Ганнибал, Абрам Петрович

Абрам Петрович Ганнибал
Портрет, некоторыми исследователями атрибутированный как портрет А. П. Ганнибала. По другим исследованиям, это портрет И. И. Меллер-Закомельского. Окончательного варианта атрибуции нет. См. страницу обсуждения.
Дата рождения	около 1696 или 1697
Место рождения	Африка
Дата смерти	1781(1781)
Место смерти	Суйда, Санкт-Петербургская губерния, Российская империя
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	армия
Годы службы	1714—1727, 1730—1733, 1740—1762
Звание	генерал-аншеф
Сражения/войны	Война четверного альянса
Награды и премии
Связи	сыновья Иван и Осип
Автограф

Абрам Петро́вич Ганниба́л (1696 — 1781) — российский военный инженер, генерал-аншеф, прадед А. С. Пушкина. Ибрагим был сыном чернокожего африканского князя — вассала турецкого султана. В 1703 году его захватили в плен и отправили в султанский дворец в Константинополе. В 1704 году русский посол Савва Рагузинский привёз его в Москву, где через год тот был крещён. Поскольку крёстным отцом был Пётр I, в православии Ибрагим получил отчество Петрович. С 1756 года — главный военный инженер русской армии, в 1759 году получил звание генерал-аншефа. В 1762 году вышел в отставку. Во втором браке у Ганнибала родился Осип Абрамович Ганнибал — дед А. С. Пушкина по материнской линии. Своему прадеду А. С. Пушкин посвятил неоконченный роман «Арап Петра Великого».

Происхождение

В биографии Ганнибала до сих пор ещё много невыясненного. Сын владетельного князька («негера» знатного происхождения, по запискам его младшего сына Петра) Ибрагим (Абрам) родился, вероятно, в 1688 (или 1696) году в Африке. Традиционная версия, идущая от знакомой Пушкину немецкой биографии Ганнибала, составленной его зятем Роткирхом, связывала родину петровского арапа с севером Эфиопии (Абиссинией).

Недавние исследования выпускника Сорбонны бенинского слависта Дьёдонне Гнамманку, автора книги «Абрам Ганнибал» из серии ЖЗЛ, развившего идею Набокова, идентифицируют его родину как рубеж современных Камеруна и Чада, где находился султанат Логон народа котоко, который является потомком цивилизации Сао.

Биография

На восьмом году жизни Ибрагим был похищен вместе с братом и привезён в Константинополь, откуда в 1705 году Савва Рагузинский привёз братьев в подарок Петру I, любившему всякие редкости и курьёзы, державшему и прежде «арапов». Согласно альтернативной версии (Благой, Тумиянц и др.), Абрам Петрович был куплен Петром Великим примерно в 1698 году в Европе и доставлен в Россию.

В виленской церкви Параскевы Пятницы мальчики приняли православие (по всей вероятности, во второй половине июля 1705 года); восприемниками были царь Пётр (давший ему и отчество, и фамилию «Петров») и королева польская Кристиана Эбергардина, жена короля Августа II. Ибрагим получил русифицированное имя Абрам, его брат — имя Алексей. Об этом напоминает одна из мемориальных досок на нынешнем здании церкви. В то же время не все исследователи разделяют официальную версию крещения Ганнибала, полагая, что мальчик был крещён Петром примерно в 1698 году.

Абрам Петрович неотлучно находился подле царя, спал в его комнате, сопровождал во всех походах. В документах он трижды упоминается наряду с шутом Лакостой, но с 1714 года Петр I доверяет ему различные поручения, в том числе секретные, он становится ординарцем и секретарём царя. В 1716 году поехал с государем за границу. В это время Абрам получал жалованья 100 рублей в год. Во Франции Абрам Петрович остался учиться; пробыв 1,5 года в инженерной школе, поступил во французское войско, участвовал в Войне четверного альянса, был ранен в голову и дослужился до чина капитана. Вернувшись в Россию в 1723 году, определён в Преображенский полк инженер-поручиком бомбардирской роты, капитаном которой был сам царь.

После смерти Петра Ганнибал (такую фамилию он предпочёл носить с конца 1720-х годов, в честь знаменитого античного карфагенского полководца Ганнибала) пристал к партии недовольных возвышением Александра Меншикова, за что был отправлен в Сибирь (1727). По дороге в ссылку, в Казани, он сочинил прошение всемогущему временщику:

Не погуби меня до конца... и кого давить такому превысокому лицу — такого гада и самую последнюю креатуру на земли, которого червя и трава может сего света лишить: нищ, сир, беззаступен, иностранец, наг, бос, алчен, жажден; помилуй, заступник и отец и защититель сиротам и вдовицам.

В 1729 году велено было отобрать у Ганнибала бумаги и содержать под арестом в Томске, выдавая ему ежемесячно по 10 руб. В январе 1730 года состоялось назначение Ганнибала майором в тобольский гарнизон, а в сентябре — перевод капитаном в Инженерный корпус, где Ганнибал числился до увольнения в отставку в 1733 году. В это время он был командирован в Пернов учить кондукторов математике и черчению. В 1731-1733 годах — комендант Перновского укрепрайона. Поступив в 1740 году снова на службу, Ганнибал пошёл в гору с воцарением Елизаветы. В 1742 году он был назначен ревельским комендантом и награждён мызой Карьякула и другими имениями; числился действительным камергером. В том же году Елизавета пожаловала ему дворцовые земли в Воронецком уезде Псковской провинции, где Ганнибалом была основана усадьба, позднее названная Петровское.

В 1745 году Ганнибал был назначен заведовать делами по разграничению земель со Швецией. Переведённый в 1752 году снова в Инженерный корпус, он становится управляющим Инженерной частью всей России, руководит возведением укреплений Тоболо-Ишимской линии, а также Кронштадтскими, Рижскими, в Петербурге и другими. В 1755 году управляет строительством и содержанием Кронштадтского канала, тогда же основав госпиталь для рабочих на канале, немного позже открывает в Кронштадте школу для детей рабочих и мастеров. Награждён орденами Св. Анны (1748) и Св. Александра Невского (30.08.1760). Дослужившись до чина генерал-аншефа, Ганнибал был отправлен в отставку (1762) и умер в 1781 году. Был похоронен на Старом суйдинском кладбище; могила утрачена.

Ганнибал вёл мемуары на французском языке, но уничтожил их. Его отношение к крепостным было необычным для того времени. В 1743 году, сдавая часть деревни Рагола в аренду Иоахиму фон Тирену, он включает в договор пункты, запрещающие телесные наказания крепостных и увеличение установленных норм барщины; когда фон Тирен нарушает эти пункты, Ганнибал расторгает договор по суду.

Разведение картофеля

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Известен вклад Ганнибала в развитие картофелеводства в России. Первая грядка с картофелем появилась в России ещё при Петре Великом. Первый русский император выращивал картофель в Стрельне, надеясь использовать как лекарственное растение. В 1760-х годах Екатерина II решила, что «земляное яблоко» можно попробовать использовать в голодные годы, и поручила Абраму Ганнибалу, который был знаком с этой культурой, заняться у себя в усадьбе разведением картофеля. Таким образом, усадьба Ганнибалов «Суйда» стала первым местом в России, где появились сначала небольшие, а потом и обширные картофельные поля, которые вскоре переместились и на территории соседних поместий. Крестьяне сначала очень насторожённо отнеслись к «земляному яблоку», но в некоторые годы картофель спасал от голода, и недоверие к нему постепенно пропало.

Семья

Родной брат Абрама, Алексей Петрович (названный так, по-видимому, в честь царевича Алексея), карьеры не сделал, служил гобоистом в Преображенском полку, был женат на крепостной ссыльных князей Голицыных и последний раз упоминается в конце 1710-х годов; в семье Ганнибалов память о нём не сохранилась, и о его существовании стало известно лишь из архивов петровского времени в XX веке.

В начале 1731 года Абрам Ганнибал женился в Петербурге на гречанке Евдокии Андреевне Диопер, дочери офицера галерного флота. Вышедшая замуж против воли, Евдокия Андреевна, по одной из версий, изменила мужу, что вызвало преследования и истязания со стороны обманутого. По другой версии, Ганнибал, увидев ребёнка — светлокожую и белокурую девочку, обвинил жену в измене, после чего она попыталась отравить его с помощью кондуктора Шишкова. Дело дошло до суда; Шишкова скоро признали виновным, её же арестовали и держали в заключении 11 лет в ужасных условиях. Из материалов бракоразводного дела следует, что Ганнибал «бил несчастную смертельными побоями необычно» и много лет держал её «под караулом» на грани смерти от голода.

Между тем Ганнибал познакомился в Пернове с Христиной-Региной фон Шеберг (Christina Regina von Sjöberg), прижил с ней детей и женился на ней в 1736 при живой жене, предъявив как доказательство развода постановление суда о наказании за прелюбодеяние. В 1743 году Евдокия, отпущенная на поруки, вновь забеременела, после чего подала прошение в консисторию, в котором признавала и прошлую измену и сама просила развести её с мужем. Однако тяжба с Евдокией окончилась лишь в 1753; супругов развели, жену сослали в Староладожский монастырь, а на Ганнибала наложили епитимью и денежный штраф, признав, однако, второй брак законным и сочтя виновным военный суд, который вынес решение по делу о прелюбодеянии без рассмотрения его Синодом.

Детей у Ганнибала было одиннадцать, но до взрослых лет дожили четыре сына (Иван, Петр, Осип, Исаак) и три дочери (Елизавета, Анна, Софья); из них Иван участвовал в морской экспедиции, взял Наварин, отличился под Чесмой, по указу Екатерины II проводил строительства города Херсон (1779), умер генерал-аншефом в 1801 году. Дочь другого сына Ганнибала, Осипа, была матерью Александра Пушкина, упоминающего о своём происхождении от Ганнибала в стихотворениях: «К Юрьеву», «К Языкову» и «Моя родословная».

В кино и литературе

• О жизни Ганнибала (с рядом литературных допущений) рассказывается в неоконченном произведении А. С. Пушкина — «Арап Петра Великого»
• По мотивам этого произведения снят фильм — «Сказ про то, как царь Пётр арапа женил», сюжет которого имеет мало отношения к исторической действительности. В роли Ганнибала — Владимир Высоцкий.
• Давид Самойлов написал поэму «Сон о Ганнибале», повествующую о жизни Ганнибала в Пернове в 30-х годах XVIII века.
• Михаил Казовский «Наследник Ломоносова», историческая повесть, 2011
• Баллада о Беринге и его друзьях — роль А. П. Ганнибала исполняет Эрменгельт Коновалов
• Зуев-Ордынец М. Е. — «Царский куриоз», Повесть

• Память о Ганнибале в Прибалтике
• Commanders House Hanibal 1742-52.jpg

  Памятная табличка на Комендантском доме в Таллине.

• St Parasceve Orthodox Church in Vilnius3.jpg

  Мемориальная таблица на виленской Пятницкой церкви

• Monument to Pushkin and Hannibal1.JPG

  Освящение памятника Ганнибалу и Пушкину (автор В. Наливайка) в Вильнюсе

См. также

• Арап Высочайшего двора
• Густав Бадин

Литература

• Ганнибал А. П., Древник А. К. [memoirs.ru/texts/Gannibal_RA91.htm Автобиографические показания о происхождении, приезде в Россию и службе: прадеда Пушкина, Абрама Петровича Ганнибала и денщика Петра Великого, Андрея Кузьмича Древника] / Сообщ. и коммент. А. Барсукова. // Русский архив, 1891. — Кн. 2. — Вып. 5. — С. 101—104.
• Михневич В. О. [www.memoirs.ru/rarhtml/Mih_DP_IV86_23_1.htm Дед Пушкина. (Траги-комедия конца прошлого столетия)] // Исторический вестник. — 1886. — Т. 23, № 1. — С. 87—143.
• Опатович С. Е. [memoirs.ru/texts/OpatovicGanRS1877.htm Евдокия Андреевна Ганнибал, первая жена Абраама Петровича Ганнибала. 1731—1753] // Русская старина, 1877. — Т. 18, № 1. — С. 69—78.
• Дьёдонне Гнамманку (Dieudonné Gnammankou). Абрам Ганнибал: чёрный предок Пушкина = Abraham Hanibal, l'aïeul noir de Pouchkine / перевод с фр.: Н. Р. Брумберг, Г. А. Брумберг. — М.: Молодая гвардия, 1999. — 224 с. — (ЖЗЛ, вып. 761). — ISBN 5-235-02335-8.
• Лурье Ф. Абрам Ганнибал. Африканский прадед русского гения. — СПб.: Вита Нова, 2012. — 368 с. — ISBN 978-5-93898-422-6.
• Телепова Н. К. Жизнь Ганнибала — прадеда Пушкина. — СПб., 2004.

Ссылки

• Аннибал, арап Петра Великого // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907. — Т. Iа. — С. 814.
• Ганнибал, Абрам Петрович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1892. — Т. VIII. — С. 87—88.
• www.vinograd.su/education/detail.php?id=43414

Отрывок, характеризующий Ганнибал, Абрам Петрович

– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]