Штурм Нового Карфагена

Штурм Нового Карфагена (209 год до н. э.) — штурм и взятие римскими войсками под командованием Публия Корнелия Сципиона Младшего крепости Новый Карфаген, столицы карфагенской Испании.

Предыстория

В 211 году до н. э. обе римские армии под командованием Публия и Гнея Корнелиев Сципионов были разгромлены. Оставшиеся в живых были вынуждены отступить за Эбро. Попытка карфагенян довершить разгром римлян не удалась: римляне под командованием Луция Марция Септима внезапно напали на лагерь одной из трёх карфагенских армий. Карфагеняне не стали атаковать римлян и отступили на зимние квартиры.

Сенат приказал претору Гаю Клавдию Нерону возглавить Испанскую армию. Он отплыл из Путеол, высадился в Тарраконе и принял на себя командование объединёнными силами. Позже ему удалось запереть армию Гасдрубала Барки в ущелье Чёрных Камней, находившемся на южном берегу Эбро. Гасдрубал, поняв безвыходность своего положения, пообещал Нерону отступить из Испании. Нерон назначил ему точную дату выхода войск, но Гасдрубал начал тянуть, прикрываясь религиозными запретами. Дождавшись туманного дня, он скрылся, обманув римлян. Нерон пробыл в своей должности до конца 211 года до н. э.

В Риме сенат поставил вопрос о назначении командующего Испанской армией в ранге проконсула. Свою кандидатуру выставил Публий Корнелий Сципион Младший, сын погибшего в Испании Публия Корнелия Сципиона Старшего. Решением сената он был назначеном командующим. До этого он не занимал государственных должностей: он не был ни консулом, ни претором. Новый командующий отплыл из Остии и взял курс на Эмпорион. В Тарраконе он соединился с войсками Клавдия Нерона.

В начале 209 года до н. э. к Сципиону прибыл пропретор Марк Юний Силан, ставший его заместителем. Публий оставил ему несколько тысяч солдат и приказал охранять левый берег Эбро, а сам с 25 тысячами пехотинцев и 2500 всадников переправился через реку. Он узнал от разведчиков, что Гасдрубал, сын Гискона, со своим войском находится возле Гадеса, Магон — в окрестностях Кастулона, а Гасдрубал Барка — в Новой Каталонии. Все они находились далеко от Нового Карфагена, столицы карфагенской Испании. Поэтому он двинулся на этот город. Своим планом он поделился с начальником флота Гаем Лелием и приказал ему плыть к Новому Карфагену. Через семь дней и армия Сципиона, и флот Лелия были у Нового Карфагена.

Новый Карфаген считался неприступным городом. Окружённый высокими крепостными стенами, он располагался на узком полуострове, к югу от которого был залив, а к северу — неглубокая лагуна. Сципион разбил лагерь к востоку от города, римский флот встал рейдом в заливе к югу от Нового Карфагена. На северной крепостной стене защитников было меньше всего. Сципион узнал от местных рыбаков, что лагуна не глубока, а по вечерам мелеет.

Штурм

Утром Сципион атаковал крепость в востока и был отбит с большими потерями. Тогда он дождался вечера, когда лагуна начала мелеть, и отправил часть войска переправляться в брод через лагуну. Они вскарабались на крепостную стену, на которой не было стражи. С востока римляне атаковали стены крепости и ворвались в ворота. Цитадель сдалась без боя.

Литература

• Лансель С. Ганнибал. — М.: Молодая гвардия, 2002. — 356 с. — (Жизнь замечательных людей).

Отрывок, характеризующий Штурм Нового Карфагена

– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал: