Ренессанс в Польше

Возрождение в Польше (польск. Odrodzenie) началось в конце XV века и продолжалось до начала XVI века. Период Ренессанса считается золотым веком польской культуры. Столетний период без крупных войн позволил этому государству продолжительный период культурного расцвета. Реформация мирно распространялась по всей стране, жизненные условия улучшались, города росли, экспорт сельскохозяйственной продукции обогащал население (особенно шляхту, которая стала доминировать в политической системе Золотой Вольности).

Общая характеристика

Ренессанс, зародившийся в Италии, начал распространятся в Польше в XV—XVI веках. Это стало результатом переезда в Польшу итальянских художников (Франческо Флорентино, Бартоломмео Беречи, Санти Гучи и др.), торговцев (семья Бонер, Монтелупис) и мыслителей (Каллимах, Филипп) в конце XV века. Большинство из них осели в Кракове, столице Польши до 1611 года.

Идеалы Ренессанса — достоинство человека и сила его разума — были восторженно встречены в Польше. Множество трудов было переведено на польский и латынь с классической латыни, греческого, древнееврейского, а также с современных языков (например, с итальянского). Краковская Академия, один из старейших университетов в мире, переживал свой Золотой Век между 1500-м и 1535-м годом. В первом десятилетии XVI-го века его окончили 3215 студента — рекорд, который был побит лишь в конце XVIII-го века.

Период польского возрождения, благоприятствовавший интеллектуальной деятельности, породил ряд выдающихся художников и ученых. Среди них были Николай Коперник, который в своём труде «De revolutionibus orbium coelestium» («О вращениях небесных сфер») представил гелиоцентрическую теорию Вселенной, Мацей Меховский, автор «Tractatus de duabus Sarmatis» — самого современного и точного географического и этнографического описания Восточной Европы, Бернард Ваповский, картограф, чьи карты региона появились в издании «Географии» Птолемея, Марцин Кромер, который в «De origine et rebus gestis Polonorum libri» описал историю и географию Польши, Анджей Фриц Модржевски философа, Миколай Рей, который популяризировал использование поэзии на польском языке, и Ян Кохановский, чьи стихи на польском языке возвели его в ранг самых известных славянских поэтов.

Образование и культура

Молодые поляки, в особенности знать (шляхта), получали образование в воскресных школах (их было более 2500), многочисленных гимназиях и академиях (Краковский университет, Виленский университет, Замойская академия), часто ездили за границу, чтобы завершить своё образование. Польские мыслители, такие как Йохан Дантиск или Ян Ласки, поддерживали контакты с ведущими европейскими мыслителями эпохи Возрождения, такими как Томас Мор, Эразм Роттердамский, Филипп Меланхтон. Польша не только принимала участие в обмене крупных культурных и научных идей и разработок в рамках Западной Европы, но и распространяла наследия Запада (например, книгопечатание, латинский язык и искусства, силлабическое стихосложение в поэзии). На землях Юго-Западной Руси, входивших в польские коронные владения, Ренессанс также получило широкое распространение.

Польский Ренессанс оказал влияние на Киево-Могилянскую академию, а также, через Андрея Белобоцкого — на Московскую славяно-греко-латинскую академию. Первые четыре книги в мире, напечатных кириллицей, были опубликованы в Кракове, в 1491 году, Швайпольтпом Фиолем.

Архитектура

Существовали многочисленные стимулы для развития искусства и архитектуры. Король Сигизмунд I Старый, который взошел на престол в 1507 году, спонсировал многих художников, и начал крупный проект — под руководством архитектора из Флоренции Бартоломео Береччи — переделать древнюю резиденцию польских королей, Вавель, в современную резиденцию. Рвение Сигизмунда к Ренессансу было поддержано не только его сыном, Сигизмундом II Августом, но и многими богатыми дворянами и мещанами, которые также хотели показать своё богатство, влияние и «подкованность» в культуре. В 1578 году канцлер Ян Замойский начал строительство идеального города Ренессанса, спонсируя создание Замость (город назван в его честь), который вскоре стал важным административным, коммерческим и образовательным городом эпохи Возрождения Польши. Два крупнейших современных польских города — Краков (который привлёк многих итальянских архитекторов) и Гданьск (который привлёк в основном архитекторов из Германии и Нидерландов) — вероятно, приобрели больше других в эту эпоху, но и многие другие города также получили новые конструкции Ренессанс.

Живопись

Живопись Ренессанса была представлена в Польше многими художниками-иммигрантами, такими как Лукас Кранах, Ганс Дюрер и Ганс фон Кульмбах, и применена такими польскими художниками, как Марцин Кобер (придворным художником короля Стефана Батория).

Музыка

Центром музыкальной культуры была королевская резиденцией в Кракове, где королевский двор принимал многих иностранных и местных исполнителей. Наиболее значительные произведения эпохи Возрождения в Польше включают композиции, написанные, как правило, для лютни и органа. Они включают в себя как вокальные, так и инструментальные композиции, от танцев, через полифоническую музыку, и до религиозных ораторий и месс. В 1540 году Ян Люблинскик выпустил таблатуры, в которых он собрал наиболее известные европейские произведения для органа. Николай Краковиенсис (Миколай из Кракова) сочинил множество месс, песнопений, песен, танцев и прелюдий. Миколай Гамутка был автором музыкального сопровождения стихов Кохановского (Мелодии для польского Псалтыря). Самый известный польский композитор, Вацлав из Шамотул, признан одним из выдающихся композиторов ренессанса.

Книгопечатание

Первая типография была создана в Кракове в 1473 году немецким книгопечатником Каспером Страубом Баварским. Между 1561-м и 1600-м годами семнадцать типографий в Польше публиковали более 120-ти наименований в год, при среднем тираже 500 экземпляров. Первый полный перевод Библии на польский язык был сделан в 1561 году Яном Леополотой (Библия Леополиты). Приблизительно в то же время был опубликован первый польский орфографический словарь (Станислав Мужиновски, 1551). Учебники грамматики и словари также получили распространение. Польский ренессанс был двуязычным: речь шляхты была смесью польского и латыни, и различные авторы колебались между польским, латинским, и их смесью (Макаронизм).

Литература

В литературе перестали доминировать религиозные темы. Они все ещё присутствует, как видно из многочисленных библейских переводов, наиболее известный из которых — Библия Вуека, опубликованная в 1599 году. Работы польского ренессанса отражают их материальные и духовные ценности дворянства (сарматизм).

Ссылки

• [staropolska.pl/ang/renaissance/Mikos_renaissance/Literary_r.html RENAISSANCE LITERARY BACKGROUND]  (англ.)
• [www.jasinski.co.uk/wojna/ Polish Renaissance Warfare]  (англ.)
• [www.countries.ru/library/renesans/renslav.htm Эпоха Ренессанса в славянских культурах (XVI в.)]

Отрывок, характеризующий Ренессанс в Польше

– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.