Том-том
| Барабанная установка |
|
|
1. Тарелки | 2. Напольный том-том | 3. Том-том |
| Другое |
|
Райд | Чайна | Сплэш | Сиззл |
 Файлы на викискладе
|
Том-том (том) — ударный музыкальный инструмент цилиндрической формы, без подструнника. На том-томах играют барабанными палочками или литавровыми палками, с небольшими твёрдыми головками.
Содержание
История
Название происходит из англо-индийского и сингальского. В ударных установках том-том используется с начала XX века. Большинство производителей ударных инструментов стали предлагать барабан диаметром 12 дюймов и глубиной 10 дюймов (12x10), над бас-барабаном, установленным со смещением влево. Далее, был добавлен напольный том размерами 16x16, установленный на ножках справа от исполнителя. Наконец, был добавлен второй навесной том — правее первого, размерами 13x9.
| 8-дюймовый том | 59 KB |
| 12-дюймовый том | 41 KB |
| Напольный том | 39 KB |
Том-томы в современной установке
Вместе с 14-дюймовым малым барабаном, бас-барабаном и тарелками том-томы составляют стандартную конфигурацию, используемую в современной музыке. Количество том-томов в серийных моделях ударных установок может варьироваться от одного до шести (и больше, в случаях не серийного производства).
Рототом
У рототомов нет обечайки (кадла), только мембрана на металлической раме. В отличие от остальных барабанов, у них есть определённая высота звука, и некоторые композиторы используют их в качестве мелодического инструмента.
Конструкция и изготовление
Обычно барабаны состоят из обечайки (кадла), фурнитуры и пластика. Пластики устанавливаются на одну или обе стороны барабана. Диаметр барабана варьируются от 8 до 18, а глубина — от 6 до 18 дюймов, в зависимости от изготовителя и музыкального стиля.
Том-томы изготовляются для крепления к стойке, к бас-барабану или поясу (при маршировке).
Напишите отзыв о статье "Том-том"
Ссылки
- [www.nestor.minsk.by/mg/2005/16/mg51607.html Музыкальная газета: об ударной установке]
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Том-том
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
