Ольбрихт, Фридрих

Фридрих Ольбрихт
Дата рождения	4 октября 1888(1888-10-04)
Место рождения	Лайсниг, Германская империя
Дата смерти	21 июля 1944(1944-07-21) (55 лет)
Место смерти	Берлин
Принадлежность	Германская империя Веймарская республика Третий рейх
Род войск	сухопутные войска
Годы службы	1907—1944
Звание	генерал пехоты
Сражения/войны	Первая мировая война Вторая мировая война
Награды и премии

Фри́дрих О́льбрихт (нем. Friedrich Olbricht, 4 октября 1888, Лайсниг — 21 июля 1944, Берлин) — генерал пехоты германской армии (1940). Один из лидеров выступления военных против Адольфа Гитлера 20 июля 1944.

Военная служба

В 1907 начал военную службу в 105-м пехотном полку. В 1908 получил первый офицерский чин (лейтенант). Участвовал в Первой мировой войне, после окончания которой служил в военном министерстве, в том числе с 1925 руководил отделом «Иностранные армии» (разведка). Был сторонником военного сотрудничества с СССР, как и тогдашний командующий рейхсвером генерал Ганс фон Сект. Современники считали его интеллигентным и начитанным офицером, обладавшим большими познаниями и опытом в организационной и тактической областях.

С 1933 — начальник штаба 4-й пехотной дивизии (штаб в Дрездене). С 1935 — начальник штаба 4-го армейского корпуса, созданного на основе 4-й пехотной дивизии. С 1938 — командир 24-й пехотной дивизии, расквартированной в Хемнице. Отличился в начале Второй мировой войны во время польской кампании, одним из первых среди офицеров получил Рыцарский Железный крест. С 15 февраля 1940 — начальник Общевойскового управления Верховного командования сухопутных войск (ОКХ), ведал снабжением войск и армии резерва. В этом качестве был заместителем командующего армией резерва. 1 июля 1940 ему был присвоен чин генерала пехоты.

Участник антинацистского движения

Ещё до начала Второй мировой войны придерживался антинацистских взглядов, что было в значительной степени связано с его искренней религиозностью, которая не позволяла ему мириться с гитлеровским режимом. Во время Второй мировой войны его желание участвовать в свержении режима усилилось в связи с гибелью его сына на фронте.

Как опытный военный аналитик, пессимистично оценивал военные перспективы Германии. Его бывший подчинённый майор Бернхард Бехлер вспоминал об Ольбрихте:

Солдаты и офицеры особенно любили его, уважали за большие способности, за большое умение вести переговоры в любых кругах. В критический период декабря 1941 г. мне довелось после пятидневной служебной поездки беседовать с ним… Он буквально сказал мне тогда следующее: «Бехлер, положение на фронте куда более критическое, чем мы полагаем». И при этом подвёл меня к карте с нанесённой на ней обстановкой — я после пятидневного отсутствия не был ориентирован — и пальцем показал мне на большой прорыв линии фронта в районе Ливны, вызванный отходом танковой армии Гудериана. Окружавшие Ольбрихта люди считали его в то время чрезмерно пессимистически настроенным. Однако он был прав. Поэтому не случайно, что именно он осознал безвыходное положение и сделал отсюда выводы.

В ноябре 1942 встретился с Хеннингом фон Тресковом, который был одним из активных участников антигитлеровского заговора и сторонником покушения на Гитлера, обсуждал с ним вопрос об убийстве фюрера. К февралю 1943 разработал план антигитлеровского заговора в армейских частях в Берлине, Кёльне, Мюнхене, Вене. Участник заговора Ханс Бернд Гизевиус вспоминал об Ольбрихте:

Сам по натуре отнюдь не человек революционного действия и скорее предрасположенный к деятельности административного начальника, он ясно видел пределы своих возможностей при совместном заговоре. Поэтому Ольбрихт ограничился руководством подготовительными мерами и их конспиративным прикрытием. Несмотря на все его позднейшие ошибки, именно данная работа может считаться большой заслугой этого решительного человека, достойного почётной памяти.

(Гизевиус считал, что Ольбрихт был недостаточно эффективен во время выступления 20 июля 1944, хотя он вёл себя куда более решительно, чем большинство причастных к заговору генералов).

В 1943 Ольбрихт взял на должность начальника штаба своего управления графа Клауса фон Штауффенберга, которого, как и многих других своих подчинённых, привлек к участию в заговоре. Когда 1 июля 1944 Штауффенберг был переведён на должность начальника штаба резервной армии, Ольбрихт сделал его преемником другого активного заговорщика — полковника Альбрехта Мерца фон Квирнгейма.

В случае успеха заговора генерал Ольбрихт должен был занять пост военного министра. Незадолго до выступления 20 июля 1944 он говорил своему приемному сыну: Не знаю, как потомки будут оценивать наш поступок, но знаю точно, что мы все действовали не ради своих личных интересов. В критической ситуации мы старались сделать все возможное, чтобы уберечь Германию от поражения.

Один из лидеров заговора 20 июля

Был одним из главных организаторов подготовки заговора 20 июля 1944. Во время покушения полковника Штауффенберга на Гитлера находился в здании военного министерства на Бендлерштрассе в Берлине, где располагался штаб резервной армии. Получив информацию об успехе покушения, направился к своему начальнику — командующему армией резерва генералу Фридриху Фромму и предложил ему подписать приказы, отданные в соответствии с планом «Валькирия». Однако Фромм заявил, что прежде должен переговорить по телефону с фельдмаршалом Вильгельмом Кейтелем, находившемся в Ставке Гитлера. Тогда Ольбрихт, уверенный в том, что связь со Ставкой прервана, сам набрал номер. Неожиданно выяснилось, что связь к тому времени уже была восстановлена, и подошедший к телефону Кейтель сообщил Фромму, что фюрер жив.

После этого Фромм отказался от участия в заговоре. Ольбрихту пришлось удалиться в свой кабинет, куда вскоре прибыли лидер заговора генерал Людвиг Бек и вернувшийся в Берлин Штауффенберг. Их прибытие способствовало дальнейшему развитию заговора — Ольбрихт, сопровождаемый Штауффенбергом и Мерцем фон Квирнхаймом, вновь направился к Фромму, требуя всё же отдать приказ «Валькирия». После отказа Фромм был арестован.

Ольбрихт пытался организовать направление к Бендлерштрассе воинских частей для поддержки участников выступления, но потерпел неудачу. Был арестован лояльными Гитлеру офицерами около 22 часов 50 минут 20 июля. По приказу генерала Фромма расстрелян вместе со Штауффенбергом, Мерцем фон Квирнхаймом и обер-лейтенантом фон Хафтеном, участвовавшим в покушении на Гитлера. Их тела были захоронены на кладбище церкви святого Матиаса в Берлине. Но затем Гитлер приказал вырыть трупы, кремировать их и останки развеять по ветру, что и было исполнено.

Фридрих Ольбрихт в популярной культуре

В киноэпопее «Освобожде́ние» (1968—1972) роль Фридриха Ольбрихта сыграл актёр Вильфрид Ортманн

В немецком фильме «Операция „Валькирия“» роль Фридриха Ольбрихта сыграл актер Райнер Бок.

В американском фильме «Операция „Валькирия“» роль Фридриха Ольбрихта сыграл актёр Билл Найи.

Библиография

• Финкер К. Заговор 20 июля 1944 года. Дело полковника Штауффенберга. — М.: Прогресс, 1975.
• Мэнвелл Р., Френкель Г. Июльский заговор. — М.: Центрполиграф, 2007. — 268 с. — 5000 экз. — ISBN 978-5-9524-3062-4.
• Ганс Бернд Гизевиус. До горького конца. Записки заговорщика. — Смоленск: Русич, 2002. — 688 с. — 7000 экз. — ISBN 5-8138-0381-5.

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/bio_o/olbricht.html Биография]

Отрывок, характеризующий Ольбрихт, Фридрих

– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.