Хоккей на летних Олимпийских играх 1920
Поделись знанием:
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…
В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.
5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.
8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
(перенаправлено с «Хоккей с шайбой на Олимпийских играх 1920»)
| Чемпионат мира по хоккею с шайбой 1920 1920 IIHF World Championship 1920 Championnat Mondiale d'IIHF | |
|---|---|
| Подробности турнира | |
| Страна проведения |  Бельгия
|
| Города проведения | Антверпен |
| Время проведения | 23 апреля — 29 апреля |
| Число команд | 7 |
| Призовые места | |
 Чемпион
|
 Канада (1-й титул) |
 Второе место
|
 США
|
 Третье место
|
 Чехословакия
|
| Статистика турнира | |
| Сыграно матчей | 10 |
| Забито голов | 99 (9.9 за игру) |
| Бомбардир(ы) | Херберт Друри (14) по другим данным Энтони Конрой (14)
|
| Хронология | |
|
| |
| Хоккей на VII Олимпийских играх | |||||||
 | |||||||
| Место проведения | Ледовая арена, Антверпен | ||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Даты | 23 апреля — 29 апреля | ||||||
| Команд | 7 | ||||||
| Призеры | |||||||
| |||||||
| 1924» | |||||||
Первый олимпийский хоккейный турнир прошёл с 23 по 29 апреля 1920 года в столице бельгийской провинции Фландрии Антверпене в рамках VII летних Олимпийских игр. Чемпионом стала сборная Канады, составленная из игроков лучшей любительской команды страны в сезоне 1919/20 «Виннипег Фэлконс» Виннипег.[1][2]
Содержание
Участники
Участие в этом турнире приняли семь национальных сборных. Бронзовый призёр довоенного ЧЕ 1914 года сборная Бельгии, сборная Швейцарии, а также дебютанты соревнований сборные США, Канады, Чехословакии, Швеции и Франции. Сборные Германии и Австрии не были допущены к участию, как агрессоры в Первой мировой войне.
История
В 1982 году первый хоккейный Олимпийский турнир был признан также первым чемпионатом мира по хоккею с шайбой, когда федерации хоккея Канады и США были повторно приняты в Международную федерацию хоккея на льду. В первый раз они были приняты в ИИХФ во время проведения этого турнира — 26 апреля 1920 года, на восьмом конгрессе в Антверпене.
Регламент
Все десять игр прошли в новом Ледовом дворце Антверпена. Матчи длились два периода, по 20 минут в каждом. Турнир проводился по трехступенчатой схеме. Сначала в играх на выбывание был определен чемпион. После этого розыгрыш проходил по системе Бергвалля. Сначала команды, проигравшие в ходе первого этапа чемпиону выявили серебряного призёра, а на третьем этапе, команды, проигравшие серебряному призёру разыграли бронзовые медали. В составе команд на лёд выходили по шесть полевых игроков 2 защитника, 3 нападающих и ровер, обычно самый опытный игрок, играл на позиции «ровера», перед воротами соперника. Хоккеисты не заменялись по ходу матча. В случае, если один из игроков получал травму и не мог продолжать игру, один из игроков соперников также заканчивал игру, чтобы уравнять шансы. Судьями были хоккеисты или тренеры из неигравших команд.
Арена
| Бельгия
|
 Антверпен
|
|---|
| Размеры Арены: 56*18 метров |
Составы
Медалисты
| Золото | Серебро | Бронза |
| Канада Уолтер Байрон Роберт Бенсон Конрад Йоханнессон Фрэнк Фредриксон (К) Магнус Гудман Холдор Холдерсон Крис Фридфиннсон Аллан Вудман |
США Реймонд Бонни Сирил Уэйденборнер Джозеф Маккормик (К) Леон Так Эдвард Фицджеральд Энтони Конрой Херберт Друри Ларри Маккормик Фрэнсис Гохин Фрэнк Синотт Джордж Геран |
Чехословакия Ян Пека Карел Вельцер Отакар Виндыш Ян Палоуш Йозеф Лоос Йозеф Шроубек (К) Вилем Лоос Карел Хартман Карел Пешек Карел Котрба |
Розыгрыш золотых медалей
| Четвертьфиналы | Полуфиналы | Финал | ||||||||
| Канада
|
15 | |||||||||
| Чехословакия
|
0 | |||||||||
| Канада
|
2 | |||||||||
| США
|
0 | |||||||||
| США
|
29 | |||||||||
 Швейцария
|
0 | |||||||||
| Канада
|
12 | |||||||||
 Швеция
|
1 | |||||||||
| Швеция
|
8 | |||||||||
| Бельгия
|
0 | |||||||||
| Швеция
|
4 | |||||||||
 Франция
|
0 | |||||||||
| Франция
|
||||||||||
Четвертьфиналы
Время местное (UTC+1).
| 23 апреля 1920 | Швеция
|
8 : 0 (5:0, 3:0) |
Бельгия
|
Ледовая арена, Антверпен |
| [www.hockey-reference.com/olympics/games/1920-04-23-SWE-BEL Отчёт] | ||||
|---|---|---|---|---|
| Сет Ховандер | Вратари | Франсуа Вергюль | Судья: Уильям Абрахам Хьюитт | |
| Голы: | ||||
| Эрик Бурман Георг Юханссон-Брандиус Эрик Бурман Эйнар Линдквист Эрик Бурман Георг Юханссон-Брандиус Нильс Моландер Эйнар Линдквист |
1:0 2:0 3:0 4:0 5:0 6:0 7:0 8:0 |
|||
|
|
||||
| 14 мин | Штраф | 4 мин | ||
| 24 апреля 1920 | США
|
29 : 0 (15:0, 14:0) |
Швейцария
|
Ледовая арена, Антверпен |
| [www.hockey-reference.com/olympics/games/1920-04-24-USA-SUI Отчёт] | ||||
|---|---|---|---|---|
| Реймонд Бонни | Вратари | Рене Савуа | Судья: Рауль ле Мат СШАТренер сборной Швеции | |
| Голы: | ||||
| Энтони Конрой Энтони Конрой Энтони Конрой Энтони Конрой Энтони Конрой Энтони Конрой Энтони Конрой Энтони Конрой Джозеф Маккормик Джозеф Маккормик Джозеф Маккормик Джозеф Маккормик Джозеф Маккормик Джозеф Маккормик Джозеф Маккормик Фрэнсис Гохин Фрэнсис Гохин Фрэнсис Гохин Фрэнсис Гохин Фрэнсис Гохин Фрэнсис Гохин Херберт Друри Херберт Друри Херберт Друри Херберт Друри Херберт Друри Херберт Друри Эдвард Фицджеральд Леон Так |
1:0 2:0 3:0 4:0 5:0 6:0 7:0 8:0 9:0 10:0 11:0 12:0 13:0 14:0 15:0 16:0 17:0 18:0 19:0 20:0 21:0 22:0 23:0 24:0 25:0 26:0 27:0 28:0 29:0 |
|||
|
|
||||
| 7 мин | Штраф | 0 мин | ||
| 24 апреля 1920 | Канада
|
15 : 0 (10:0, 5:0) |
Чехословакия
|
Ледовая арена, Антверпен |
| [www.hockey-reference.com/olympics/games/1920-04-24-TCH-CAN Отчёт] | ||||
|---|---|---|---|---|
| Уолтер Байрон | Вратари | Ян Пека | ||
| Голы: | ||||
| Холдор Холдерсон Холдор Холдерсон Холдор Холдерсон Холдор Холдерсон Холдор Холдерсон Холдор Холдерсон Холдор Холдерсон Фрэнк Фредриксон Фрэнк Фредриксон Фрэнк Фредриксон Фрэнк Фредриксон Магнус Гудман Магнус Гудман Аллан Вудман Конрад Йоханнессон |
1:0 2:0 3:0 4:0 5:0 6:0 7:0 8:0 9:0 10:0 11:0 12:0 13:0 14:0 15:0 |
|||
|
|
||||
| 0 мин | Штраф | 6 (?) мин | ||
Полуфиналы
Время местное (UTC+1).
| 25 апреля 1920 | Швеция
|
4 : 0 (2:0, 2:0) |
Франция
|
Ледовая арена, Антверпен |
| [www.hockey-reference.com/olympics/games/1920-04-25-SWE-FRA Отчёт] | ||||
|---|---|---|---|---|
| Сет Ховандер | Вратари | Жак Гетте | Судья: Жозеф Гарон Тренер сборной Франции | |
| Голы: | ||||
| Эрик Бурман Эйнар Свенссон Нильс Моландер Эйнар Линдквист |
1:0 2:0 3:0 4:0 |
|||
| 25 апреля 1920 | США
|
0 : 2 (0:0, 0:2) |
Канада
|
Ледовая арена, Антверпен |
| [www.hockey-reference.com/olympics/games/1920-04-24-USA-SUI Отчёт] | ||||
|---|---|---|---|---|
| Реймонд Бонни | Вратари | Уолтер Байрон | Судья: Альфред де Рош | |
| Голы: | ||||
| 0:1 0:2 |
31:00 — Фрэнк Фредриксон 38:00 — Конрад Йоханнессон | |||
|
|
||||
| 7 мин | Штраф | 7 мин | ||
Финал
| 26 апреля 1920 | Канада
|
12 : 1 (5:1, 7:0) |
Швеция
|
Ледовая арена, Антверпен |
| [www.hockey-reference.com/olympics/games/1920-04-26-SWE-CAN Отчёт] | ||||
|---|---|---|---|---|
| Уолтер Байрон | Вратари | Сет Ховандер | Судья: Джозеф Маккормик | |
| Голы: | ||||
| Холдор Холдерсон — 01:15 Крис Фридфиннссон — 01:55 Фрэнк Фредриксон — 05:20 Фрэнк Фредриксон — 16:00 Фрэнк Фредриксон — 17:35 Майкл Гудман — 23:47 Роберт Бенсон — 28:09 Фрэнк Фредриксон — 29:15 Фрэнк Фредриксон — 29:30 Фрэнк Фредриксон — 34:55 Холдор Холдерсон — 36:20 Фрэнк Фредриксон — 39:02 |
1:0 2:0 3:0 3:1 4:1 5:1 6:1 7:1 8:1 9:1 10:1 11:1 12:1 |
15:58 — Эйнар Свенссон | ||
|
|
||||
| 7 мин | Штраф | 7 мин | ||
Розыгрыш серебряных медалей
| Полуфинал | Финал | |||||||
|
<td colspan="2" style="border:1px solid #aaa;" bgcolor=#f9f9f9> |
16 | |||||||
|
<td colspan="2" style="border:1px solid #aaa;" bgcolor=#f9f9f9> |
7 |
<td colspan="2" style="border:1px solid #aaa;" bgcolor=#f9f9f9> |
0 | |||||
|
<td colspan="2" style="border:1px solid #aaa;" bgcolor=#f9f9f9> |
0 | |||||||
Полуфинал
Время местное (UTC+1).
| 27 апреля 1920 | США
|
7 : 0 (5:0, 2:0) |
Швеция
|
Ледовая арена, Антверпен |
| [www.hockey-reference.com/olympics/games/1920-04-27-USA-SWE Отчёт] | ||||
|---|---|---|---|---|
| Сирил Уйденборнер | Вратари | Сет Ховандер | Судья: Макс Шилиг | |
| Голы: | ||||
| Херберт Друри Херберт Друри Херберт Друри Херберт Друри Джордж Геран Джордж Геран Джордж Геран |
1:0 2:0 3:0 4:0 5:0 6:0 7:0 |
|||
| 2 мин | ||||
Финал
в матче США — Чехословакия Херберт Друри не играл, а Энтони Конрой забосил 6 шайб и стал лучшим бомбардиром турнира с 14-ю заброшенными шайбами. Хеберт Друри забросил на турнире 10 шайб.
| 28 апреля 1920 | США
|
16 : 0 (7:0, 9:0) |
Чехословакия
|
Ледовая арена, Антверпен |
| [www.hockey-reference.com/olympics/games/1920-04-28-USA-TCH Отчёт] | ||||
|---|---|---|---|---|
| Сет Ховандер | Вратари | Ян Пека | Судья: Поль Луак | |
| Голы: | ||||
| Ларри Маккормик Ларри Маккормик Ларри Маккормик Ларри Маккормик Ларри Маккормик Ларри Маккормик Ларри Маккормик Херберт Друри* Херберт Друри* Херберт Друри* Херберт Друри* Энтони Конрой* Энтони Конрой* Джозеф Маккормик Фрэнк Синотт Фрэнсис Гохин |
1:0 2:0 3:0 4:0 5:0 6:0 7:0 8:0 9:0 10:0 11:0 12:0 13:0 14:0 15:0 16:0 |
|||
|
|
||||
| Джозеф Маккормик — 5 мин | Штраф | |||
Розыгрыш бронзовых медалей
| Полуфинал | Финал | |||||||
|
<td colspan="2" style="border:1px solid #aaa;" bgcolor=#f9f9f9> |
0 | |||||||
|
<td colspan="2" style="border:1px solid #aaa;" bgcolor=#f9f9f9> |
4 |
<td colspan="2" style="border:1px solid #aaa;" bgcolor=#f9f9f9> |
1 | |||||
|
<td colspan="2" style="border:1px solid #aaa;" bgcolor=#f9f9f9> |
0 | |||||||
Полуфинал
Время местное (UTC+1).
| 28 апреля 1920 | Швеция
|
4 : 0 (2:0, 2:0) |
Швейцария
|
Ледовая арена, Антверпен |
| [www.hockey-reference.com/olympics/games/1920-04-28-SWE-SUI Отчёт] | ||||
|---|---|---|---|---|
| Альбин Янссон | Вратари | Рене Савуа | Судья: Фрэнк Фредриксон | |
| Голы: | ||||
| Давид Сефвенберг Георг Юханссон Вильхельм Арве Вильхельм Арве |
1:0 2:0 3:0 4:0 |
|||
Финал
| 29 апреля 1920 | Швеция
|
0 : 1 (0:1, 0:0) |
Чехословакия
|
Ледовая арена, Антверпен |
| [www.hockey-reference.com/olympics/games/1920-04-29-TCH-SWE Отчёт] | ||||
|---|---|---|---|---|
| Сет Ховандер | Вратари | Карел Вельцер | Судья: Фрэнк Фредриксон | |
| Голы: | ||||
| 0:1 | Йозеф Шроубек | |||
Рейтинг и статистика
Итоговое положение команд
|
|
|
Олимпийский пьедестал
| Медаль | Сборная |
| Золото | Канада
|
| Серебро | США
|
| Бронза | Чехословакия
|
Пьедестал ЧМ-1920
| Медаль | Сборная |
| Золото | Канада
|
| Серебро | США
|
| Бронза | Чехословакия
|
Бомбардиры
- По другим источникам в матче США — Чехословакия Херберт Друри (США) не играл, а Энтони Конрой (США) забосил 6 шайб и стал лучшим бомбардиром турнира с 14-ю заброшенными шайбами. Херберт Друри забросил на турнире 10 шайб.
| Игрок | И | Г | О | Штр |
|---|---|---|---|---|
| Эйнар Линдквист |
6 | 3 | 3 | 6 |
| Эрик Бурман |
5 | 4 | 4 | |
| Георг Юханссон-Брандиус |
6 | 3 | 3 | 2 |
| Давид Сефвенберг |
1 | 1 | 1 | |
| Эйнар Свенссон |
5 | 2 | 2 | |
| Вильхельм Арве |
3 | 2 | 2 | 2 |
| Нильс Моландер |
4 | 2 | 2 | 2 |
| Фрэнк Фредриксон |
3 | 12 | 12 | 7 |
| Холдор Холдерсон |
3 | 9 | 9 | |
| Майкл Гудман |
3 | 3 | 3 | |
| Конрад Йоханнессон |
3 | 2 | 2 | |
| Роберт Бенсон |
3 | 1 | 1 | |
| Аллан Вудман |
2 | 1 | 1 | |
| Крис Фридфиннссон |
1 | 1 | 1 | |
| Джозеф Маккормик |
3 | 8 | 8 | 5 |
| Леон Так |
2 | 1 | 1 | |
| Эдвард Фицджеральд |
3 | 1 | 1 | |
| Энтони Конрой |
4 | 14 | 14 | 2 |
| Херберт Друри |
3 | 10 | 10 | 5 |
| Ларри Маккормик |
1 | 7 | 7 | |
| Фрэнсис Гохин |
4 | 7 | 7 | |
| Фрэнк Синотт |
2 | 1 | 1 | |
| Джордж Геран |
2 | 3 | 3 | |
 Йозеф Шроубек |
3 | 1 | 1 |
Примечание: М — Место в рейтинге; И = Количество проведённых игр; Г = Голы; П = Голевые передачи; О = Очки; Штр = Штрафное время
Интересные факты
- Сборная Чехословакии, ввиду специфики розыгрыша (система Бергвалля), заняла 3-е место, победив в лишь в одном матче, забросив одну шайбу. Больше данная система розыгрыша не применялась.
- Хоккейная площадка была размерами 56×18 метров (современная 61×30 м).
- Сам турнир начался за месяц до Олимпийских игр.
- Сборная Швеции выступала в форме клуба «СК Йёта» (синяя с белыми полосами).
Напишите отзыв о статье "Хоккей на летних Олимпийских играх 1920"
Примечания
- ↑ [www.thecanadianencyclopedia.ca/en/article/winnipeg-falcons/#h3_jump_2 Winnipeg Falcons] (англ.). thecanadianencyclopedia.ca.
- ↑ [www.winnipegfalcons.com/ The Winnipeg Falcons Hockey Club] (англ.). winnipegfalcons.com.
- ↑ [www.eliteprospects.com/team.php?year0=1920&status=stats&team=1626 USA Team] (англ.). eliteprospects.com.
- ↑ [olympics.usahockey.com/page/show/1093484-1920-olympic-summer-games 1920 OLYMPIC SUMMER GAMES] (англ.). usahockey.com.
Ссылки
- [www.hockey-reference.com/olympics/years/1920 Результаты и статистика] (англ.). Hockey-reference.com.
- [www.sports-reference.com/olympics/summer/1920/ICH/mens-ice-hockey.html Результаты и статистика] (англ.). Sports-reference.com.
- [library.la84.org/SportsLibrary/JOH/JOHv4n2/JOHv4n2c.pdf The birth of SWEDISH ICE HOCKEY - Antwerpen 1920] (англ.). Library.la84.org/.
- [www.passionhockey.com/hockeyarchives/JO1920.htm Jeux Olympiques d'Anvers 1920] (фр.). passionhockey.com.
- [www.olympiady.ru/cgi-bin/olgames/games.cgi?event=sportstat&s_sport_id=23&game_id=7 Результаты Олимпиады-1920, Антверпен (Бельгия)]. Оlympiady.ru/.
Отрывок, характеризующий Хоккей на летних Олимпийских играх 1920
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…
В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.
5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.
8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
