Восстание Ракоци
| Восстание Ракоци | |||
| Основной конфликт: Война за испанское наследство | |||
 Куруцы захватывают австрийского солдата | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Победа австрийцев | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Восстание Ракоци — национально-освободительное восстание в Венгрии во главе с трансильванским князем Ференцем II Ракоци, произошедшее в 1703—1711 годах. Повстанцы стремились добиться независимости от империи Габсбургов. В венгерской и словацкой историографии рассматривается как последнее восстание куруцев.
Содержание
Предыстория
По условиям Карловицкого мира 1699 года Османская империя отказалась почти от всех своих претензий на территории, которые были отвоеваны у нее Венгрией после 1526 года. Местная знать была настроена против правления Габсбургов, в том числе из-за того, что земли, ранее отнятые у нее османами, были возвращены только тем, кто мог доказать свое право собственности на имущество и мог заплатить 10% от его стоимости властям. Если бывший хозяин земли не мог этого сделать, то имущество переходило кредиторам империи. Крестьянство повернулось против Империи из-за налогового гнета в период войн. В 1697 году было подавлено восстание против Габсбургов в Токае. Тем не менее, отношения между двором и знатью ухудшались, а новые правители Габсбургов эксплуатировали крестьян столь безжалостно, что в конце концов, некоторые пожелали вернуться к турецкой власти.
Восстание
Международные обстоятельства, как казалось, способствовали возможности Венгрии освободиться от правления Габсбургов. С помощью Людовика XIV, антигабсбургские повстанцы, во главе с молодым дворянином Имре Тёкёли, восстали против империи в 1678 году. Тёкёли занял большую часть Северной Венгрии. В 1681 году османы присоединились, чтобы помочь ему, и Тёкёли был признан королем Верхней Венгрии султаном Мехмедом IV. Однако, когда османы проиграли битву при Вене в 1683 году, Тёкёли потерял османскую поддержку и в конце концов потерпел поражение в 1685 году. Его союз с османами изменил позитивное восприятие Западной Европы Венгрии, и вместо восприятия ее как оплота христианства, страна приобрела образ союзника врага.
Лидеры
Ференц II Ракоци был членом старинного дворянского рода и одним из самых богатых помещиков в Венгрии. Он был сыном Ференца I Ракоци, князя Трансильвании, и Илоны Зриньи. В 1676 году его отец умер, когда Ракоци был еще ребенок, а его мать вышла замуж за Имре Тёкёли в 1682 году. После разгрома Тёкёли Илона Зриньи удерживала замок Мункач (ныне Мукачево в Украине) в течение трех лет, но в конце концов была вынуждена сдаться. После Карловицкого мира, когда его отчим и мать были отправлены в ссылку, Ракоци остался в Вене под контролем Габсбургов.
Остатки крестьянской армии Тёкёли начали новое восстание в области Хедьялья в северо-восточной Венгрии, которая входила в состав земель Ракоци. Крестьяне захватили замки Токай и Шарошпатак и попросили Ракоци стать их лидером, но он не был готов возглавить это, казалось бы, незначительное крестьянское восстание. Он вернулся в Вену, где старался изо всех сил очистить свое имя от репутации мятежника. Ракоци подружился с графом Миклошем Берчени, чьи земли (Унгвар, ныне Ужгород в Украине) лежали рядом с его собственными. Берчени был очень образованным человеком, третьим по богатству в королевстве (после Ракоци и Симона Форгача) и имел обширные связи среди венгерской аристократии.
Борьба за независимость
По мере того как дом Габсбургов был на грани гибели, Франция искала союзников в борьбе против австрийской гегемонии. Французы установили контакт с Ракоци и обещали поддержку, если он возглавит движение за венгерскую независимость. Австрийский шпион перехватил эту переписку и довел ее до сведения императора. Как прямой результат этого, Ракоци был арестован 18 апреля 1700 года и заключен в крепость Винер-Нойштадт (к югу от Вены). Было очевидно. что, как и в случае с его дедом Петром Зриньским, единственно возможным приговором для Ракоци будет смерть. С помощью своей беременной жены Эмилии и командира тюрьмы Ракоци удалось бежать из тюрьмы и оказаться в Польше. Здесь он снова встретился с Берчени, и вместе они возобновили контакты с французским двором.
Три года спустя война за испанское наследство вынудила большую часть австрийских войск в Венгрии временно покинуть страну. Воспользовавшись ситуацией, силы куруцев начали новое восстание в Мункаче и предложили Ракоци стать их лидером. На этот раз Ракоци дал согласие. 15 июня 1703 года еще одна группа повстанцев в составе около 3000 человек во главе с Тамашем Эсе присоединилась к Ракоци возле польского города Лавочне. Берчени также прибыл, с французскими деньгами и 600 польскими наемниками.
Большая часть венгерского дворянства не поддержала восстание Ракоци, потому что считала, что оно не значительнее, чем Жакерия. Знаменитый призыв Ракоци к знати уезда Сабольч, казалось, был напрасным. Ему все же удалось убедить гайдуков (крестьянское ополчение) присоединиться к своим силам, так что его войска контролировали большую часть Венгерского королевства к востоку и к северу от Дуная до конца сентября 1703 года. После этого он продолжил завоевывать задунайские земли.
Так как австрийцы должны были бороться с Ракоци на нескольких фронтах, они решили вступить в переговоры с ним. Однако победа австрийских и британских войск против объединенной франко-баварской армии в битве при Бленхейме 13 августа 1704 года дала им преимущество не только в войне за испанское наследство, но и предотвратила объединение сил Ракоци с французами - союзниками баварцев.
Это поставило Ракоци в сложную военную и финансовую ситуацию. Французская поддержка постепенно уменьшалась, при этом была необходима большая армия, чтобы удерживать занятые территории. В то же время новые поставки оружия и продовольствия повстанцам были не по карману. Ракоци попытался решить эту проблему путем чеканки новой медной монеты, которая не получила распространения. так как люди привыкли к серебряным монетам. Тем не менее, Ракоци удалось сохранить свое военное преимущество на некоторое время, но уже с 1706 года его армия была вынуждена отступать.
Встреча венгерского парламента (Сейма - 6 епископов, 36 аристократов и около 1000 представителей низшего дворянства из 25 округов), проходившая вблизи Сечени (Нограда) в сентябре 1705 года, избрала Ракоци "fejedelem" - (правителем) - Конфедерации земель Венгрии и главой Сената из 24 человек. Ракоци и Сенат взяли на себя ответственность за ведение иностранных дел, в том числе за мирные переговоры.
При посредничестве Англии и Голландии мирные переговоры начались 27 октября 1705 года между лидерами куруцев и императором. Однако военные действия продолжались, и обе стороны варьировали свою стратегию в соответствии с военной обстановкой. 13 декабря войска куруцев сил во главе с Яношем Боттяном разбили австрийцев у Сент-Готтарда.
Одним из камней преткновения в переговорах был статус Трансильвании - ни одна из сторон не была готова отказаться от нее. Предлагаемый французами Ракоци договор был отвергнут, и он пришел к убеждению, что только декларация независимости сделает для него приемлемым продолжение переговоров. В 1706 году его жена (которую он не видел в течение 5 лет, вместе со сыновьями Йожефом и Дьердем) и его сестра были отправлены в качестве послов, но Ракоци отверг их усилия.
По рекомендации Ракоци и при поддержке Берчени еще одно заседание Сейма состоялось в Оноде (Боршоде) и объявило о смещении Габсбургов с венгерского престола 13 июня 1707 года. Но ни этот акт, ни медная монета, которая чеканилась во избежание инфляции, не возымели успеха. Людовик XIV отказался заключать договоры с Ракоци, оставив венгров без союзников. Оставалась возможность союза с царской Россией, но он не состоялся.
В битве при Тренчине 3 августа 1708 года лошадь Ракоци споткнулась, и он упал на землю и потерял сознание. Куруцы посчитали его мертвым и бежали с поля боя. Это поражение стало фатальным для восстания. Многочисленные лидеры куруцев стали присягать императору, надеясь на помилование. Силы Ракоци были ограничены зоной вокруг Мункача и округа Сабольч. Не доверяя Яношу Пальфи, который был посланником императора в переговорах, Ракоци покинул Венгрию и отправился в Польшу 21 февраля 1711 года.
Сербское участие и другие роялисты
Сербы (обосновавшиеся в южных границах Венгрии под защитой автрийцев) воевали на стороне императора с начала войны. Они были использованы в качестве легкой кавалерии в австрийской армии и в качестве сборщиков налогов. В течение восьми лет войны венгерские деревни и города Венгерской равнины были сожжены и ограблены сербами, в то время как в Бачке горели сербские деревни. Тем не менее, некоторые сербы сражались на стороне Ракоци против Габсбургов. Одним из лидеров куруцев был Обрад Лалич, серб по происхождению.
Хорватия также поддерживала Габсбургскую монархию, таким образом, хорватская армия и габсбургские отряды исключили возможность оккупации Хорватии куруцами. Хорватские и сербские силы воевали в Задунайской и Верхней Венгрии. Трансильванские саксы также дистанцировались от Ракоци в 1703 году. Так. когда австрийский генерал Рабутин был разбит в Трансильвании, он отступил в земли местных саксов, где наше убежище.
Датское участие
Королевство Дания отправляло кавалерийские и пехотные полки в помощь Габсбургам. Габсбургская армия размещала эти полки в Венгрии, и датские солдаты сражались вместе с армией Габсбургов против куруцев и их союзников. Датские войска воевали в Восточной Венгрии и Трансильвании.
Наемники и меньшинства в армии куруцев
Русины в 1703 году присоединились к восстанию, но и до того, между 1690 и 1702 годами, они поддерживали венгров против австрийских солдат. Также во время конфликта все словаки боролись за Ракоци. В армии куруцев были словацкие командиры, и несколько отрядов куруцев были полностью словацкими. Наконец, несколько сотен наемников из Валахии и Молдавии сражались в армии Ракоци.
Десятки добровольцев и наемников приехали к куруцам из Польши, многие солдаты были украинцами и татарами. Несколько раз Ракоци просил о помощи Польши и пытался набрать больше польских солдат. В венгерских землях ципзерские немцы и некоторые другие немецкие группы (включая ренегатов из габсбургской армии) присоединились к войне Ракоци.
Несколько сотен шведских солдат разбежались после Полтавской битвы по территории Польши в Венгрии. В 1710 году Ракоци призвал шведов в свою деморализованную армию. Венгерско-польско-шведско-французская армия была близка к победе против австрийцев в битве при Ромхани, но последние силы Ракоци были разгромлен в ходе австрийской контратаки.
Источники
- Беларуская энцыклапедыя: У 18 т. Т. 13: Праміле — Рэлаксін / Рэдкал.: Г. П. Пашкоў і інш. — Мн.: БелЭн., 2001. — 576 с.: іл. ISBN 985-11-0216-4 (т. 13), ISBN 985-11-0035-8.
- Zygmunt Ryniewicz: Leksykon bitew świata, Wyd. Almapress. Warszawa 2004.
- Lendvai, Paul: "The Hungarians: A Thousand Years of Victory in Defeat. Princeton University Press, 2004
Напишите отзыв о статье "Восстание Ракоци"
Отрывок, характеризующий Восстание Ракоци
Пьер встал и простился.Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.
Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.
В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
