Герасимов, Осип Петрович
Поделись знанием:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.
– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.
Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
| Осип Петрович Герасимов | ||||
| ||||
|---|---|---|---|---|
| 19 ноября 1905 — 1 (14) января 1908 | ||||
| ||||
| февраль 1917 — 17 июня 1917 | ||||
| Рождение: | 15 февраля 1863 | |||
| Смерть: | 1920 Лубянская тюрьма, Москва | |||
| Награды: |
| |||
Осип Петрович Герасимов вариант Иосиф Петрович (15 февраля 1863 — 1920) — русский филолог, историк, педагог, домашний воспитатель детей Толстого, товарищ Министра народного просвещения в правительствах Витте — Столыпина (1905—1908) и во Временном правительстве (1917), в 1918—1920 член антисоветских организаций Национальный и Тактический центр[1].
Содержание
Биография
Потомственный дворянин, помещик Смоленской губернии. Отец — становой пристав Пётр Осипович Герасимов[2]. Осип Петрович владел имением Зайцево Успенской волости Вяземского уезда Смоленской губернии[3]. Поступил в историко-филологический факультет Московского университета. Будучи студентом, в 1888 году выступил на заседании Московского психологического общества с рефератом на тему «Психологический этюд о Лермонтове»[4]. Зимой 1888—1889 годов преподавал детям Толстого в Москве, много общался с Львом Николаевичем[5]. В 1889 году Лев Николаевич обращается к Л. Е. Оболенскому с просьбой помочь с публикацией статьи Герасимова о Лермонтове[6]. В это время Герасимов являлся заведующим складом изданий сочинений Толстого[7]. Очевидно, просьба Льва Николаевича успеха не имела, так как статья была опубликована только восемь лет спустя.
Преподаватель ряда московских гимназий (в том числе среди его учеников С. П. Мельгунов). В 1893 году Герасимов активно участвовал в работе Исторической секции Учебного отдела Общества распространения технических знаний, бывшей в то время своеобразной лабораторией научно-методической мысли в сфере исторического образования[8]. Служил личным секретарём предводителя московского дворянства князя П. Н. Трубецкого. C 13 мая 1889 года на государственной службе. С 1 июля 1899[9] по ноябрь 1905 — директор Петровско-Александровского пансиона-приюта московского дворянства. С 1 января 1905 — действительный статский советник[10]. 19 ноября 1905 года был назначен товарищем министра народного просвещения. В результате подвергался ожесточенной критике и с левого фланга, и с правого фланга политического спектра. Его усилиями подготовлен первый проект о введении в России обязательного всеобщего обучения. Докладывал этот проект сам Герасимов, а не министр Кауфман, на даче Столыпина на Аптекарском острове вечером 11 августа 1906, т. е. накануне покушения. Столыпин по своему обыкновению молчал, Коковцов критиковал проект как утопичный. В результате его не отклонили, а отправили на доработку[11]. На посту товарища министра способствовал открытию в Москве Народного университета имени Шанявского. 27 ноября министерство внесло в Думу законопроект об открытии Народного университета[12]. Оставался на посту товарища министра народного просвещения до 1908.
В 1914 — председатель смоленского отделения Всероссийского Земского союза[13], заведующий контрольным отделом Комитета Северо-Западного фронта Всероссийского земского союза[14], в 1917 — председатель комитета Северного фронта Всероссийского земского союза. После февраля 1917 г. член правления Подольского артиллерийского завода “Земгаубица” (до октября 1917 г.)[15].
После февраля 1917 снова назначен товарищем министра народного просвещения во Временном правительстве. 17 июня 1917 года ушел с этого поста вместе с министром А. А. Мануйловым[16]. Герасимов играл ключевую роль в подготовке реформы русского правописания[17]. По словам С. Е. Трубецкого, Герасимов был убеждён в огромной опасности Ленина. Он говорил главе временного правительства Г. Е. Львову: "назначьте меня Министром Внутренних Дел. Я обязуюсь немедленно и «без вашего ведома» арестовать Ленина, который при попытке к бегству будет тут же убит."[18].
На прямой вопрос октябриста В. И. Стемпковского: "К какой партии принадлежите Вы?" Герасимов отвечал: "К никакой, я беспартийный"[19][20]. Сосед по имению Герасимовых А. Г. Лукошин сообщает, что первый раз Осип Петрович был арестован в Москве зимой 1917—1918 годов, при этом одновременно домашнему аресту была подвергнута его жена в имении[3].
В 1918—1920 годах активный деятель антибольшевистского подполья. Участник петроградской группы «Союза Возрождения России», потом «Национального центра»[21]. Как представитель от Национального центра вошёл в "Тактический центр", подпольное объединение антибольшевистских организаций ("Союз возрождения России", "Совет общественных деятелей", "Национальный центр" и др.), выступавших против советской власти. По заданию Тактического центра разрабатывал программу демократической реформы народного образования. 10 февраля 1920 — арестован органами ВЧК «как участник нелегальной контрреволюционной монархической организации "Тактический Центр"».
Скончался во время следствия. Предполагали, что причиной смерти была язва желудка, от которой Герасимов страдал до ареста[14]. С. П. Мельгунов так описывает состояние Герасимова в Лубянской тюрьме:Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище (3-й участок[24], 46 ряд, 11 место[25]).Легко себе представить, как ужасно было положение <...> Герасимова, страдавшего воспалением мочевого пузыря и не "фиктивной", а настоящей уже круглой язвой в желудке! <...> У Герасимова, хорошо помню, впервые проявилась в очень острой форме болезнь, когда я был в старших классах гимназии. Его считали погибшим. Но он выжил и прожил более 20 лет, при правильной диете и более-менее правильном образе жизни. Ему плохо приходилось в тюрьме, куда он попал в первый раз в своей жизни. Организм был уже истощен, потому что последний год существования и на воле не мог обеспечить правильную диету. <...> Тюрьма в буквальном смысле уморила Герасимова, сидевшего, к тому же, по делу, которое имело в это время только "исторический интерес", как сказано было мне при первом допросе. Он умер в больнице, тогда, когда следствие почти уже кончилось.
В камере 22 [-ой] я три недели просидел вместе с Герасимовым. Он еле-еле двигался. Вид у него был убийственный, хотя ему было всего 57 лет <...>. Он хлеба не мог есть - желудок не переваривал. На другой пище, даже усовершенствованной, конечно, долго без передач существовать нельзя, без того, чтобы не дойти до полного физического истощения. На первых порах передачи происходили два раза в неделю, через месяц их свели на раз. По-видимому, у Герасимова плохо было в денежном отношении. Его передачи были малы и несоответственны состоянию его здоровья. Я и отчасти Виноградский немного его подкармливали, я делился с ним кофе, маслом, сахаром, простоквашей и молоком. Его жена, может быть от отсутствия тюремной практики, может быть от отсутствия инициативы и денег, может быть от того, что не хотела "обивать пороги" не добилась или не добивалась организации ему передачи более частой. Местный доктор прописал ему усиленное питание. Какая это, в сущности, насмешка - давали вместо 1 ф[унт] хлеба 11/2, тогда, когда он мог съесть только 1/8 и то с трудом. Давали двойную порцию супа, когда он не съедал и одинарной. Нас скоро развели по разным камерам. Но знаю, в какие условия попал Герасимов. Но факт говорит сам за себя. Я скоро от Агранова узнал о его смерти в больнице[22][23].
Отзывы современников
мой хороший знакомый Герасимов, кандидат, прошлого года написал статью о Лермонтове, весьма замечательную. Он показывает в Лермонтове самые высокие нравственные требования, лежащие под скрывающим их напущенным байронизмом. Статья очень хорошая. Лев Толстой о статье Герасимова, 14 апреля 1889.[6].
Этого идеального, честного и прямого человека, этого чудного педагога, этого человека, сердечно любящего детей, обвиняют. И в чем же? Будто министерство желает «под флёром лицемерной гуманности замаскированным способом увольнять из школ беспокойных учеников». Просто больно читать. Е. Я. Кизеветтер, 27 января 1906.[26].
Меньшевик Потресов говорил князю С. Е. Трубецкому:
Знаете, я с молодых лет всегда был революционером, но только поработав с вами, я увидел, что и «просвещенные тори» могут быть полезны для общественного дела... даже очень полезны! С уходом Осипа Петровича и вас у нас не останется элемента традиции и порядка<...> Раньше мне было бы даже смешно подумать, что я буду когда-нибудь жалеть об уходе с постов старого бюрократа и князя... А вот — жалею! Век живи — век учись! Вы оба были полезными работниками... не знаю, как теперь пойдет дело...[18]
Семья
- Жена — Анна Андреевна Герасимова[26][2], урождённая Линберг, дочь известного педагога, автора учебников географии и составителя географических атласов Андрея Леонардовича Линберга (1837—1904).
Награды
К 1907 году имел следующие награды[27]:
- Орден Святой Анны 3-й степени (1900),
- Орден Святого Станислава 2-й степени (1903)[9].
- Орден Святого Станислава 1-й степени (1907)
Сочинения
- Герасимов О. П. Новая черта в нашей учебно-исторической литературе. - Историческое обозрение (Исторического общества при императорском Петербургском университете). Т. V. Отд. 1. 1892. [СПб.] - С. 260-271; То же отд. изд. [СПб.] Типография М. М. Стасюлевича. 1892 12 стр.;
- Герасимов О. П. Одна из старых черт в нашей учебно-исторической литературе. // Историческое обозрение. Под ред. Н. И. Кареева. Т. VIL Спб., 1894. 29-42.
- Герасимов О. П. Очерк внутренней жизни Лермонтова по его произведениям (Психологический этюд) В кн.: Читатель. 1896. Кн. 33. Стр. 81-128. То же в: М. Ю. Лермонтов. Иллюстрированное полное собр. соч. т. 3. М. 1914. Стр. III – XXXII.;
- Герасимов О. П. К вопросу о всеобщей, прямой, равной и тайной подаче голосов. - М. 1905. - 18 с.;
- Герасимов О. П. Из записной книжки. Заметки о заграничных воспитательных учреждениях. [СПб.] [1906]. 67 стр.
Напишите отзыв о статье "Герасимов, Осип Петрович"
Ссылки
- [www.runivers.ru/lib/authors/author83615/ Герасимов Осип Петрович // РУниверс]
- [www.alexanderyakovlev.org/almanah/almanah-dict-bio/1021346/3 Герасимов Осип Петрович // Биографический словарь. Архив А. Н. Яковлева]
- Куликов С. В. Герасимов Осип Петрович. // На изломе эпох: вклад С. Ю. Витте в развитие российской государственности. - 2014. - Т. 2: С. Ю. Витте и его современники. - С. 199-200
- Князь Сергей Евгеньевич Трубецкой. [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/auth_book904e.html?id=86131&aid=233 Минувшее.] — Москва: ДЭМ, 1991. С. 189-190, 216, 259.
Архивы
- Личный фонд в РГИА ф. 1597[28]
Примечания
- ↑ Источники: [www.runivers.ru/lib/authors/author83615/%20%20 Краткая библиографическая справка], [fgurgia.ru/showObject.do?object=27833938 Письма разных лиц И. П. Герасимову. Государственный исторический архив. Ф. 1597 Оп. 1. Название описи: 1902-1916 гг.], [fgurgia.ru/showObject.do?object=45673146&viewMode=D_10572&link=1 Письма И. П. Герасимову попечителей учебных округов, ... Государственный исторический архив. Ф. 1597]
- ↑ 1 2 [www.belousenko.com/books/litera/chudakova_bulgakov.htm Мариэтта Чудакова Жизнеописание Булгакова.]
- ↑ 1 2 [www.voskres.ru/literature/library/likoshin.htm А. Г. Лыкошин И свет во тьме. Семейная хроника.]
- ↑ [rl-online.ru/articles/1-05/284.html Антонина Ждан, Александр Донцов Роль Московского психологического общества в развитии психологии в московском университете.]
- ↑ [alexnest.ru/russkaya-klassika/t/tolstojj-l-n/tolstoj-lev-nikolaevich-tom-50-dnevniki/ Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Том 50, Дневники и записные книжки 1888—1889.]
- ↑ 1 2 [www.rvb.ru/tolstoy/01text/vol_19_20/vol_19/0880.htm Л. Н. Толстой. ТОМ ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ. СОДЕРЖАНИЕ. ПИСЬМА 1882—1899]
- ↑ [www.rvb.ru/tolstoy/02comm/introcomm_20_2.htm Алфавитный указатель имен. Л. Н. Толстой. ТОМ ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ. СОДЕРЖАНИЕ. ПИСЬМА 1882—1899]
- ↑ [www.hist.vsu.ru/cdh/Articles/02-07.htm А. В. Макушин ДНЕВНИКОВЫЕ ЗАПИСИ М.С. КОРЕЛИНА О П.Н. МИЛЮКОВЕ]
- ↑ 1 2 Список лиц, служащих по ведомству Министерства народного просвещения на 1905 год. СПб. 1905. C. 606
- ↑ [www.runivers.ru/bookreader/book460944/#page/1/mode/1up Правительственные распоряжения. // Журнал министерства Народного просвещения. Новая серия. Ч. 1. 1906 январь.]
- ↑ [www.historichka.ru/istoshniki/gurko/5.html Гурко В. И. Черты и силуэты прошлого. Глава 1. Министерство Столыпина. Вторая и Третья Государственные думы (9 июня 1906 г. — 11 сентября 1911 г.)]
- ↑ [db.rgub.ru/youthlib/3/Speranskij_N.V._Vozniknovenie_Moskovskogo.pdf Н. Сперанский Возникновение Московского городского народного университета имени А. Л. Шанявского. Историческая справка. М.: Городская типограия. 1913. С. 29.]
- ↑ [www.oboznik.ru/?p=28925 Первая мировая война 1914—1918 годов — актуальное направление краеведения]
- ↑ 1 2 [pkk.memo.ru/page%202/KNIGA/Ge.html#ge.18 Заклеймённые властью. Анкеты, письма, заявления политзаключенных в Московский Политический Красный Крест и Помощь политзаключенным, во ВЦИК, ВЧК-ОГПУ-НКВД]
- ↑ [magazines.russ.ru/zvezda/2008/6/pr9.html Сергей Мельгунов Во имя "правильного исторического освещения". «Звезда» 2008, № 6]
- ↑ [biblio.narod.ru/gyrnal/publicat/o_komit.htm Краткие сведения об учреждении. Государственного Комитета по народному образованию и его деятельности]
- ↑ [biblio.narod.ru/gyrnal/publicat/o_komit.htm Ильин И. Как же это случилось? // Сборник статей о русском национальном правописании С. 42]. При этом противник реформы Ильин, говоря о ней, как о "деле рук" Мануйлова и Герасимова, причём в первую очередь именно второго из них, подчеркивает "Лишь позднее узнал я, членом какой международной организации был Герасимов." Никаких доказательств действительной принадлежности Осипа Петровича к масонству в настоящее время не обнаружено.
- ↑ 1 2 [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=7220 Трубецкой С. Е. Минувшее / Князь Сергей Евгеньевич Трубецкой ; предисл. Н. А. Руднева. - М. : ДЭМ, 1991. - 340 с.]
- ↑ Тактический центр. Документы и материалы. М.: РОССПЭН. 2012. с. 467. ISBN 978-5-8243-1714-5
- ↑ Однако в некоторых биографических справках прямо указано, что О. П. Герасимов был кадет: [www.alexanderyakovlev.org/almanah/almanah-dict-bio/1021346/3]. По-видимому, эта путаница связана с тем, что по делу "Национального центра", в котором состоял и Осип Петрович, проходил и был расстрелян (под фамилией Греков) его однофамилец (или дальний родственник?) видный кадет П. В. Герасимов.
- ↑ [www.alexanderyakovlev.org/almanah/almanah-dict-bio/1021346/3 Герасимов Осип Петрович. Биографический словарь. Архив Александра Н. Яковлева]
- ↑ [freeref.ru/wievjob.php?id=829528 Фрагмент тюремного дневника С. П. Мельгунова за 1920 г. (публикация В. С. Христофорова)]
- ↑ А. Л. Толстая считала, что Герасимов в соседней камере "умер от разрыва сердца", так как как-то ночью она слышала шум "точно упало тело", а потом как суетились надзиратели, подымали что-то тяжёлое, выносили [www.marsexx.ru/tolstoy/doch.html], однако, по-видимому, эта догадка ошибочна.
- ↑ [rosgenea.ru/?alf=4&page=26&serchcatal=%C3%E5%F0%E0%F1%E8%EC%EE%E2&radiobutton=4 Кипнис С. Е. Новодевичий мемориал. М., 1995]
- ↑ [novodevichiynecropol.narod.ru/3_4_lines.htm Ново-Девич. кл-ще 3 участок]
- ↑ 1 2 [feb-web.ru/feb/rosarc/ra5/Ra5-338-.htm РЕВОЛЮЦИЯ 1905—1907 гг. ГЛАЗАМИ КАДЕТОВ (Из дневников Е. Я. Кизеветтер)]
- ↑ Список гражданским чинам четвёртого класса на 1907 год, СПб. 1907. C. 2014
- ↑ [www.dissercat.com/content/stolypinskaya-programma-preobrazovaniya-rossii-1906-1911 Пожигайло П. А. Столыпинская программа преобразования России :1906-1911]
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Герасимов, Осип Петрович
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.
– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.
Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
Категории:
- Родившиеся 15 февраля
- Родившиеся в 1863 году
- Умершие в 1920 году
- Персоналии по алфавиту
- Умершие в Москве
- Кавалеры ордена Святого Станислава 1 степени
- Кавалеры ордена Святого Станислава 2 степени
- Кавалеры ордена Святой Анны 3 степени
- Погибшие в Гражданскую войну в России
- Лермонтоведы
- Действительные статские советники
- Выпускники историко-филологического факультета Московского университета
- Педагоги Российской империи
