Остер, Ханс

Ханс Остер
Дата рождения	9 августа 1887(1887-08-09)
Место рождения	Дрезден, Саксония, Германская империя
Дата смерти	9 апреля 1945(1945-04-09) (57 лет)
Место смерти	Флоссенбюрг (концентрационный лагерь)
Принадлежность	Германская империя Веймарская республика Третий рейх
Род войск	абвер
Годы службы	1907—1944
Звание	генерал-майор
Сражения/войны	Первая мировая война Вторая мировая война

Ханс Пауль О́стер (нем. Hans Paul Oster; 9 августа 1887, Дрезден — 9 апреля 1945, Флоссенбюрг) — немецкий военный деятель, генерал-майор (1942), участник заговора против Гитлера.

Офицер

Родился в семье евангелического пастора. После получения среднего образования поступил на военную службу в 1907. В качестве офицера Генерального штаба принимал участие в Первой мировой войне, после окончания которой остался служить в рейхсвере. С 1929 — майор. В 1932 из-за нарушения кодекса чести офицера (выразившемся в связи с женой своего товарища) Остер был вынужден уйти в отставку. В мае 1933 он поступил на работу в исследовательское управление военной авиации, а с октября того же года был гражданским служащим в разведывательном отделе (абвере) военного министерства. В 1934 убийство нацистами его бывшего начальника, генерала Курта фон Шлейхера, способствовало негативному отношению Остера к режиму НСДАП.

В 1935 ставший во главе военной разведки — абвера — адмирал Вильгельм Канарис вернул Остера в армию и пригласил его на должность начальника центрального отдела этой службы, ведавшего кадрами и финансами; тогда же ему был присвоен чин подполковника. В 1939 был произведён в оберсты (полковники), в 1942 — в генерал-майоры.

Участник антинацистской оппозиции

Как и Канарис, придерживался национально-консервативных взглядов и негативно относился к национал-социализму. В 1938, во время «судетского кризиса», был одним из главных участников военного заговора против Гитлера, потерпевшего неудачу из-за того, что Англия и Франция, проводившие политику «умиротворения», согласились на требования фюрера о передаче Судетской области нацистской Германии. Это привело к росту популярности Гитлера внутри страны и сделало невозможным военное выступление против его режима.

Во время Второй мировой войны Остер продолжал участвовать в антинацистской деятельности. Остер передавал за границу информацию о предстоящем нападении Германии на Бельгию и Нидерланды. Будучи куратором кадровой политики абвера он способствовал приёму на службу в этот орган многих противников нацистов, включая пастора Дитриха Бонхёффера. Он получал информацию о планируемых преследованиях антифашистов и предупреждал их о готовящихся акциях. Участвовал в организации тайных миссий Бонхёффера в Швейцарию и Швецию и адвоката Йозефа Мюллера в Ватикан — их участники, официально выступая в качестве сотрудников абвера, стремились установить контакт с англичанами и американцами от имени антигитлеровской оппозиции. Участвовал в подготовке покушений на Гитлера.

Участник заговора Ханс Бернд Гизевиус вспоминал об Остере:

Более широкому кругу людей Остер даже казался фигурой бесцветной. Он деперсонифицировался и воплощался в конкретных делах. Наиболее точно он описал мне выпавшие на его долю функции в движении Сопротивления, когда однажды встал за своим письменным столом и, указывая на четыре или пять телефонных аппаратов, связывавших его по секретному кабелю с различными властными органами, в раздумье произнёс: «Вот это я и есть! Мне приходится быть посредником решительно всюду и во всём». Но ему не просто приходилось ежедневно поддерживать телефонную связь с генералами и фельдмаршалами в их самых отдалённых штаб-квартирах. Остер был поистине больше, чем только техником оппозиции. Он был её движущей силой! И все ясно увидели это, когда его всё-таки убрали с занимаемой должности.

В 1943 гестапо расследовало дело о переправке евреев в Швейцарию под видом агентов военной разведки; при этом эмигрирующие евреи получали значительные суммы в валюте в качестве компенсации за оставленное в Германии имущество (официальным обоснованием этих действий было то, что агентов за границу без денег не отправляют). Сотрудники абвера в связи с этим были обвинены в незаконном переводе валюты за границу. В рамках этого дела 5 апреля 1943 был арестован связанный с Остером сотрудник абвера Ханс фон Донаньи, причём Остер вначале неудачно пытался помешать аресту, а затем сделал попытку скрыть компрометирующие документы, которые Донаньи не успел уничтожить.

В тот же день Остер был отстранён от занимаемой должности. Затем его обвинили в том, что, приняв на работу в абвер Дитриха Бонхёффера, он способствовал освобождению «неблагонадёжного» религиозного деятеля от военной службы. Результатом расследования стало увольнение Остера с военной службы. Генерал поселился в Дрездене, где находился под контролем гестапо, что сделало невозможным продолжение его активной антинацистской деятельности. Участники заговора против Гитлера планировали его назначение на пост председателя Имперского военного суда. Участник заговора, будущий судья Федерального конституционного суда Германии Фабиан фон Шлабрендорф, считал, что после смещения Остера Сопротивление потеряло своего «коммерческого директора», и только в лице Клауса графа Шенка фон Штауффенберга получило равноценного наследника.

Арест и гибель

На следующий день после неудачного покушения на Гитлера 20 июля 1944 г. Остер был арестован. 8 апреля 1945 он в результате ускоренной судебной процедуры был приговорён к смерти в концлагере Флоссенбург вместе с адмиралом Канарисом и пастором Бонхёффером. В тот же день они были повешены, причём перед смертью осуждённых раздели догола и в таком виде заставили идти к виселице.

Семья

Генерал Остер был женат на Гертруде Кнооп, происходившей из семьи бременского текстильного промышленника. У них было трое детей, один из которых — Ахим — был генерал-майором бундесвера. Будучи полковником, он в 1962 занимал пост военного атташе в Испании. В этом качестве Ахим Остер по поручению тогдашнего министра обороны Франца Йозефа Штрауса участвовал в организации ареста в Испании заместителя главного редактора немецкого журнала «Шпигель» Конрада Алерса, обвинённого в разглашении секретной информации об обороноспособности Германии. Это дело, закончившееся в итоге в пользу «Шпигеля» и приведшее к отставке Штрауса, стало одним из значимых этапов во взаимоотношениях между государством и СМИ в Европе.

Библиография

• Ганс Бернд Гизевиус. До горького конца. Записки заговорщика. — Смоленск: Русич, 2002. — 688 с. — 7000 экз. — ISBN 5-8138-0381-5.

Ссылки

• [www.russianexpress.net/details.asp?article=3560&category=73 Рецензия на книгу «Заговор Остера»]
• [www.dhm.de/lemo/html/biografien/OsterHans/ Биография (немецкий язык)]

Отрывок, характеризующий Остер, Ханс

Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.