Андерсон, Кеннет Артур Ноэл

Кеннет Андерсон англ. Kenneth Anderson
Губернатор Гибралтара
8 февраля 1947 года — 23 апреля 1952 года
Монарх:	Георг VI
Предшественник:	Томас Иствуд
Преемник:	Гордон Макмиллан
Военная служба
Годы службы:	1911—1952
Принадлежность:	Великобритания Великобритания Британская армия
Род войск:	Сухопутные силы
Звание:	Генерал
Командовал:	1-я армия
Сражения:	Первая мировая война Вторая мировая война
Награды:

Кеннет Артур Ноэл Андерсон (англ. Kenneth Arthur Noel Anderson; 25 декабря 1891 — 29 апреля 1959 года) — генерал Британской армии, участник Первой и Второй мировых войн, командующий 1-й армии во время Мароккано-алжирской операции. Крайне необщительный, он не имел популярности ни у начальства, ни в обществе. Генерал Дуайт Эйзенхауэр писал, характеризовал Андерсона как «резкий, порой на грани хамства». В результате он был менее известен, чем многие его современники. Он провёл сложную военную кампанию более грамотно, чем полагали его критики, но в 1944 году компетентности без чутья было недостаточно для командующего.

Ранние годы и Первая мировая война

Андерсон родился в Британской Индии, в семье шотландских инженеров-железнодорожников. Образование получил в частной школе Чартерхаус и Королевском военном училище в Сандхерсте, после чего в сентябре 1911 года был направлен для прохождения службы в Полк сифортских горцев в качестве второго лейтенанта. Во время Первой мировой войны служил во Франции, награждён военным крестом за храбрость в бою. В начале битвы на Сомме 1 июля 1916 года получил ранение.

Выздоровление заняло восемнадцать месяцев, затем Андерсон вернулся в свой полк, который к тому времени находился в Палестине, где и встретил окончание войны. В мае 1918 года получил временное повышение до майора, но с июля 1919 года снова служил в звании капитана.

В 1918 году Андерсон сочетался браком с Кэтлин Гэмбл, единственной дочерью Реджинальда Артура Гэмбла и его жены Дженни. Брат жены, Доминик Ральф Гэмбл, служил капитаном в пехотной гвардии.

Межвоенный период

В межвоенный период Андерсон активно занимался военной карьерой. В 1920—1924 годах служил адъютантом в кавалерийском полку, получил повышение до майора. Поступил в Кветтасский командно-штабной колледж, где, по-видимому, успехов не имел. Его начальник, генерал-майор сэр Перси Хобарт, считал сомнительным, что у Андерсона «есть потенциал для будущего развития». Другие советники штата также сомневались в способностях офицера, но «надеялись, что их будет достаточно для службы». В 1928 году Андерсон окончил Штабной колледж в Кемберли, после чего получил назначение в штаб 50-й (Нортумберлендской) дивизиии. В 1930 году получил повышение до подполковника и в возрасте 38 лет командовал 2-м батальоном сифортских горцев в Северо-западной пограничной провинции, упоминался в донесениях. После присвоения звания полковника в августе 1934 года получил под командование 152-ю (Сифортскую и Кэмеронскую) пехотную бригаду. В марте 1936 года вновь был переведён на штабную работу в Индии, а в январе 1938 года назначен исполняющим обязанности командира 11-й бригады , которую усиленно готовил, несмотря на неадекватное снабжение.

Вторая мировая война

В качестве командира 11-й бригады Андерсон попал в состав Британского экспедиционного корпуса. Когда Бернард Монтгомери был назначен командующим II корпусом во время эвакуации из Франции, уходящий с поста Алан Брук назначил Андерсона вместо Монтгомери командующим 3-й пехотной дивизией. По возвращении в Великобританию Андерсон получил повышение до генерал-майора и произведён в компаньоны Ордена бани. Он был назначен командующим 1-й пехотной дивизией, задачей которой стала оборона побережье Линкольншира. В 1941 году Андерсон получил повышение до генерал-лейтенанта и получил под командование VIII корпус, а затем II корпус, после чего в 1942 году стал командующим Восточного командования. Несмотря на его отсутствие боевого опыта в управлении крупным формированием Андерсон стал во главе 1-й армии, сменив на этом посту Эдмонда Шрайбера, у которого было обнаружено заболевание почек, что стало препятствием для его участив в планируемой Марокканско-алжирской операции. Первоначально возглавлявший армию генерал-лейтенант Харольд Александер почти сразу уехал в Каир, чтобы возглавить Средневосточное командование вместо Клода Окинлека, а заменивший Александера Бернард Монтгомери был перенаправлен в Западную пустыню командовать 8-й армией после смерти Уильяма Готта. Андерсон, после Шрайбера, стал, таким образом, четвёртым командующим, занявшим этот пост в течение всего одной недели.

После высадки в Северной Африке Андерсон, несмотря на то, что значительная часть армии ещё не завершила переброску, стремился заблаговременно выдвинуться из Алжира в Тунис, чтобы упредить оккупацию территории силами «оси» после поражения вишистской Франции. На данном этапе он едва располагал силами одной дивизии, которые в конце 1942 года бросил на Тунис, чтобы не позволить противнику нарастить группировку и начать контратаку. Попытка оказалась неудачной, хотя в некоторых местах части 1-й армии приблизились к Тунису на 26 км, прежде чем были отброшены назад.

Постепенно прибывающие силы союзников страдали от отсутствия координации. В итоге в конце января 1943 года генерал Дуайт Эйзенхауэр убедил французов передать их новообразованной XIX корпус в состав 1-й армии Андерсона, а также уступил ему общее командование американскими войсками, в частности, II корпусом, которым командовал генерал-майор Ллойд Фредендалль. Однако управлять войсками, растянувшимися вдоль 300-километрового фронта, при недостатке средств связи всё равно было проблематично (Андерсон докладывал, что проехал на автомобиле более более 1500 км за четыре дня, чтобы провести совещания с командирами подчинённых корпусов). Андерсону и Фредендаллю также не удалось скоординировать и объединить силы под своим командованием. Подчиненные позже вспоминали свою полную растерянность из-за противоречивых приказов, поступавших от Андерсона и Фредендалля. В то время как Андерсон в частной обстановке ужасался некомпетентности Фредендалля, он, по-видимом, был связан необходимостью сохранять единый фронт и не собирался подвергать риску свою карьеру, решительно протестуя (или угрожая оставить должность) из-за несостоятельности управления, которую замечали даже его американские подчиненные.

II корпус впоследствии значительно отступил после битвы за перевал Кассерин, когда фельдмаршал Роммель провёл успешное наступление на союзные войска, сначала сокрушив французов, оборонявших центральный участок фронта, а затем разгромив американцев на юге. При том, что львиная доля вины принадлежала Фредендаллю, полководческие способности Андерсон поставлены под сомнение как британскими, так и союзными командующими. Когда Фредендалль снял с себя всякую ответственность за плохо укомплектованный французский XIX корпус, прикрывавший уязвимую центральной часть Тунисского фронт, отказав французам в поддержке, Андерсон также оставил просьбу невыполненной. Он также подвергся критике за отказ Фредендаллю отвести корпус за оборонительный рубеж после начальной атаки с целью перегруппировки, из-за чего немецкие танковые части захватить многие американские позиции на юге. Кроме того, командующий американской 1-й бронетанковой дивизией, генерал-майор Эрнст Хармон, категорически возражал против раздельных действий трёх своих боевых подразделений по индивидуальным планам, предложенным Андерсоном. Хармон считал, что раздельные действия частей дивизии снизили боевую эффективность и привели к большим потерям.

В частности, американские генералы Эрнст Хармон и Джордж Паттон говорили о слабых способностях Андерсона управлять в бою крупными силами. Генерал-майор Хармон в Тале на Алжирской границе стал свидетелем упорного сопротивление частей британской 6-й танковой дивизии, которые удерживали важную дорогу, ведущую к перевалу Кассерин под натиском немецкой 10-й танковой дивизии, находившейся под непосредственным командованием Роммеля Британцами командовал командир бригады Кэмерон Николсон, благодаря грамотным действиям которого оставшиеся в его распоряжении силы противостояли беспрестанным немецким ударам. Когда через четыре дня, преодолев более 1300 км, в Талу прибыла артиллерия, прикомандированная к американской 9-й пехотной дивизии, это Хармону казалось спасением. Но по необъяснимой причине Андерсон приказал американцамоставить Талу и передислоцироваться в деревню Эль-Кеф, находившейся в 80 км, для защиты её от предполагаемого нападения немцев. Николсон предложил командиру американских артиллеристов Стаффорд Лерою Ирвину, игнорировать приказ Андерсона и остаться в Тале. Хармон согласился с Николсоном и скомандовал: «Ирвин, оставайтесь здесь!». 48 восемь орудийных расчётов обрушили на врага град снарядов, остановив продвижение немцев. Не имея возможность двигаться под огнём, Африканский корпус, смог отступить только с наступлением темноты. Поражение в Тале вынудило Роммеля прекратить наступление.

Когда силы союзников и «оси» закрепились в Тунисе, в феврале 1943 был сформирован штаб 18-й группы армий года во главе с Харольдом Александером. Под управление штаба передавались все союзные войска в Тунисе. Александер хотел заменить Андерсона на Оливера Лиза, одного из командиров корпуса 8-й армии, и в этом его поддерживал Монтгомери, который 17 марта 1943 года написал Александру, что Лиз достоин принять командование 1-й армией. Однако Александер позже передумал, ответив Монтгомери 29 марта: «Я рассмотрел всю ситуацию очень внимательно и не хочу нарушать порядок вещей на данном этапе». Андерсон сумел удержаться на своём посту и проявил себя с хорошей стороны, когда V корпус сдержал последнюю атаку немцев во время операции «Оксенкопф». В мае 1943 года он ещё больше закрепил свое положение, когда союзные войска одержали победу и добились безоговорочной капитуляции сил «оси», включая 125 000 немецких солдат. В июле 1943 года Андерсону присвоили постоянное звание генерал-лейтенанта и в августе произвели рыцари-командоры Ордена бани.

Андерсон стал первым британцем, награждённым орденом «Легион почёта» в степени главнокомандующего. Эта награда была вручена за командование 1-й армией в Северной Африке; он получил её 18 июня 1943 года. По возвращении в Великобританию из Туниса Андерсон сначала был назначен командующим 2-й армией в ходе подготовки в высадке в Нормандии, но возражения Александера и Монтгомери (который в марте 1943 года писал Александер, что «Андерсон совершенно непригоден к командованию любой армией» и позже описал его как «безыскусного ремесленника» (англ. a good plain cook) были услышаны, и в январе 1944 года Андерсон был заменён на Майлса Демпси. Андерсона перевели в Восточное командование, что многими расценивалось как понижение. Свою карьеру в качестве полевого командира завершилась, а последний чисто военным назначением стала должность главнокомандующего Восточноафриканского командования.

Послевоенная карьера

После войны Андерсон 8 февраля 1947 был назначен губернатором и главнокомандующим Гибралтара, где его наиболее заметными достижениями стали строительство новых домов и создание законодательного совета. В июле 1949 года Андерсону было присвоено звание полного генерала, тогда же он стал рыцарем ордена Святого Иоанна. В июне 1952 года он вышел в отставку и поселился на юге Франции. Последние годы жизни Андерсона были омрачены трагедиями: его единственный сын погиб во время боевых действий в Малайе, дочь умерла после продолжительной болезни. Кеннет Андерсон скончался в Гибралтаре 29 апреля 1959 года.

Литература

• Anderson, Lt.-General Kenneth (1946). Official despatch by Kenneth Anderson, GOC-in-C First Army covering events in NW Africa, 8 November 1942 — 13 May 1943 published in [www.london-gazette.co.uk/issues/37779/supplements/5449 Приложение №37779, стр. 5449—5464] (англ.) // London Gazette : газета. — L.. — Fasc. 37779. — No. 37779. — P. 5449—5464.
• Atkinson, Rick. An Army at Dawn: The War in North Africa, 1942–1943. — New York: Henry Holt & Co., 2003. — ISBN 0-8050-7448-1.
• Blaxland Gregory. The Plain Cook and the Great Showman : The First and Eighth Armies in North Africa. — Kimber, 1977. — ISBN 0-7183-0185-4.
• Blumenson Martin. Kasserine Pass. — Boston: Houghton Mifflin, 1966.
• The Patton Papers 1885–1940. — Boston: Houghton Mifflin, 1972. — ISBN 0-395-12706-8.
• Calhoun Mark T. Defeat at Kasserine: American Armor Doctrine, Training, and Battle Command in Northwest Africa, World War II. — Ft. Leavenworth, KS: Army Command and General Staff College, 2003.
• Eisenhower Dwight D. Crusade in Europe. — Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1997. — ISBN 0-8018-5668-X.
• Hamilton Nigel. Master of the Battlefield: Monty's War Years 1942–1944. — New York: McGraw-Hill, 1983. — ISBN 0-07-025806-6.
• Mead Richard. Churchill's Lions: A Biographical Guide to the Key British Generals of World War II. — Stroud (UK): Spellmount, 2007. — P. 544 pages. — ISBN 978-1-86227-431-0.
• Smart Nick. Biographical Dictionary of British Generals of the Second World War. — Barnsley, U.K.: Pen & Sword Military, 2005. — ISBN 1-84415-049-6.
• Watson Bruce Allen. Exit Rommel: The Tunisian Campaign, 1942–43. — Mechanicsburg, PA: Stackpole Books, 2007. — ISBN 978-0-8117-3381-6.
• The Times obituary (30 April 1959).

Ссылки

• [www.unithistories.com/officers/Army_officers_A06.html#Anderson_KAN Офицеры Британской армии 1939—1945]

Отрывок, характеризующий Андерсон, Кеннет Артур Ноэл

Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.