История Атланты

История города Атланта — административного центра штата Джорджия (США).

История территории до основания города

Территорию, на которой расположена Атланта и её пригороды, изначально занимали североамериканские индейские племена крики и чероки. В ходе военной кампании 1813 года, известной как Крикская война, крики, объединённые в конфедерацию и поддерживаемые англичанами, устроили кровавую бойню в форте Мимс на юго-западе штата Алабама, а затем сожгли его. В ответ на это правительство Соединённых Штатов распорядилось о постройке хорошо укреплённых фортов вдоль реки Чаттахучи. Один из этих фортов, Форт-Джилмер, располагался поблизости от того места, где проходила граница между землями криков и чероки, при впадении реки Пичтри в Чаттахучи. Вскоре форт был переименован в Форт-Пичтри. На тот момент он находился на западной границе Соединённых Штатов.

В 1823 году европейским переселенцам было разрешено селиться на территории, занимаемой ныне агломерацией Атланты. В 1835 году часть вождей чероки подписали (против воли большинства племён) договор в Нью-Ичоте, передававший индейские земли восточнее Миссисипи правительству США, что привело к депортации индейцев-чероки.

От железнодорожной станции к городу Атланта

В 1836 году парламент Джорджии издал указ о строительстве железной дороги Western and Atlantic Railroad, чтобы связать регион Средний Запад с портом Саванны. Первый этап этого проекта должен был пролегать от Чаттануги до места восточнее реки Чаттахучи, на территории современного округа Фултон. В дальнейшем её планировалось соединить с Georgia Railroad, идущей от Огасты, и Macon and Western Railroad, проходящей между Мейконом и Саванной. Полковника Стефена Харримана Лонга из Сапёрного корпуса Армии США попросили подобрать место, где было бы удобно закончить линию Western and Atlantic. Изучив различные варианты, осенью 1837 года он выбрал место между современными улицей Форсайт и бульваром Эндрю Янг Интернешнл. Там была помещена отметка «нулевая миля». В 1839 году Джон Трэшер построил там дома и магазин, и поселение получило название Трэшервилл.

В это же время начало расти ещё одно поселение, в нескольких милях к северу (на территории современного района Бакхед). В 1838 году там были открыты таверна и продуктовый магазин.

В 1842 году отметка «нулевая миля» была перенесена на четыре квартала к юго-востоку, а поселение получило название «Терминус» («конец железной дороги»). К этому времени поселение у станции насчитывало 6 зданий и 30 жителей, было построено двухэтажное кирпичное депо. и жители попросили назвать поселение «Лампкин» в честь губернатора штата Вильсона Лампкина, однако тот попросил вместо этого назвать поселение в честь своей дочери Марты, и оно было переименовано в Мартасвилл. В 1845 году главный инженер компании «Georgia Railroad» Дж. Эдгар Томсон предложил переименовать Мартасвилл в «Атлантика-Пасифика», которое вскоре было сокращено до Атланта и получило одобрение у поселенцев (которым, скорее всего, было всё равно, так как до сих пор ни одного поезда на станцию так и не прибыло). 29 декабря 1847 года Атланте был присвоен статус города.

Превращение в региональный железнодорожный узел

Первые поезда компании «Georgia Railroad» прибыли из Огасты (с востока) в сентябре 1845 года; в том же году был открыт отель «Атланта». В 1846 году компания «Macon & Western» также завершила ветку до Терминуса/Атланты, соединив маленькое поселение с Мейконом на юге и Саванной на юго-востоке, и в городе начался экономический бум, открылся ещё один отель — «Вашингтон Холл». К 1847 году город насчитывал уже 2500 человек, имел два отеля и две газеты. В 1848 году был избран первый мэр города, произошло первое убийство и была построена первая тюрьма. Городской совет одобрил строительство дощатых тротуаров, запретил торговлю по воскресеньям и назначил первого маршала. В 1849 году был открыт уже третий отель — «Trout House» (крупнейший городской отель периода до Гражданской войны), и начала выходить первая ежедневная газета «Daily Intelligencer».

В 1851 году была, наконец, завершена железнодорожная ветка компании «Western and Atlantic Railroad» (той самой, в качестве конечной ветки которой станция и задумывалась изначально), соединив город с Чаттанугой на северо-западе и открыв Джорджию для торговли с долинами рек Теннесси и Огайо. В 1853 году было завершено строительство Объединённого депо, а архитектор депо Эдвард Винсент изготовил для городского совета первую карту города.

В 1854 году города достигла четвёртая железнодорожная ветка — компании «Atlanta and LaGrange Rail Road» — соединившая город с Лагранжем на юго-западе. Атланта стала железнодорожным узлом играющим важную роль для всего Юга США.

В 1855 году в городе проживало уже 6025 человек. Действовали банк, ежедневная газета, фабрика, депо, взимались налоги на недвижимость, работало газовое уличное освещение, были театр и медицинский колледж.

Торговля и производство

Первой реальной промышленной постройкой в Мартасвилле стала лесопилка, возведённая в 1844 году Джонатаном Норкроссом. Ричард Петерс, Лемюэль Грант и Джон Мимс построили трёхэтажную мельницу, которая в годы Гражданской войны стала пистолетной фабрикой. В 1848 году Остин Лейден открыл первую литейную, а в 1858 году был построен первый прокатный стан, ставший вторым по продуктивности прокатным станом Юга (в годы Гражданской войны на нём изготавливались артиллерийские орудия, железнодорожные рельсы и бронеплиты для броненосца «Вирджиния»).

Город стал крупным центром перераспределения хлопка: только в 1859 году железная дорога «Georgia Railroad» отправила сюда три тысячи порожних вагонов, чтобы загрузить их хлопком.

К 1860 году городское население увеличилось до 7741 человека. В городе действовали четыре машиностроительных завода, две деревообрабатывающих фабрики, три дубильни, две обувные фабрики, мыловарня и текстильная фабрика.

Гражданская война и Реконструкция

Гражданская война

Во время Гражданской войны город был важным транспортным и промышленным узлом южан. В 1864 году город стал целью специальной операции северян (эти события красочно описаны в знаменитом романе Маргарет Митчелл «Унесённые ветром») под руководством генерала Уильяма Шермана. Свою печально известную тактику «выжженной земли» талантливый генерал применил и в Атланте, отдав приказ сжечь город. 11 ноября 1864 года приказ был приведён в исполнение. Нетронутыми остались лишь церкви и больницы.

Реконструкция

После Гражданской войны Атланта быстро восстановилась за счёт приёма мигрантов из прилегающих графств и штатов. На Юге много освобождённых рабов переехали с плантаций в города в поисках работы, и если население округа Фултон с 1860 по 1870 годы выросло с 14.427 человек до 33.446 человек, то доля чернокожего населения при этом выросла с 20,5 % до 45,7 %. В сочетании с тем, что в годы Гражданской войны было уничтожено много жилья, это привело к огромному росту спроса на жильё и расовой сегрегации: на окраинах города образовались три бидонвиля, населённых в основном чернокожими, которые были не в состоянии получить возможность жить в более-менее приличных условиях.

Программа Реконструкции создала много новых рабочих мест и Атланта вскоре стала основным деловым центром американского Юга. В 1868 году в Атланту из Милледжвилла была перенесена столица штата Джорджия.

«Врата Нового Юга»

Генри Грэйди, редактор журнала «The Atlanta Constitution», стал завлекать в город инвесторов лозунгом «Нового Юга», противопоставляя его сельскохозяйственному и рабовладельческому «Старому Югу». В рамках этих усилий в 1885 году на северной окраине города была построена Технологическая школа Джорджии.

В 1871 году в городе начала функционировать конка, которую в 1880-х годах сменил электрический трамвай.

В 1880 году Атланта обогнала Саванну и стала крупнейшим городом штата Джорджия.

В 1889 году Аса Кэндлер выкупил у Джона Пембертона, компанию, производившую напиток кока-кола и переименовал её в «The Coca-Cola Company».

В 1895 году в Атланте прошла Международная хлопковая выставка, которую посетило почти 800 тысяч человек. Открывал выставку президент Кливленд, однако запомнилась она речью о расовой политике, которую произнёс Букер Вашингтон.

Первая половина XX века

В начале XX века город стал ареной мощных расовых волнений. В 1906 году произошло расовое восстание, начавшееся 22 сентября нападением на четырёх белых женщин. В ответ были убиты по разным оценкам от 25 до 40 негров, а кварталы, где проживали афроамериканцы, разрушены. Волнения улеглись лишь через четыре дня. Непосредственным результатом этого восстания стала расовая сегрегация.

Начиная с 1913 года Атланта стала на два десятилетия одним из центров музыки кантри.

В 1917 году в Атланте случился большой пожар, уничтоживший 1938 зданий и оставивший без крыши над головой десять тысяч человек.

В 1930-х годах, во время «великой депрессии» городские власти практически обанкротились, и городской долг взяла на себя компания «Кока-кола». Чтобы помочь в преодолении экономического кризиса, федеральное правительство начало в 1935 году в Атланте строительство социального жилья.

15 декабря 1939 года в Атланте состоялась премьера кинофильма «Унесённые ветром», на которую собралось 300 тысяч человек.

В 1941 году в Атланту перенесла свою штаб-квартиру авиакомпания «Delta Air Lines».

Во время Второй мировой войны Атланта служила крупным перевалочным пунктом для отправки солдат из юго-восточных штатов на фронт. В пригороде работал завод компании «Bell Aircraft». Сразу после войны в Атланте был создан Центр по контролю за эпидемическими заболеваниями.

Развитие и борьба за гражданские права

В 1951 году город получил награду «All-America City Award» за быстрый рост и самый высокий уровень жизни на всём юге США. Стратегией развития города стало присоединение окрестностей: в 1952 году в состав городской территории был включён Бакхед, а также крупные территории на северо-западе, юго-западе и юге общей площадью 210 км², на которых проживало 100 тысяч новых жителей.

В 1960-х столица Джорджии стала одним из центров борьбы за гражданские права. В частности, Мартин Лютер Кинг со своими соратниками проводил здесь ряд демонстраций. В 1961 году мэр Айвэн Аллен-младший стал одним из немногих белых мэров Юга, поддержавших десегрегацию. Активные мероприятия по десегрегации проводились в Атланте с 1961 по 1973 годы.

В воскресенье 3 июня 1962 года в аэропорту Париж-Орли при взлёте потерпел катастрофу Boeing 707-328B компании Air France, в результате чего погибли 130 человек, 111 из которых были членами Атлантской ассоциации искусств. Катастрофа в Париже произошла как раз в разгар проходившего в США движения за гражданские права. В знак скорби активисты Мартин Лютер Кинг и Гарри Белафонте даже объявили об отмене сидячей забастовки в центре Атланты, которая проходила в знак протеста расовой сегрегации. Между тем, лидер движения «Нация ислама» Малкольм Икс на выступлении в Лос-Анджелесе заявил:

Я хотел бы объявить о прекрасном событии, произошедшем сегодня… Сегодня я получил знак от Бога … хорошо, хорошо, кто-то появился и сказал мне, что на наши молитвы действительно ответили во Франции. Он уронил самолёт из неба с более чем 120 белыми людьми на нём, потому что мусульмане верят в «око за око» и «зуб за зуб». Но благодаря Богу, или Иегове, или Аллаху, мы будем молиться, и мы верим, что каждый день другие самолёты также будут падать с неба.

Оригинальный текст (англ.)  

I would like to announce a very beautiful thing that has happened…I got a wire from God today…well, all right, somebody came and told me that he really had answered our prayers over in France. He dropped an airplane out of the sky with over 120 white people on it because the Muslims believe in an eye for an eye and a tooth for a tooth. But thanks to God, or Jehovah, or Allah, we will continue to pray, and we hope that every day another plane falls out of the sky.

Если в 1960 году белые составляли 61,7 % населения Атланты, то в 1970 году уже больше половины жителей составляли чернокожие, и в 1973 году был избран первый чернокожий мэр — Мэйнард Джексон. Он организовал ряд крупных строительных проектов, и вскоре после его смерти аэропорт Атланты получил в его честь название Международный аэропорт Хартсфилд-Джексон Атланта.

В 1975 году начал строиться метрополитен Атланты, и с 1979 года он начал функционировать.

От Олимпиады к современности

В 1990 году Международный олимпийский комитет избрал Атланту столицей летних Олимпийских игр 1996, которая являлась знамением 100-летнего олимпийского движения. Во время самих Игр серьёзным происшествием стал взрыв в Олимпийском парке, произошедший 27 июля и на время заслонивший олимпийские события. В результате взрыва погиб один человек, ещё один умер от сердечного приступа, сто одиннадцать человек получили ранения разной степени тяжести. ФБР назвала имя предполагаемого преступника — Эрик Роберт Рудольф, схватить которого удалось лишь в 2003-м. После ареста он признался во всех преступлениях и объяснил свои действия политическими мотивами. Его приговорили к четырем пожизненным заключениям без права на досрочное освобождение. На церемонии закрытия Игр президент МОК Х. А. Самаранч единственный раз за время своего президентства не сказал традиционную фразу «Эти Игры были лучшими в истории».

Ставшая в 2001 году мэром Атланты Ширли Фрэнклин сделала основной целью своего пребывание на посту превращение Атланты в «чистый» «зелёный» город. Под её руководством Атланта превратилась из города с малым количеством зданий, имеющих сертификат LEED, в один из городов с наивысшим процентом подобных зданий. В 2005 году журнал «Time» включил Ширли Фрэнклин в пятёрку лучших в США мэров крупных городов, а журнал «U.S. News & World Report» — в число лучших лидеров года. В 2005 году она была переизбрана мэром, набрав 90% голосов.

В 2008 году Атланта (впервые за всё время наблюдений за погодой с 1880 года) подверглась удару торнадо.

Отрывок, характеризующий История Атланты

– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.