Демидовский юридический лицей

Ярославское Демидовское училище высших наук, Демидовский юридический лицей, Демидовский лицей, Ярославский государственный университет — высшее учебное заведение в Ярославле, существовавшее под этими названиями в 1803—1924 годах. Современный Ярославский государственный университет имени П. Г. Демидова считается его преемником.

Ярославское Демидовское училище высших наук (1803—1833)

Основано по высочайшему указу Александра I от 6 (18) июля 1803 года на средства и по предложению Павла Григорьевича Демидова — на финансирование деятельности училища полностью шёл оброк с вотчин Демидова в Угличском и Романовском уездах Ярославской губернии, где тому принадлежало свыше 3,5 тысяч крепостных. Занятия начались 13 августа 1804 года, торжественное открытие состоялось 29 апреля (11 мая) 1805 года. Это было первое высшее учебное заведение в Ярославле. По статусу училище занимало «первую ступень непосредственно после центральных университетов, в Империи существующих».

В училище преподавали словесность древних языков и российское красноречие, философию, право естественное и народное, чистую и смешанную математику, естественную историю, химию и технологию, политическую историю и экономию с финансами, кроме этих предметов, изучались новые языки и Закон Божий. Проводились публичные лекции по физике, истории, химии и другим наукам. С 1819 года введено преподавание рисования, фехтования, музыки, танцев. Студенты, окончившие полный курс лицея, поступали на гражданскую службу с низшим, 14 классом.

Сначала числилось 13 преподавателей и 35 студентов (из них 20 обучались бесплатно), до 1810 года число учащихся не превышало 49, но уже в 1822 году число студентов достигло 109. Всего с 1805 по 1833 в училище прошли обучение 739 студентов из 26 губерний Российской империи.

Для нужд училища в 1816 году был передан Архиерейский дом на Стрелке, построенный в 1788 году архитектором Э. М. Левенгагеном. В 1829 году был открыт памятник основателю училища — Демидовский столп на Ильинской площади.

Демидовский лицей (1834—1868)

Указом Николая I от 2 (14) августа 1833 года училище с 1 (13) января 1834 года было преобразовано в Демидовский лицей, а пансион, существовавший при училище, был присоединён к Ярославской гимназии. По новому уставу лицей находился в ведении Московского университета: им назначался штат сотрудников, который на момент преобразования составил 12 человек: директор, законоучитель, восемь профессоров и два лектора. Обучалось тогда 114 студентов, в том числе 40 бесплатно.

Курс обучения в лицее был трёхлетний. Преподавались закон Божий, математика, физика, химия и технология, российская и латинская словесность, философия, естественная история, русское публичное, гражданское и уголовное право с их судопроизводствами, политическая экономия и финансы, российская и всеобщая история и статистика, немецкий и французский языки. Особое внимание обращалось на науки юридические и камеральные, прочие считались второстепенными.

В 1845 году лицей был переведён в подчинение попечителя московского учебного округа. Число профессоров сокращено до 6, а бесплатных мест до 20. Стали преподаваться политическая арифметика и бухгалтерия, зоология, ботаника и минералогия, сельское хозяйство, лесоводство и земледелие, законы государственного благоустройства, из преподавания исключены философия и естественная история. Выпускник мог поступать на службу с 12 классом. Лицею было позволено иметь свою типографию.

В 1846—1849 годах в лицее преподавал законоведение, государственное право и финансы профессор К. Д. Ушинский — основоположник научной педагогики в России.

К 1866 году в лицее обучалось только 39 студентов, преподавал 1 профессор, 4 исполняющих должность профессора и 1 преподаватель.

Демидовский юридический лицей (1868—1918)

По высочайше утверждённому 3 (15) июля 1868 года уставу лицей был преобразован в юридический лицей. Курс обучения стал четырёхлетним. Учебные предметы — те же, что на юридических факультетах университетов — отныне лицей давал высшее юридическое образование. В 1886 году для студентов лицея введена форменная одежда, та же, что и для студентов университета. В начале 1892 года в лицее обучалось 169 студентов. В начале XX века его ежегодно заканчивали около 100 человек, пятая часть из них как кандидаты права.

Издавались «Временник» (более 100 томов), «Юридическая библиография» и «Юридические записки». По юридической литературе (100 тысяч томов) библиотека лицея уступала только библиотеке Московского университета. Демидовский юридический лицей был учебным, научным и культурным центром Ярославской и соседних губерний.

В разные годы в юридическом лицее учились поэты К. Бальмонт и М. Богданович (в 1994 году ему был установлен памятник около главного корпуса Ярославского университета), писатель-фантаст A. Беляев.

Директора Демидовского лицея

См. также: Директора Демидовского лицея

• Яниш, Карл Иванович (1804—1809)
• Покровский, Герасим Фёдорович (1812—1814)
• Майков, Михаил Александрович (1824—1826)
• Клименко, Алексей Фомич (1828—1838)
• Голохвастов, Пётр Владимирович (1839—1848)
• Тиличеев, Николай Павлович (1848—1850)
• Коншин, Николай Михайлович (1850—1856)
• Ляпунов, Михаил Васильевич (1856—1864)
• Грифцов, Василий Павлович (1866—1868)
• Митюков, Каллиник Андреевич (1869—1870)
• Капустин, Михаил Николаевич (1870—1883)
• Кремлев, Николай Александрович (1883—1885)
• Шпилевский, Сергей Михайлович (1885—1904)
• Берендтс, Эдуард Николаевич (1904—1905)
• Чубинский, Михаил Павлович (1906—1909)
• Щеглов, Владимир Георгиевич (1910—1917)
• Ширяев, Валериан Николаевич (1917—1918)

Ярославский государственный университет

Период 1918—1924

В соответствии с декретом Совета народных комиссаров от 21 января 1919 года, подписанным В. И. Лениным, Демидовский юридический лицей был преобразован в Ярославский государственный университет. В 1922 году в его состав были включены Ярославский институт народного образования, готовивший учителей, и Ярославское отделение Московского археологического института, готовившее искусствоведов, историков, археологов. В университете тогда имелись факультеты общественных наук, медицинский, агрономический, педагогический, рабфак.

Но уже в 1924 году Ярославский университет был закрыт в связи с реорганизацией системы образования, вызванной финансовыми трудностями в стране, его педагогический факультет вновь стал самостоятельным вузом, единственным на территории края на протяжении более десяти лет — Ярославским государственным педагогическим институтом. Главное же здание лицея сгорело в ночь с 7 на 8 июля 1918 года во время подавления Ярославского восстания и было окончательно разобрано в 1929 году. В 1931 году был демонтирован Демидовский столп.

Период — с 1970

Открытый повторно в 1970 году Ярославский государственный университет принято считать преемником университета начала века и Демидовского вуза. В 1995 году ему было присвоено имя П. Г. Демидова. В 2005 году на прежнем месте был воссоздан Демидовский столп.

Печатные издания

Временник Демидовского юридического лицея издавался книгами (всего 112) в Ярославле с 1872 по 1914 гг. Редакторы — директора лицея: С. М. Шпилевский; с кн. 89 (1904 г.) Э. Н. Берендтс; с кн. 91 (1906 г.) М. П. Чубинский; с кн. 99 (1910 г.) В. Г. Щеглов. В Официальном отделе «Временника» публиковались извлечения из протоколов заседаний Совета лицея, списки студентов, принятых в лицей и др. В Неофициальном — лекции профессоров и доцентов лицея, исследования по теории и истории права, в которых юридические проблемы связывались с вопросами социально-политическими. «Временник» помещал оригинальные и переводные произведения. Многие работы представляли собой монографии в 300—400 стр. В их числе: Н. Н. Ворошилов «Критический обзор учения о разделении власти» (1872 г., ч. 1); Т. М. Яблочков «Влияние вины потерпевшего на размер возмещаемых ему убытков» (1910 г., т. 101); Г. С. Фельдштейн «Главные течения в истории науки уголовного права в России» (1910 г., т. 102) и др. В книге 40 помещено оглавление первых сорока книг «Временника», в книге 56 — с 1 по 55-ю. В 100-й книге приводится содержание всех вышедших к этому моменту выпусков «Временника». «Содержание первых ста книг „Временника Демидовского юридического лицея (1872—1910)“» также вышло отдельным изданием.

См. также

• Список известных людей Демидовского лицея

Источники

• Демидовский юридический лицей в Ярославле // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.uniyar.ac.ru/index.php/История_ЯрГУ Статья на официальном сайте ЯрГУ им. П. Г. Демидова]

Литература

• Головщиков К. Д. История Демидовского юридического лицея в Ярославле (1803—1899 гг.). — Ярославль: Типо-литогр. Э. Г. Фальк, 1900. — 104 с.
• Головщиков К. Д. П. Г. Демидов и история основанного им в Ярославле училища (1803—1886 гг.). — Ярославль: Тип. Г. В. Фальк, 1887. — 225 с.
• Головщиков К. Д. Черты жизни и деятельности Ярославского Демидовского высших наук училища и потом лицея с краткою биографиею П. Г. Демидова. — Ярославль: Тип. губернского правления, 1869. — 72 с.
• Егоров А. Д. История лицеев в России от основания до закрытия (даты, события, факты). — Иваново, 1992.
• Егоров А. Д. Лицеи России: Опыт исторической хронологии. Кн. 1-5. — Иваново, 1993-95.
• Егоров А. Д. «На честное дело жизни»: Демидовский лицей. Ярославская юридическая школа: Историко-правовое исследование. — Ярославль: Верхняя Волга, 1997.
• Покровский С. П. Демидовский лицей в Ярославле в его прошлом и настоящем. — Ярославль: Тип. губернского правления, 1914. — 264, XV с.
• Рудаков В. Е.,. Лицеи в России // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Шпилевский С. М. [dlib.rsl.ru/viewer/01003720325#?page=5 Столетие Училища имени Демидова. Демидовское училище высших наук. Демидовский лицей. Демидовский юридический лицей. 1803—1903] / С. М. Шпилевский. — Ярославль: Тип. Губ. правл., 1903. — 28 с.
• Щеглов В. Г. Высшее учебное заведение в Ярославле имени Демидова в первый век его образования и деятельности (6 июля 1803—1903). — Ярославль, 1903.

Отрывок, характеризующий Демидовский юридический лицей

Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.