Ольминский, Михаил Степанович

Михаил Степанович Ольминский
Имя при рождении:	Михаил Степанович Александров
Место рождения:	Воронеж, Российская империя
Место смерти:	Москва, СССР
Гражданство:	Российская империя Российская империя СССР СССР
Партия:	РСДРП/РСДРП(б)/РКП(б)/ВКП(б)
Род деятельности:	публицист, историк, литературный критик, литературовед
Михаил Степанович Ольминский на Викискладе

Михаи́л Степа́нович Ольми́нский (настоящая фамилия Алекса́ндров; 3 [15] октября 1863, Воронеж — 8 мая 1933, Москва) — деятель революционного (народовольческого и большевистского) движения в России, публицист, историк, литературный критик, литературовед и историк литературы.

Биография

Родился в Воронеже. В 1883 году окончил воронежскую гимназию, в том же году поступил на юридический факультет Петербургского университета. В 1884 году вступил в народовольческий «Союз молодежи». В 1885 году арестован, выслан в Воронеж. В 1887—1889 годах отбывает воинскую повинность.

Возвращается в Петербург в 1890 году, в 1891 году был одним из основателей «Группы народовольцев». В 1894 году арестован, около 5 лет провёл в одиночной камере, в 1898 году сослан в Олекминск Якутской области. В том же году вступает в РСДРП. Во время пребывания в ссылке начал литературную деятельность, псевдоним «Ольминский» был производным от названия места ссылки. После окончания ссылки пробыл несколько месяцев в России, а в феврале 1904 года выехал в Швейцарию, где примкнул к большевикам, работал под руководством В. И. Ленина в редакциях газеты «Вперёд» и «Пролетарий». В конце 1905 года возвращается в Петербург и становится членом редакции большевистских газет «Новая жизнь», «Волна», «Казарма». В 1907—1908 годах вёл революционную работу в Баку, с 1909 года — в Петербурге. В 1911—1914 годах член редакции газет «Звезда», «Правда», журнала «Просвещение». В 1915 году в Саратове редактор единственной в стране большевистской легальной «Нашей газеты». С 1916 году член Московского областного бюро РСДРП, редактор профсоюзного журнала «Голос печатного труда».

После Февральской революции 1917 года — один из редакторов московской большевистской газеты «Социал-демократ», затем в Петрограде сотрудничал в «Правде», член Бюро ЦК РСДРП(б). В марте 1917 член Московского комитета РСДРП(б). Делегат и один из председателей 6-го съезда РСДРП(б). Активный участник борьбы за Советскую власть в Москве, член Замоскворецкого ВРК. С декабря 1917 член коллегии Наркомфина. Избран в Учредительное собрание от Тамбовского и Московского губернского округов.

В конце 1918 года возникла дискуссия вокруг деятельности ВЧК. 25 декабря 1918 года ЦК РКП(б) обсудил новое положение о ВЧК. Инициаторами были Бухарин, Ольминский и Петровский, которые критиковали «полновластие организации, ставящей себя не только выше Советов, но и выше самой партии».

В 1918-1920 годах член редколлегии «Правды», с 1918 года профессор Социалистической академии, член бригады лекторов в агитпоездах ВЦИК и агитпоезде «Октябрьская революция». Делегат 2-го конгресса Коминтерна (1920).

Организатор и руководитель Истпарта, c декабря 1920 года был председателем Истпарта, с ноября 1924 года по август 1928 года председатель Совета Истпарта. Председатель Общества старых большевиков с 1922 по 1931 год, основатель и редактор журнала «Пролетарская революция». После того, как Истпарт был в августе 1928 года присоединен к Институту В. И. Ленина, становится членом дирекции Института. Издатель сочинений В. И. Ленина и Г. В. Плеханова, документов по истории партии, мемуаров участников революционной борьбы, исследователь истории партии и революционного движения в России. Инициатор переиздания протоколов состоявшихся ранее партийных съездов и конференций, а также комплектов партийных газет.

Автор публицистических, исторических, литературоведческих работ и воспоминаний. Как литературный критик особое внимание уделял творчеству М. Е. Салтыкова-Щедрина, пропагандировал литературное наследие А. С. Пушкина, Н. А. Некрасова, Н. Г. Чернышевского. С 1926 по 1929 год — член редакции журнала «На литературном посту». С 1932 года главный редактор и председатель редакционной комиссии по изданию сочинений Салтыкова-Щедрина.

Умер в 1933 году, похоронен на Красной площади у Кремлёвской стены.

Сочинения

• Три года в одиночной тюрьме. Пг., 1917
• Из прошлого. М., 1919
• Государство, бюрократия и абсолютизм в истории России, 3 изд. — М.—Л., 1925.
• 1915–1916 гг. (Статьи до революции). — М., 1926.
• 1917 год : полное собрание статей из «Правды» и «Социал-демократа». — М., 1926.
• О печати. Л., 1926
• По вопросам литературы. Л., 1926
• Борьба за партию после 2-го съезда РСДРП. М., 1933
• Сочинения. В 2 т. — М.: Старый большевик, 1935.
• В тюрьме. — М.: Молодая гвардия, 1956. - 168 с., 100 000 экз.
• Из эпохи «Звезды» и «Правды» (статьи 1911—1914 гг.). — М., Госполитиздат, 1956.
• Статьи о Салтыкове-Щедрине. — М.: Гослитиздат, 1959. - 120 с., 15 000 экз.
• [hrono.ru/libris/pdf/janovich1.pdf Ольминский. Смерть Л. Ф. Яновича] // «Былое», декабрь 1906.

Память

Именем революционера названы улица в Кривом Роге, в Воронеже, в Донецке, проезд Ольминского в Москве, улица Ольминского в Санкт-Петербурге и микрорайон Ольминского в Старом Осколе, Белгородский государственный педагогический университет носил имя Ольминского.

Литература

• Амиантов Ю. Н. Рыцарь большевизма. (О М. С. Ольминском). — М.: Госполитиздат, 1960. — С. 32.
• Веревкин Б. П. Михаил Степанович Ольминский. — М.: Мысль, 1972. — 127 с.
• Лежава О., Нелидов Н. М. С. Ольминский. Жизнь и деятельность. — М.: Политиздат, 1973. — 256 с.
• Толмачев А. В. Пламенные строки. (О журналистском мастерстве М. С. Ольминского). — М.: Госполитиздат, 1962.

Отрывок, характеризующий Ольминский, Михаил Степанович

Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.