Гран-при Аргентины 1955 года
Поделись знанием:
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.
Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
| исп. IIIo Gran Premio de la Republica Argentina | |
|---|---|
| Дата | |
| Место | |
| Трасса |
Буэнос-Айрес (3912 м) |
| Дистанция |
96 кругов, 375,552 км |
| Погода |
Очень жарко, сухо. |
| Поул | |
| 1:43,1 (136,6 км/ч) | |
| Быстрый круг | |
| 1:48,3 (130,0 км/ч) | |
| 45 круг | |
| Подиум | |
| Победитель | |
| 2 место | |
| 3 место | |
|
| |
| 1 из 7 Гран-при Сезона 1955 / Гонка №42 | |
Гран-при Аргентины 1955 года — первый этап чемпионата мира по автогонкам в классе Формула-1 сезона 1955 года. Автогонки прошли 6 января 1955 года на трассе Буэнос-Айрес.
Классификация
| Место | С | № | Пилот | Конструктор | Ш | Круги | Время/причина схода | О |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | 3 | 2 |  Хуан-Мануэль Фанхио
|
Mercedes-Benz | C | 96 | 3:00:38,6 | 8+1 |
| 2 | 1 | 12 | Хосе-Фройлан Гонсалес
|
Ferrari | Е | 60 | +1:29,6 | 2 |
 Морис Трентиньян
|
16 | 2 | ||||||
 Нино Фарина
|
20 | 2 | ||||||
| 3 | 5 | 10 | Нино Фарина
|
Ferrari | Е | 50 | +2 круга | 11⁄3 |
| Умберто Мальоли
|
22 | 11⁄3 | ||||||
| Морис Трентиньян
|
22 | 11⁄3 | ||||||
| 4 | 10 | 8 |  Ханс Херрманн
|
Mercedes-Benz | C | 30 | +2 круга | 1 |
| Карл Клинг
|
30 | 1 | ||||||
 Стирлинг Мосс
|
34 | 1 | ||||||
| 5 | 16 | 18 | Роберто Мьерес
|
Maserati | P | 91 | +5 кругов | 2 |
| 6 | 7 | 28 |  Харри Шелл
|
Maserati | P | 50 | +8 кругов | |
| Жан Бера
|
38 | |||||||
| 7 | 18 | 22 | Луиджи Муссо
|
Maserati | P | 50 | +13 кругов | |
| Серджо Мантовани
|
20 | |||||||
| Харри Шелл
|
13 | |||||||
| Сход | 20 | 26 | Клемар Буччи
|
Maserati | P | 30 | Давление топлива | |
| Харри Шелл
|
14 | |||||||
| Карлос Мендитеги
|
10 | |||||||
| Сход | 19 | 20 | Серджо Мантовани
|
Maserati | P | 30 | Двигатель | |
| Луиджи Муссо
|
10 | |||||||
| Жан Бера
|
14 | |||||||
| Сход | 17 | 42 | Хесус Иглесиас
|
Gordini | Е | 38 | Трансмиссия | |
| Сход | 14 | 14 | Морис Трентиньян
|
Ferrari | Е | 36 | Двигатель | |
| Сход | 12 | 36 | Эудженио Кастеллотти
|
Lancia | P | 20 | Авария | |
| Луиджи Виллорези
|
15 | |||||||
| Сход | 8 | 6 | Стирлинг Мосс
|
Mercedes-Benz | C | 29 | Топливная система | |
| Сход | 21 | 30 |  Альберто Уриа
|
Maserati | Е | 22 | Недостаточная подача топлива | |
| Сход | 2 | 32 | Аскари Альберто
|
Lancia | P | 21 | Авария | |
| Сход | 15 | 38 | Эли Байоль
|
Gordini | Е | 7 | Трансмиссия | |
| Сход | 4 | 16 | Жан Бера
|
Maserati | Е | 2 | Авария | |
| Сход | 6 | 14 | Карл Клинг
|
Mercedes-Benz | C | 2 | Авария | |
| Сход | 11 | 34 | Луиджи Виллорези
|
Lancia | P | 2 | Утечка топлива | |
| Сход | 9 | 40 | Пабло Биргер
|
Gordini | Е | 1 | Авария | |
| Сход | 13 | 24 | Карлос Мендитеги
|
Maserati | P | 1 | Авария |
Напишите отзыв о статье "Гран-при Аргентины 1955 года"
Примечания
- Круги лидирования:
- Хуан-Мануэль Фанхио 65 кругов (1-2, 26-34, и 43-96)
- Альберто Аскари 14 кругов (3-5 и 11-21)
- Хосе-Фройлан Гонсалес 9 кругов (6-10 и 22-25)
- Харри Шелл 6 кругов (35-40)
- Роберто Мьерес 2 круга (41-42) (Единственная гонка в которой он лидировал.)
- Обмен болидами:
- Болид #12: Хосе-Фройлан Гонсалес (60 кругов), Нино Фарина (20 кругов) и Морис Трентиньян (16 кругов). Они разделили 6 очков за второе место.
- Болид #10: Нино Фарина (50 кругов), Умберто Мальоли (22 круга) и Морис Трентиньян (22 круга). Они разделили 4 очка за третье место.
- Болид #8: Ханс Херрманн (30 кругов), Карл Клинг (30 кругов) и Стирлинг Мосс (34 круга). Они разделили 3 очка за четвёртое место.
- Болид #28: Харри Шелл (50 кругов) и Жан Бера (38 кругов).
- Болид #22: Луиджи Муссо (50 кругов), Луиджи Муссо (20 кругов) и Харри Шелл (13 кругов).
- Болид #20: Серджо Мантовани (30 кругов), Жан Бера (14 кругов) и Луиджи Муссо (10 кругов).
- Болид #26: Клемар Буччи (30 кругов), Харри Шелл (14 кругов) и Карлос Мендитеги (10 кругов).
- Болид #36: Эудженио Кастеллотти (20 кругов) и Луиджи Виллорези (15 кругов).
- Этому Гран-при принадлежит звание самой горячей гонки Формулы-1, 40 °C (около 104 °F). Этот рекорд был повторён дважды на Гран-при США-Запад 1984 года и Гран-при Бахрейна 2005 года.
- Из-за экстремальных условий только Хуан-Мануэль Фанхио и Роберто Мьерес проехали сами от старта до финиша(не передавали болид другим пилотам).
- Дебют в Гран-при для: Эудженио Кастеллотти и Альберто Уриа. Единственное появление в Гран-при: Хесус Иглесиас.
- Последний Гран-при для: Пабло Биргер, Клемар Буччи и Серджо Мантовани.
Ссылки
- [wildsoft.ru/gp.php?y=1955&gp=042 Гран-при Аргентины 1955 года] (рус.) на сайте wildsoft.ru
- [www.grandprix.com/gpe/rr042.html Гран-при Аргентины 1955 года] (англ.) на сайте grandprix.com
| Предыдущая гонка: Гран-при Испании 1954 года |
FIA Формула-1 Чемпионат мира, сезон 1955 года |
Следующая гонка: Гран-при Монако 1955 года |
|
| ||
| Предыдущая гонка: Гран-при Аргентины 1954 года |
Гран-при Аргентины | Следующая гонка: Гран-при Аргентины 1956 года |
| ||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Гран-при Аргентины 1955 года
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.
Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
