Вишнуприя
| Вишнуприя | |
| Viṣṇupriyā | |
| Рождение | |
|---|---|
| Смерть | |
| Почитается | |
Вишнупри́я (Viṣṇupriyā IAST) — кришнаитская святая, жившая в Бенгалии в XVI веке. Была второй женой основоположника гаудия-вайшнавизма Чайтаньи.[1]
Вишнуприя родилась в семье бенгальского брахмана Санатаны Мишры, который в гаудия-вайшнавизме считается воплощением царя Сатраджита, отца одной из жён Кришны — Сатьябхамы.[2] Описывается, что Вишнуприя обладала всеми хорошими качествами и необыкновенной красотой.[2] Она была предана своим родителям и строго следовала религиозным принципам.[2] Вишнуприя регулярно поклонялась священному растению туласи и следовала таким аскезам, как омовение в Ганге трижды в день.[2] Всякий раз, когда Вишнуприя встречала мать Чайтаньи Шачидеви, она смиренно кланялясь её стопам.[2] Шачидеви часто думала, что прекрасная и целомудренная Вишнуприя могла бы быть идеальной невестой для её сына.[2] После того, как первая жена Чайтаньи, Лакшмиприя, внезапно умерла в юном возрасте, Чайтанья женился на Вишнуприе.[2]
В «Чайтанья-мангале» и «Чайтанья-бхагавате» содержатся детальные описания свадебной церемонии, состоявшейся в Навадвипе.[2] Все расходы по проведению свадьбы оплатил богатый землевладелец Буддхиманта Кхан.[2] На неё пришли люди как из Навадвипы, так и с окрестных деревень.[2] Кроме описания самой свадьбы, автор «Чайтанья-мангалы» Вриндавана Даса не даёт каких-либо других сведений о жизни Вишнуприи.[2] Однако Лочана Даса в своей «Чайтанья-мангале» описывает ряд других эпизодов, не упомянутых нигде более.[2] Так, он повествует о последнем разговоре между Чайтаньей и Вишнуприей, состоявшимся в ночь перед тем, как Чайтанья принял санньясу.[2] Лочана Даса описывает, как Вишнуприя, в горе от предстоящей разлуки, сказала Чайтанье, что потерять общение с ним для неё всё равно, что совершить самоубийство, выпив яд.[2] Чайтанья успокоил жену, объявив, что единственной истиной в этом мире являются Кришна и вайшнавы, а всё остальное — иллюзия, включая отношения между женщинами и мужчинами.[2] Так как Кришна является истинным мужем каждого, то нет повода для грусти и беспокойств.[2] Затем Чайтанья призвал Вишнуприю «всегда думать о Кришне в своём сердце» и показал ей свою четырёхрукую форму, которая помогла Вишнуприе осознать божественность Чайтаньи.[2] Это видение и наставления Чайтаньи избавили её от боли разлуки.[2]
После того, как Чайтанья покинул Навадвипу, Вишнуприя вела крайне аскетичную жизнь.[2] Описывается, что она похудела, «как серп месяца перед новолунием».[2] Следуя строгой духовной практике, она откладывала по зёрнышку риса после каждого прочитанного ею круга джапы мантры «Харе Кришна».[2] Вечером Вишнуприя варила эти зерна, предлагала их божеству Чайтаньи и ела их — это был её ежедневный рацион.[2] Это божество известно сегодня как «Дхамешвара Махапрабху» и находится в Навадвипе.[2]
Напишите отзыв о статье "Вишнуприя"
Примечания
Литература
- Tony K. Stewart. [books.google.com/books?id=HzVX7Hoe_AkC The Final Word: The Caitanya Caritāmṛta and the Grammar of Religious Tradition]. — New York: Oxford University Press, 2009. — xxx, 442 p. — ISBN 0195392728.
Отрывок, характеризующий Вишнуприя
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.](Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.
В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
