Битва при Треббии

Эта статья — о сражении второй Пунической войны. О сражении во время Итальянского похода Суворова см. Битва при Треббии (1799).

Битва при Треббии
Основной конфликт: Вторая Пуническая война
Схема битвы при Треббии
Дата	18 декабря 218 до н. э.
Место	река Треббия, Северная Италия
Итог	Победа Ганнибала
Противники
Карфаген Римская республика
Командующие
Ганнибал Тиберий Семпроний Лонг
Силы сторон
31 000 45 000
Потери
4000-5000 убитых 20 000

Битва при Треббии — сражение Второй Пунической войны, в которой карфагенский полководец Ганнибал Барка одержал победу над римской армией консула Тиберия Семпрония Лонга.

Осенью 218 года до н. э. карфагенская армия под командованием Ганнибала, перейдя через Альпы, вторглась в римскую Цизальпинскую Галлию. Консул Публий Корнелий Сципион попытался задержать Ганнибала в битве при Тицине, но потерпел поражение. Римляне отступили к реке Треббия, куда вскоре подошла армия другого консула, Тиберия Семпрония Лонга.

В декабре между двумя армиями началось сражение. Римская пехота прорвала центр карфагенской армии, но её атаковали с флангов карфагенская конница и слоны. Удар по римским войскам из засады, устроенной Ганнибалом, довершил победу. Битва закончилась сокрушительным поражением римлян. Победа при Требии отдала Ганнибалу Цизальпинскую Галлию и позволила привлечь на свою сторону все племена, населявшие этот регион.

Источники

Важнейшими источниками, описывающими битву при Треббии, являются «Всеобщая история» Полибия (II век до н. э.) и «История от основания города» Тита Ливия (I век до н. э.). Сочинения более ранних авторов — римлян Квинта Энния, Фабия Пиктора, Цинция Алимента, Катона Старшего, Целия Антипатра, Валерия Анциата, Клавдия Квадригария и прокарфагенских историков Сосила, Силена, Филина Сицилийского — либо не сохранились полностью, либо дошли в незначительных фрагментах.

Полибий родился в городе Мегалополе в Аркадии (Греция) в конце III в. до н. э. После поражения Македонии в Третьей Македонской войне он был отправлен заложником в Рим, где Полибий провёл 16 лет. Он ближе узнал Рим и преклонился перед ним, вступил в общество римских патрициев, в среду влиятельных римских граждан. После разрушения Коринфа в 146 году до н. э. он снова возвращается в Грецию, где выступает посредником между римлянами и побеждёнными греками. Римляне возложили на него важное поручение — дать устройство греческим городам. Умер Полибий около 130 г. до н. э. Главный труд Полибия — «Всеобщая история» в 40 книгах. Его тема — как, когда и почему все известные части ойкумены в течение 53 лет подпали под власть римлян. К достоинствам труда Полибия можно отнести осведомлённость и используемый им критический метод подбора источников, а к недостаткам можно отнести его симпатии к римлянам и роду Сципионов.

Тит Ливий родился в 59 г. до н. э. в Патавии, современной Падуе. Он происходил из богатой семьи, получил прекрасное образование и большую часть жизни занимался литературной деятельностью. В Риме он поселился около 31 г. до н. э. и даже был близок ко двору принцепса Октавиана Августа. После 27 г. до н. э. Ливий приступил к работе над фундаментальным трудом из 142 книг по истории Рима. Позднее его сочинение назвали «История от основания города». Сам он писал, что его задача — увековечить подвиги римлян. По мнению С. Ланселя, труд Ливия следует воспринимать с осторожностью, учитывая проримские симпатии историка. Кроме того, Тит Ливий жил гораздо позже описанных событий и, скорее всего, часто использовал труд Полибия при описании Ганнибаловой войны. Тит Ливий умер в 17 г. н. э.

Также важным источником по истории Пунических войн является «Римская история» Аппиана Александрийского (II век). Начав служебную карьеру в Александрии, он получил римское гражданство и переехал в Рим, где дослужился до должности прокуратора. В своей «Римской истории» Аппиан придерживался территориально-племенного принципа, то есть каждую книгу хотел посвятить описанию завоевания римлянами какого-либо народа или страны.

Кроме того, некоторую ценность для изучения Пунических войн имеют «География» Страбона, «Сравнительные жизнеописания» Плутарха, «Всеобщая история» Юстина, «Две книги римских войн» Аннея Флора и «О знаменитых иноземных полководцах» Корнелия Непота.

Предыстория

В 219 году до н. э. Ганнибал, главнокомандующий карфагенской армией, напал на город Сагунт на восточном побережье Иберии, который был союзником Рима. Этим он фактически спровоцировал вторую войну с Римом (218—201 годы до н. э.). Римляне предполагали вести войну в Африке и Испании, но Ганнибал упредил их намерения. Ранней весной 218 года он перешел Пиренейские горы и в сентябре приблизился к берегам Роны, вблизи Авиньона. С многочисленными племенами, через территорию которых проходило карфагенское войско, Ганнибал либо заключал мирные договоры, либо воевал. Особенно опасны для Рима были его союзы с галлами, ненависть которых к римлянам Ганнибал умело использовал.

Узнав о походе Ганнибала, римляне не предприняли решительных действий, чтобы воспрепятствовать его движению, так как римская армия была разъединена. Когда римляне подошли к переправе через широкую реку Родан (Рона), карфагенская армия была уже на расстоянии трех дней пути и направлялась к альпийским проходам в Италию. Только теперь римляне поняли всю опасность планов Ганнибала. Срочно было принято решение соединиться обеим римским армиям и всеми силами защищать северные районы.

Осенью 218 года до н. э. карфагенская армия спустилась с Альп в плодородную долину реки По. Цель похода через Альпы была достигнута дорогой ценой. Если в начале похода у Ганнибала было около 80 тысяч пехоты, 10 тысяч конницы и 37 слонов, то в Италию он привел только 20 тысяч пехоты, 6 тысяч конницы и несколько слонов.

В декабре 218 года до н. э. консул Публий Сципион попытался задержать Ганнибала. Не дожидаясь подхода другого консула с большей частью армии, он дал сражение Ганнибалу у реки Тицин (Тичино), но потерпел поражение. Только благодаря своему 17-летнему сыну, тоже Публию Корнелию (впоследствии прославленному полководцу, прозванному Африканским за победу в кампании в северной Африке), ему удалось спастись.

После победы при Тицине войско Ганнибала выросло до 40 тысяч человек, так как галлы в массе своей переходили на его сторону и снабжали его армию продовольствием. Часть галлов перешла из римской армии к Ганнибалу.

Римская армия отступила к городу Плаценции, где и соединилась с подходившими свежими войсками. В долине реки Треббия римляне заняли хорошо укрепленную горную позицию на восточном берегу.

Перед битвой

Карфагеняне расположились возле лагеря римлян и не предпринимали активных действий, кроме захвата городка Кластидии с запасами хлеба благодаря измене. Следуя своей линии поведения в отношении италийских союзников Рима, Ганнибал приказал чрезвычайно мягко обращаться с захваченными пленными. Кластидия стала важнейшей базой снабжения карфагенян. Затем Ганнибал напал на группу галльских племён, живших между Падом и Треббией, которых он подозревал в предательстве, и опустошил их поля. Вожди племён обратились за помощью к римлянам.

После сорокадневного марша расстоянием около 1780 км к Сципиону присоединилась армия Семпрония. Взгляды консулов на продолжение боевых действий разошлись. Раненый Сципион считал, что лучше избегать битвы, а зимой тренировать солдат. Кроме того, у Ганнибала был перевес в коннице, а прибывшие с Семпронием были в большинстве своём неопытными. Семпроний же хотел разгромить неприятеля в преддверии выборов консулов. Нарративная традиция о противостоянии мнений Сципиона и Семпрония относительно дальнейших действий исходит от Полибия, который, будучи в дружеских отношениях с представителями рода Сципионов, старался показывать их в хорошем свете. Возможно, что если бы не ранение Сципиона, он также стремился бы к сражению.

Ганнибал имел представление о состоянии римской армии и догадывался о разногласиях среди консулов. Ганнибал был заинтересован в скорейшей битве, но преимущество в коннице можно было использовать только на равнине, поэтому Ганнибал стремился во что бы то ни стало выманить туда римлян. Мелкие отряды карфагенян предприняли ряд набегов на союзные Риму племена.

Посольства галльских племён попросили помощи у консулов против карфагенских отрядов, разорявших их земли. Семпроний отправил почти всю конницу и около тысячи лёгкой пехоты переправиться через реку. Римляне атаковали карфагенян и прогнали их до лагеря, где вынуждены были отступить. Тогда Семпроний отправил всю конницу и снова заставил карфагенскую конницу отступить, под защиту расположившейся в боевой порядок армии Ганнибала. Римляне не решились вступить в бой, однако Семпроний приписывал победу себе и тем самым получил ложное представление о слабости противника.

Силы и планы сторон

Карфагеняне

Перед битвой разведчики Ганнибала тщательно изучили местность, и на военном совете он рассказал военачальникам свой план битвы. Между лагерем карфагенян и рекой протекал небольшой ручей (возможно, Нуретта) с обрывистыми берегами, поросшими густым кустарником. Ганнибал нашёл это место идеально подходящим для засады, где можно было бы разместить даже конницу. Ганнибал назначил командовать засадным отрядом своего брата Магона, человека молодого и энергичного. Выбрав сотню лучших пехотинцев и всадников, а те, соответственно, ещё по девять бойцов каждый, Магон получил под своё командование тысячу пеших и тысячу кавалеристов.

Римляне

Армия Сципиона насчитывала около 36 тысяч человек, с учетом армии Семпрония Лонга, прибывшей из Сицилии. Сципион считал, что нужно уклоняться от боя, но честолюбивый Тиберий Семпроний Лонг стремился к схватке, к тому же общественное мнение Рима было на его стороне. Таким образом, у римлян было 32 тысячи пехоты и 4 тысячи кавалеристов, у карфагенян — 10 тысяч кавалеристов и 30 тысяч пехоты.

Ганнибал, давший в ранней молодости обет быть вечным врагом Рима, проявлял большую изобретательность в изучении особенностей и слабостей неприятеля. Ему донесли, что Семпроний Лонг отличается нетерпеливостью и тщеславием, и он решил использовать это.

Битва

В декабре 218 года до н. э., — в день, когда армией командовал Тиберий Семпроний Лонг, — нумидийская конница перешла Треббию и двинулась к лагерю римлян. Лонг вывел навстречу свою конницу и легкую пехоту и отогнал карфагенян, причем разбил небольшой отряд легкой пехоты, присланный Ганнибалом в подкрепление. Это заставило Лонга срочно вывести из лагеря всю римскую армию, многие из которых не успели позавтракать и даже надеть доспехи.

Завязался бой, в котором Семпроний Лонг командовал единолично, так как Сципион был ранен в битве при Тицине. Римские легионы перешли Треббию вброд (при этом очень сильно замерзли и ослабли) и построились на равнине. В центре находились римские легионеры, на флангах — пехота союзников: на правом фланге располагалась союзная кавалерия, на левом — римская конница. Весь фронт прикрывала легкая пехота.

Ганнибал поставил в центре пехоту, на флангах — сильную ударную конницу. Пехоту прикрывали боевые слоны. При этом накануне битвы Ганнибал приказал всем воинам подкрепиться пищей, натереться маслом и потом уже возле костров надеть оружие, чтобы не замерзнуть.

Кроме того, Ганнибал тщательно изучил местность между лагерями двух армий, разделенных рекой. На стороне карфагенян местность была ровной, но справа по дну оврага протекал ручей. Здесь Ганнибал расположил засаду под командованием своего брата Магона. При этом он сам отобрал сто лучших всадников и 100 пехотинцев и поручил каждому из них выбрать себе по 9 надежных товарищей. В карфагенской армии был единственный ненаемный отряд собственно карфагенян — отборные кавалеристы «Священной дружины», куда входили юноши, набранные из лучших семей Карфагена. Из них Ганнибал и сформировал засадный отряд. Остальные войска карфагенской армии нанимались за плату либо в Африке, либо в других провинциях Карфагена.

Битва началась со столкновения легкой пехоты с обеих сторон. Ганнибал послал вперед более опытных балеарских стрелков, а Семпроний Лонг — юных велитов. Но сразу обнаружилось, что римские воины уступают карфагенским, так как они замерзли и устали от стычек, в которых участвовали с самого утра, а римские метатели дротиков уже использовали большую часть дротиков. Поэтому и стрелки, и велиты быстро отступили за вторую линию своих войск. В бой вступили тяжеловооруженные воины, но боевые слоны задержали наступление римлян на флангах. В центре же римляне стремительно врезались в боевые порядки галльской пехоты, оторвавшись при этом от своих флангов. Тогда нумидийская конница опрокинула конницу римлян и обрушилась на фланги римской пехоты.

Римляне упорно защищались. Но в тыл им ударил карфагенский отряд из засады. Возникла парадоксальная ситуация: задние ряды римлян были смяты, но передние в это время прорвали боевую линию карфагенян. Как писал Полибий, «задние ряды римлян, сражавшихся в центре, сильно пострадали от нападения воинов из засады; а те, что были впереди, воодушевляемые трудностью положения, одержали верх над кельтами и частью ливийцев и прорвали боевую линию карфагенян». Это позволило 10 тысячам римлян отступить к Плаценции в боевом порядке и спастись.

Итоги

Успех карфагенской армии был тщательно подготовлен Ганнибалом. Он заставил римлян поверить в легкую победу и выйти на открытую местность, где Ганнибал и использовал преимущество своей армии в коннице. Также исход сражения решила засада, устроенная им на открытой, но пересеченной местности.

Ганнибал отпустил пленных из числа союзников римской армии без выкупа. Это произвело сильное впечатление на союзников римлян: ведь обычно пленных беспощадно истребляли или продавали в рабство. Ганнибал старался показать, что воюет не против италиков, а против Рима.

После битвы на Треббии против Рима восстала большая часть Цизальпинской Галлии, и Ганнибал стал хозяином Северной Италии. За зиму 218—217 года до. н. э. он сформировал из кельтов новую армию: свыше 60 тысяч пехоты и 4 тысячи конницы влились в карфагенское войско, которое насчитывало теперь столько же солдат, сколько было в начале похода в Испанию. Но в целом добиться распада римско-италийского союза Ганнибалу не удалось.

Победа на реке Треббия открыла дорогу карфагенянам на Рим, но они не воспользовались этим и остались зимовать в Галлии. Тиберий после сражения на Треббии сообщил в Рим неопределенное известие о том, что сражение было, но победе помешала плохая погода. Но вскоре римляне узнали правду о поражении и, ужаснувшись потерям, начали приготовления к новым битвам 2-й Пунической войны.

Литература

Источники

• Тит Ливий. История от основания города
• Полибий. Всеобщая история
• Аппиан. Римская история

Исследования

• Габриэль Р.А. Ганнибал. Военная биография величайшего врага Рима = Hannibal: The Military Biography of Rome's Greatest Enemy. — М.: Центрполиграф, 2012. — 318 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-227-03130-3.
• Кораблев И. Ш. [www.sno.pro1.ru/lib/korab/index.htm Ганнибал]. — М.: Наука, 1976.
• Лансель С. Ганнибал. — М.: Молодая гвардия, 2002. — 356 с. — (Жизнь замечательных людей).
• Родионов Е. Римские легионы против Ганнибала. Карфаген должен быть разрушен!. — М.: Яуза : Эксмо, 2012. — 608 с. — (Легионы в бою. Римские войны).
• Холмс Р., Эванс М. Поле битвы. Решающие сражения в истории = Battlefield: Decisive Conflicts in History. — СПб.: Питер, 2009. — ISBN 978-5-91180-800-6.
• Шустов В. Е. Войны и сражения Древнего мира. — Ростов-на-Дону: Феникс, 2006. — 521 с. — ISBN 5-222-09075-2.
• Энглим С. и др. Войны и сражения Древнего мира. 3000 год до н. э. - 500 год до н. э = Fighting Techniques of the Ancient World 3000 BC - AD 500: Equipment, Combat Skills and Tactics. — М.: Эксмо, 2007. — ISBN 5-699-15810-3.
• Hoyos D. Hannibal’s Dinasty: Power and Politics in the Western Mediterranean, 247 — 183 BC. — London: Routledge, 2003.
• Lazenby J. F. Hannibal’s War: A Military History of the Second Punic War. — Norman: Unversity of Oklahoma Press, 1994.

Ссылки

• [www.roman-glory.com Римская Слава] Античное военное дело

Отрывок, характеризующий Битва при Треббии

– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.