обелиск освободителям Ржева (1963), памятник неизвестному матросу в Одессе (1966), обелиск Победы в Твери (1970), монумент Победы на Поклонной горе в Москве (1991) и другие. В 1970—1980 годах в нескольких городах установлены обелиски в честь присвоения почетного звания города-героя: обелиск «Москва — город-герой» (1977), обелиск «Городу-герою Севастополь» (1977), обелиск «Городу-герою Киеву» (1982), обелиск «Городу-герою Ленинграду» (1985).

Небольшие обелиски устанавливали над могилами погибших советских воинов. Как правило, в композицию памятника входила расположенная на корпусе или его венчавшая пятиконечная звезда. Установленные в сороковые годы из временных материалов, многие обелиски впоследствии были воссозданы из металла, бетона или гранита.

См. также

Напишите отзыв о статье "Обелиск"

Примечания

Ссылки

В Викисловаре есть статья «обелиск»

Отрывок, характеризующий Обелиск

– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.