Столетов, Николай Григорьевич

Столетов Николай Григорьевич
Генерал-майор Н.Г. Столетов, 1877 год
Дата рождения	2 (14) ноября 1831(1831-11-14)
Место рождения	Владимир, Российская империя
Дата смерти	27 июня (10 июля) 1912(1912-07-10) (80 лет)
Место смерти	Царское Село, Российская империя
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Звание	Генерал от инфантерии
Командовал	1-я бригада 17-й пехотной дивизии, Болгарское ополчение, 1-я бригада 3-й пехотной дивизии, 18-я пехотная дивизия, 15-й армейский корпус, 14-й армейский корпус
Сражения/войны	Крымская война Кавказская война Русско-турецкая война (1877—1878)
Награды и премии

Николай Григорьевич Столетов (1831—1912) — русский военачальник, командующий болгарским ополчением в русско-турецкой войне 1877—78 гг., генерал от инфантерии (1898). Видный участник Большой игры.

Биография

Родился 2 (14) ноября 1831 в городе Владимире в старинной купеческой семье, переселённой туда за крамолу ещё после падения Новгорода при Иване Грозном.

Получил среднее образование во Владимирской гимназии, которую окончил в 1850 году с золотой медалью. В том же году он поступил на физико-математический факультет Московского университета, где впоследствии учился его младший брат Александр, ставший всемирно известным учёным.

Последний год обучения Николая Столетова в университете совпал с началом Крымской войны 1853—1856 гг., что решающим образом повлияло на всю его дальнейшую судьбу. Весной 1854 года, после окончания университета, преисполненный патриотических чувств, Николай Григорьевич добровольцем ушёл вольноопределяющимся в Русскую императорскую армию — был определён фейерверкером в лёгкую батарею № 10-й артиллерийской бригады. В составе этой батареи фейерверкёр Столетов участвовал в Инкерманском сражении (24 октября/5 ноября 1854)и в обороне Севастополя. В гарнизоне крепости он находился с середины марта до конца апреля 1855 года, защищая 4-й бастион, батарею Забудского и редут Шварца. В мае 1855 года произведён в офицеры, назначен в лёгкую батарею 8-й артиллерийской бригады, в составе которой участвовал в сражении на Чёрной речке (4/16 августа 1855). За отличие в боевых действиях в Крыму Николай Столетов был награждён знаком отличия Военного ордена.

После Крымской войны в 1857 году поступил, а в 1859 году окончил Николаевскую академию Генерального штаба. С декабря 1859 года служил в Кавказской армии и принимал участие в Кавказской войне. С мая 1860 года — помощник начальника 2-го отделения по Генеральному штабу при Главнокомандующем Кавказской армией. С 1861 года участвовал в боях на Кавказе в составе Адагумского отряда, с ноября 1863 года — начальник войск Закатальского округа в Дагестане.

В январе 1867 года переведён в Туркестан, где в июне того же года назначен правителем канцелярии военно-народного управления Туркестанской области. В том же году в составе дипломатической миссии посетил Персию и Афганистан. В октябре 1869 года он возглавил Красноводский отряд, завоевавший восточный берег Каспийского моря, где тогда же был основан город Красноводск. С 1872 года — командир 112-го пехотного Уральского полка в Туркестане. В начале 1874 года Столетов руководил научной Амударьинской географической экспедицией, по результатам которой был награждён золотой медалью Императорского географического общества. С 1875 года — командир 1-й бригады 17-й пехотной дивизии.

Перед началом русско-турецкой воины 1877—1878 гг. в чине генерал-майора Николай Григорьевич в октябре 1876 года назначен начальником Болгарского ополчения, которое ему предстояло сформировать. К маю 1877 года он успешно выполнил задачу, создав 6 дружин численностью более 5000 человек. В июне 1877 года прибыл с ополчением на театр войны и воевал на Балканах совместно с русскими войсками. В июле-августе 1877 года он принимал участие в руководстве обороной Шипки, позже командовал авангардом колонны генерала М. Д. Скобелева при переходе через Балканы и в бою за Шейново. За отличие в сражениях при освобождении Болгарии Н. Г. Столетов был награждён орденами Святого Георгия IV степени, Святого Владимира II степени и Святой Анны I степени — оба с мечами.

С февраля 1878 года Столетов находился в распоряжении командующего Туркестанским военным округом, с апреля этого года возглавлял дипломатическую миссию в Афганистане. С декабря 1878 года — прикомандирован к Главному штабу. С 1881 года — командир 1-й стрелковой бригады. В 1886 году Николая Григорьевича произвели в генерал-лейтенанты и назначили начальником 18-й пехотной дивизии. С 1893 года — командир 15-го армейского корпуса, с 1894 — командир 14-го армейского корпуса. С 1899 по 1911 год — член Военного Совета. В 1911 году был назначен членом Александровского комитета о раненых.

Умер 27 июня (10 июля по новому стилю) 1912 года в Царском Селе. Похоронен во Владимире, на старом Князь-Владимирском кладбище.

Воинские чины

• Фейерверкер (1854)
• Прапорщик (23.05.1855)
• Подпоручик (26.12.1856)
• Штабс-капитан (1860)
• Капитан (12.01.1861)
• Подполковник (1864)
• Полковник (30.08.1867)
• Генерал-майор (1875)
• Генерал-лейтенант (1886)
• Генерал от инфантерии (1898)

Награды

• Орден Святого Георгия 4-й степени (22.08.1877).
• Орден Святого Владимира 1-й степени (1905).
• Орден Святого Владимира 2-й степени с мечами (1879).
• Орден Святого Владимира 3-й степени (1870).
• Орден Святого Владимира 4-й степени (4.08.1865).
• Орден Святого Александра Невского (1896, бриллиантовые знаки — 1901).
• Орден Белого орла (1898).
• Орден Святой Анны 1-й степени с мечами (1878).
• Орден Святой Анны 2-й степени с мечами (15.09.1869).
• Орден Святой Анны 3-й степени с мечами и бантом (6.11.1862).
• Орден Святого Станислава 1-й степени с мечами (1877).
• Орден Святого Станислава 2-й степени с мечами (10.12.1864).
• Знак отличия Военного ордена № 99730 (1854).
• Медаль «За защиту Севастополя» (1856).
• Медаль «В память 50-летия защиты Севастополя» (1904).
• Медаль «За покорение Западного Кавказа» (1864).
• Орден «За храбрость» 2-й степени (Болгария, 1883).
• Орден «Святой Александр» 1-й степени (Болгария, 1883)
• Орден «За военные заслуги» 1-й степени (Болгария, 1903 и 1907)

Память

• В Болгарии Столетова при жизни избрали почётным гражданином г. Габрово, а одна из вершин Шипкинского перевала названа его именем.
• В Севастополе в честь его имени назван одноимённый проспект.
• Во Владимире в честь братьев Столетовых названа улица. Также их имя носит Владимирский государственный университет.

Литература

• [dlib.rsl.ru/viewer/01004161228#?page=1273 Альманах современных русских государственных деятелей]. — СПб.: Тип. Исидора Гольдберга, 1897. — С. 1213—1214.
• Редакция журнала. [vivaldi.nlr.ru/pm000020463/view#page=259 Генерал-майор Н. Г. Столетов] // Иллюстрированная хроника войны. Приложение к «Всемирной иллюстрации» : журнал. — 1878. — № 83. — С. 263.
• [vivaldi.nlr.ru/bx000010522/view#page=43 Столетов Николай Григорьевич] // Список генералам по старшинству. Часть I, II и III. Составлен по 1-е января 1912 года. — Санкт-Петербург: Военная типография, 1912. — С. 11.
• На бастионах Севастополя и Шилкинском перевале//Ляшук Павел. «Таврические ведомости», 25 марта 1994, № 11 (121), с. 5.
• «Крещён огнём и мечом»//Суслина О. Н. «Военно-исторический журнал», 2011, № 11, с.62-68.
• Федорченко В. Энциклопедия биографий. Императорский дом. Выдающиеся сановники. В 2-х томах. Красноярск-Москва, 2000. Том 2. С.395-396.

Ссылки

• Столетов Николай Григорьевич — статья из Большой советской энциклопедии.
• [vgv.avo.ru/5/1/STOLETOV/1_21.HTM Владимирцы — Столетов Николай Григорьевич]
• [vladimir.bezformata.ru/listnews/dnya-rozhdeniya-nikolaya-stoletova/1679476/ 180 лет со дня рождения Николая Столетова]

Отрывок, характеризующий Столетов, Николай Григорьевич

– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.