Контргерилья

«Контргерилья» (тур. Kontrgerilla) — турецкая часть натовской антисоветской операции «Гладио», которая заключалась в постепенном формировании антикоммунистического подполья на территории Турции, исповедовавшем идеологию праворадикального национализма с элементами воинствующего паносманизма. Боевое крыло подполья основывалось на военизированных организациях, члены которых регулярно проходили специальную подготовку в военно-тренировочных лагерях под управлением инструкторов НАТО. Инициатива разработки турецкого направления в рамках антисоветской экспансии находилась в соответствии с ключевой внешнеполитической концепцией США, сформированной в доктрине Трумэна.

Главной целью этой операции было создание сил «герильи», способных противостоять распространению коммунистической идеологии в Турции и (желательно) в приграничных с ней регионах (в американском дискурсе времён Холодной войны при оправдании формирования такого турецкого подполья использовался речевой оборот «необходимость противостояния возможному советскому вторжению»). Через какое-то время возобладала новая идеологическая установка на «недопущение победы коммунизма в Турции». «Контргерилья» в своей практике использовала против политических противников физическое насилие и пытки. Также преследовались курдские политические деятели коммунистической направленности.

Тактическая мобилизационная группа

Изначально формирование подпольной сети боевых правонационалистических организаций в рамках реализации общего плана «Контргерильи» осуществлялось силами Тактической мобилизационной группы Вооружённых сил Турции. В турецкой политической традиции эта группа получила название тур. Seferberlik Taktik Kurulu или STK. В 1967 году STK была переименована в Особый военный департамент (тур. Özel Harp Dairesi (ÖHD), англ. Special Warfare Department). Уже в 1994 году департамент, чиновники и координаторы которого активно боролись с левыми движениями до распада СССР, был переименован в Командование сил особого назначения (тур. Özel Kuvvetler Komutanlığı, ÖKK). В настоящее время историческая оценка деятельности организаций, принимавших участие в «Контргерилье», в целом носит отрицательный характер, а большая часть населения Турции считает, что боевики Контргерильи должны нести ответственность за совершения множества немотивированных актов насилия и агрессии против мирных жителей войны в условиях продолжительного уличного противостояния в рамках классовой и политической борьбы. В целом в массовом сознании турецких граждан утвердилось мнение о том, что деятельность Контргерильи имела исключительное значение для истории Турции в годы Холодной войны. В частности, боевее отряды и националистические группировки Контргерильи принимали активнейшее участие в организации государственных переворотов 1971 и 1980 годов.

Цели и задачи

Военные эксперты в Турции полагают, что перед Особым военным департаментом была поставлена задача фронтально противостоять предполагаемому советскому «военному вторжению», однако они чаще всего отрицают или подвергают сомнению то, что бойцы департамента принимали участие в проведении секретных операций, связанных с убийствами, похищением и запугиванием. После распада Советского Союза группы «Контргерильи» были использованы для силовой борьбы с боевым крылом Рабочей партии Курдистана (последовательно исповедующей идеологию курдского индепендентизма). В частности, активность отдельных групп была отмечена при публичном разоблачении скандала в Сусурлуке. С начала 1990-х годов после того, как коммунистическая оппозиция фактически утратила актуальность, главной мишенью «контргерреро» стали бойцы РПК, которые рассматривались официальными властями Турции как серьёзная внутренняя угроза национальному суверенитету.

Первое официальное разоблачение

О существовании Контргерильи было официально объявлено в 1971 году, когда представители левого движения, выжившие после пыток и допросов на вилле Чивербей после государственного переворота 1971 года, рассказали о существования сети праворадикальных организаций, которые осуществляли физическое преследование сторонников марксистской идеологии. 26 сентября 1973 года о существовании антикоммунистического подполья сообщил премьер-министр Бюлент Эджевит. Через двадцать дней после разоблачительного выступления Эджевита на него было совершено покушение, но он выжил. Следующий премьер-министр Турции, Тургут Озал, откровенно говоривший о существовании влиятельного подполья, также пережил покушение на себя, последствия которого были гораздо более тяжёлыми. Тема существования «Контргерильи» затрагивалась парламентом Турции примерно 27 раз с 1990 года, но с тех пор ни одна из попыток расследований не увенчалась успехом.

Историко-политические предпосылки

Геостратегическое значение Анатолии традиционно привлекало внимание крупных мировых держав. После Ялтинской и Потсдамской конференции 1945 года Иосиф Виссарионович Сталин отправил военные корабли к берегам Дарданелл. Известно, что И. В. Сталин планировал инкорпорировать часть территории Турции — Западную Армению, где проживало большое количество этнических армян, которые не имели возможностей для воссоединения. В Иране и Армении располагались три советских армии, которые в любой момент по приказу верховного главнокомандующего могли начать действовать. В ходе работы Потсдамской конференции Вячеслав Михайлович Молотов выступил с требованием о возвращении территорий Карса, Артвина и Ардахана, а также потребовал предоставления СССР военно-морской базы в Дарданеллах. Это требование вызвало серьёзное дипломатическое противодействие со стороны западных государств, разведслужбы которых начали планировать создание подпольной антикоммунистической организации в Турции. Страхи западных держав усилились после того, как И. В. Сталин на встрече с лидерами Компартии Болгарии отметил, что проблема турецких баз на Дарданеллах «обязательно будет решена на этой конференции». Также в планы советского руководства в случае возникновения препятствий при сооружении баз в Проливах входило требование о приобретении баз на Средиземном море. Позже, в 1946 году СССР направил две ноты протеста по поводу того, что конвенция Монтрё не способствует соблюдению геополитических интересов Советского Союза. В частности, 7 августа 1946 года СССР обратился к Турции с нотой, в которой выдвинул 5 требований по Черноморским проливам как ведущим в закрытое море. По мнению советского внешнеполитического ведомства, контроль над Проливами должен был осуществляться исключительно черноморскими государствами. Эта нота была вскоре отвергнута Турцией при активной поддержке западных держав. США в ответ также выступили с критическим заявлением.

Начало формирования

21 февраля 1947 года британское правительство объявило о своей неспособности оказать финансовую поддержку Турции, в связи с чем Анкара приняла решение обратиться к США. Американцы, в свою очередь, разработали доктрину Трумэна о всестороннем противостоянии советской системы, включив в сферу действия доктрины и Турцию. Вскоре после того, как 12 марта 1947 года конгресс США ратифицировал доктрину Трумэна, турецкой стороне было выделено 100 миллионов долларов. К 1953 году эта цифра выросла до 233 миллионов долларов после того, как Анкара направила 5000 бойцов для участия в Корейской войне в составе контингента ООН. В августе 1947 года под патронажем посла США в Турции в Анкаре была основана Американская военная миссия помощи Турции (JAMMAT). 5 октября 1947 года делегация турецких военных офицеров и гражданских чиновников отправилась с полуофициальным визитом в США с целью заключения договора о военном сотрудничестве и соглашение об экономической кооперации. В декабре 1947 года Совет национальной безопасности США издал директиву А-4, в которой было дано разрешение ЦРУ «продолжать эту официально несуществующую программу». Таким образом, ЦРУ получило тайное разрешение на выращивание вооружённого антикоммунистического подполья в Турции. Через несколько месяцев СНБ США принял директиву 10/2 вместо прежней директивы А-4, в которой оформлялось создании Бюро политической координации (сначала это ведомство называлось «Бюро особых проектов»). Изначально стратегия этой организации была ориентирована на «пропаганду, экономическую войну, проведение акций прямого действия, саботаж и контрсаботаж, акции по демонтажу, подрывную деятельность против враждебно настроенных государств в том числе при помощи подпольных движений сопротивления, а также поддержка коренных антикоммунистических элементов в странах свободного мира, находящихся под угрозой».

Вступление Турции в НАТО

После вступления в Североатлантический альянс 18 февраля 1952 года Турция подписала соглашение о совместном использовании военных объектов, которое официально вступило в силу 23 июня 1954 года. Именно после оформления членства в НАТО в 1952 году можно говорить об отсчёте истории «Контргерильи». Первыми агентами антикоммунистического подполья являлись офицеры в отставке, которые давали клятву верности и проходили специальную подготовку под руководством американских военных инструкторов, а потом обучались на специальных курсах по активизации подпольной работы, после чего возвращались к гражданской жизни. Среди путчистов, свергавших правительство Аднана Мендереса в 1960 году, были в том числе и участники военных групп «Контргерильи». На самом деле началу деятельности подпольной «Контргерильи» предшествовала длительная подготовительная работа, отличавшаяся масштабностью, поскольку в 1959 году координационный центр JAMMAT начитывал 1200 сотрудников, включая силовиков, что было крупнейшим подразделением Европейского командования Вооружённых сил США, а на момент 1951 года он был крупнейшим в мире контингентом военной помощи. В 1958 году JAMMAT был переименован в Военную миссию США по помощи Турции (JUSMMAT). С 1994 года называется Управлением военно-технического сотрудничества с Турцией.

Руководители Тактической мобилизационной группы

С согласия Национального высшего совета обороны бригадный генерал Даниш Карабелен основал Тактическую мобилизационную группу, что стал первым этапом технического оформления «Контргерильи» 27 сентября 1952 года. Карабелен был в числе тех военных, которые были командированы в США при президенте Мустафе Исмете Инёню. Помимо Карабелена в эту группу входили Тургут Сунлап, Ахмет Йылдыз, Алпарслан Тюркеш (один из создателей «Серых волков» и активнейший участник путча 1960 года), Суфи Караман и Фиркет Атешдали. Фактически эти военные прошли в США военную спецподготовку в засекреченном режиме. Среди генералов, возглавлявших Тактическую мобилизационную группу, были Аднан Догу, Айдын Ылтер, Сабри Йырмибезоглу, Ибрагим Туркенчи, Доан Баязит и Февзи Тюркери. Исмаил Тансу стал правой рукой Даниша Карабелена, который от имени всех структур «Контргерильи» напрямую связывался с представителями ответственных групп внешнего разведывательного ведомства и получал от них указания. Именно Карабелен и Тансу придумали принцип клятвы верности для офицеров-резервистов, которых вербовали в «Контргерилью». Вербовка бойцов для организации происходила преимущественно в восточных регионах Турции, где вероятность столкновения с противником представлялась наиболее высокой.

Учебная литература

Среди методических пособий и учебной литературы, с которой знакомились офицеры, завербованные в «Контргерилью», были «Антипартизанская война: теория и практика» (Counterinsurgency Warfare: Theory and Practice), автором которой был французский военный офицер, разведчик Давид Галюла, авторитетный специалист в области стратегии подавления партизанских движений, а также военно-полевое учебное пособие армии США «Операции против иррегулярных сил» (Operations Against Irregular Forces). Важным пособием для участников был труд полковника Каита Вурала «Введение в герилью».

Группа по борьбе с ЭОКА

Позже представители турецкого генералитета сформировали особую группу (Турецкую организацию сопротивления), которая должна была сражаться против греко-киприотской подпольной организации ЭОКА, боровшейся против любых форм проявления британского господства. Исмаил Тансу свидетельствует, что первый штаб «Контргерильи» располагался в старом доме Гюльхан, а потом переместился на виллу Колей, что находится в Кизилаи, районе в центральной части Анкары.

Роль Рузи Назара

К середине 1960-х годов секретные военизированные структуры, созданные американскими разведывательными органами в рамках операции «Гладио» постепенно прекращали своё существование, а турецкая «Контргерилья» представляла собой исключение из правил. Часть «контргерреро» стала ядром праворадикальных партий кемалистского толка, например, Партии национального движения. Другая часть вступила в ряды террористической ультраправой группировки «Серые волки». Туркеш в это же время параллельно с основанием Партии националистического движения основал Ассоциацию по борьбе с коммунизмом, которая руководствовалась в том числе диверсионно-террористическими методами. ЦРУ выходило на след таких турецких военных деятелей и общественных активистов, которые ранее служили в СС, например, Рузи Назар, американский турок, многолетний борец против коммунизма. Назар, участвовавший в боевых действиях на стороне гитлеровской Германии, после войны служил в посольстве США в Анкаре около 11 лет, после чего переправился в Бонн. Рузи Назар в Турции принимал активное участие в проведении мероприятий военно-тренировочного характера, в том числе в обучении методам ведения психологической войны. Он также известен как первый тренер «Серых волков». Репутация Рузи Назара, однако, была весьма сомнительной, так как он, молодой уроженец Узбекистана, дезертировал из рядов Красной армии для воссоединения с частями Третьего Рейха. После этого Рузи Назар готовил почву для борьбы за независимость Средней Азии, что привело бы к их искусственному отделению. Вскоре Назар, отлично зарекомендовавший себя на службе, стал главой отделения ЦРУ по Турции.

Особый военный департамент

С 1965 по 1994 год координационным центром Контргерильи являлся Особый военный департамент (тур. Özel Harp Dairesi), который перенял основные функции Тактической мобилизационной группы. Департамент, который претворял в жизнь стратегию антикоммунистической борьбы, с 1971 по 1974 год возглавлял опытный турецкий генерал Кемаль Ямак. Позже, с 1987 по 1989 год Кемаль Ямак занимал должность командующего сухопутных войск Турции. На протяжении нескольких десятилетий ОВД наряду со многими антисоветскими организациями находился на дотационном содержании американских фондов.

В 1974 году ОВД занимался разработкой плана по вторжению на Кипр, в котором впоследствии принял активное участие. Вооружённой интервенцией на Кипр руководил генерал Сабри Йырмибезоглу. В 2010 году генерал Йырмибезоглу заявил в интервью на новостном государственном телеканале Habertürk TV, что специальные бригады турецких диверсантов сожгли одну из мечетей во время конфликта на Кипре с целью спровоцировать акции гражданского сопротивления греков против турок на спорном острове, чтобы получить повод для официального военного вторжения под предлогом защиты мирного турецкого населения.

В мемуарах генерал Ямак отмечал, что в 1973 американская сторона выразила готовность оказать движению Контргерильи (и ОВД в частности) финансовую помощь в размере 1 миллиона долларов, часть которых предписывалось потратить на вооружение. Это соглашение соблюдалась турецкими военными до 1974 года, когда генерал Ямак пришёл к выводу, что приобретение такого большого количества оружия и боеприпасов не отвечало потребностям департамента. Американцы якобы ответили, что они оплачивают деятельность ОВД, соответственно, они имеют право на единоличное принятие решения. Ямак пошёл на демарш и покинул заседание совместной рабочей группы, после чего уговорил начальника Генерального штаба Турции Семиха Санкара отказаться от продолжения сотрудничества с американскими спонсорами. Таким образом, через короткое время после демарша Камиля Ямака договор об американской финансовой поддержке был аннулирован. Однако вскоре Камиль Ямак запросил средства для поддержки деятельности ОВД у премьер-министра Бюлента Эджевита, которому только тогда и стало известно о проведении секретных военных операций и о существовании подпольного антисоветского движения. Эджевит предложил ОВД искать помощи в европейских государствах, после чего Ямак связался с представителями военно-политической элиты Великобритании и Франции, однако те не смогли оказать существенной финансовой поддержки. В свою очередь, командующий сухопутными силами Турции генерал Самих Санкар сообщил Ямаку, что американская сторона регулярно спонсировала ОВД наряду с Национальной разведывательной организацией на протяжении многих лет после Второй мировой войны.

Формирование «бордовых беретов»

В начале 1990-х годов между Турцией и США были натянутые отношения из-за «курдского вопроса», который Анкара намеревалась решить довольно радикальным способом. Курдское население Турции систематически подвергалось экономической, социальной и этнокультурной дискриминации, что вызывало серьёзную критику со стороны официального Вашингтона. С целью ослабить влияние США на вооружённые силы Турции руководитель Генерального штаба Турции генерал Доган Гюреш провёл структурную и кадровую реорганизацию подведомственного ему Особого военного департамента и в 1992 году переименовал его в Команды особого (специального) назначения (тур. Özel Kuvvetler Komutanlığı), что несколько расширило официальные полномочия ключевой организации антисоветского в прошлом военизированного подполья. Бойцы этих команд в обиходной речи и даже в официальном канцелярском дискурсе получили название «Каштановые береты» или «Бордовые береты» (тур. Bordo Bereliler), в основные задачи которых входила борьба с нарастающей угрозой терроризма, предотвращение потенциальных внутренних угроз и обеспечение охраны высокопоставленных чиновников оборонного ведомства и государственных деятелей. Прозвище «Бордовые береты» распространилось примерно на 7000 бойцов, завербованных в ряд этих военизированных бригад особого назначения с начала 1990-х годов. Гражданские лица, входившие в состав «Контргерильи» в статусе разведчиков, информаторов, наблюдателей, были названы «Белыми силами» (тур. Beyaz Kuvvetler).

Расследование преступлений

В 1993 году турецкий меджлис сформировал чрезвычайную комиссию, деятельность которой была посвящена расследованию серии загадочных убийств оппозиционных политических деятелей и общественных активистов, в которых, по версии следствия, могли быть замешаны участники «Контргерильи». В докладе, призванном инициировать судебный процесс по этому щекотливому вопросу, содержались непреложные факты о 1797 летальных случаях, при этом 312 человек погибли от рук активистов «Контргерильи» в 1992, а в 1993 году якобы расстались с жизнью 314 человек по вине боевых отрядов законспирированной всё ещё «Контргерильи». В это время генерал Гюреш связался со спикером меджлиса Хюсаметтином Джиндоруком и попросил его не продолжать расследования, чтобы не допустить разоблачения его агентов, которые могли бы выступить в роли подсудимых на публичном судебном разбирательстве. Впрочем, обвинитель со стороны Государственного совета по безопасности Нурсет Демирель отдал приказ полицейским силам не вступать в ожесточённое противостояние с парламентской комиссией с целью понизить уровень преступности. Турции через некоторое время путём тонкого замалчивания проблемы прав человека в отношении курдского населения смогла наладить свои испортившиеся отношения с американской администрации. Вскоре председатель Бюро по оборонному сотрудничеству в Турции заявил, что является основным связующим звеном между Турецким генштабом, американскими чиновниками оборонного ведомства и гражданскими активистами диссидентского толка; это же заявление в 2008 году сделал и бригадный генерал Эрик Росборг. С 1993 года руководителями (командирами) Бюро по оборонному сотрудничеству всю больше становились генералы Вооружённых сил США.

Инциденты

Стамбульский погром

С 6 по 7 сентября 1955 года представители «Контргерильи» принимали участие в разработке, планировании и осуществлении карательной операции, которая получила название «Стамбульский погром», направленный преимущественно против греческого населения, компактно проживавшего в островной или приостровной зоне. В это время участники подполья выступали с антикоммунистической визуальной пропагандой и дискредитацией идеологических устоев коммунизма вкупе с тезисом о необходимости скорейшей тюркизации.

Деятельность Махира Каинака

В то же время после военного путча 1960 года, санкционированного и проведённого при прямом участии основателей «Контргерильи» через год был раскрыт новый заговор военной элиты страны, в котором, по донесению сил внутренней разведки, некоторые высокопоставленные турецкие военные чиновники и руководители военно-воздушных сил Турции принимали участие в готовящемся заговоре. Планируемый переворот был разоблачён агентом Организации национальной разведки Махиром Каинаком, который проинформировал об антигосударственных намерениях генерала и руководителя ВВС Мамдуха Таджмача и также ярого антикоммуниста, командира Первой армии, базировавшейся в Стамбуле Фаика Тюруна, который являлся ветераном Корейской войны, лично награждённый после боевых действий Дугласом Макартуром.

Сведения, добытые и проведенные агентом Каинаком, указывали на то, что группа молодых и амбициозных офицеров под руководством руководителей Генерального штаба самого высокого ранга планировали насильственную смену государственной власти 9 марта 1971 года при медийной поддержке просоветстких левых интеллектуалов, воспитанных на идеологических ценностях марксизма. Статьи в поддержку заговорщиков уже появились в ряде левоориентированных турецких периодических изданий.

10 марта 1971 года агенты ЦРУ отправили в государственный департамент обороны подробные сведения о том, что турецкое высшее командование планировало осуществить дерзкий контрпереворот и восстановить конституционные права свергнутой политической элиты. Вскоре после пересылки ЦРУ важных письменных свидетельств о готовящемся заговоре был осуществлён государственный переворот 1971 года; его целью стало окончательное подавление попытки переворота, которую, под данным ЦРУ, планировали прокоммунистические сил левого крыла. После этого просоветская интеллигенция и боевые бригады марксистов подвергались арестам и задержаниям, по отношению к ним применялись пытки и часто создавались невыносимые условия пребывания в заключении в положении пленных. Один из участников несостоявшегося путча полковник Талат Турхан был допрошен лично председателем Национальной разведывательной организации Эйипом Озалкусом.

Фактор Алпарслана Туркеша

Таким образом, на протяжении 1970-х годов стратегия организованного антикоммунистической борьбы, которую взяли на вооружение правые радикалы, костяк Контргерильи, трансформировалась в спорадические акты внутреннего террора, которые стали прелюдией к следующему путчу 1980 года в истории современной Турции. Новый переворот получил горячую поддержку среди парламентариев Турции, многие из которые в юности имели отношение (были завербованы) к боевым организациям «Контргерильи». С помощью этого переворота его организаторам, имевших прямое отношение к «Контргерилье», удалось установить в стране фактическую военную диктатуру, после чего начались процессы, которые иллюстрируют власть малокомпетентной в гражданских делах военной элиты, например, постепенное упрощение системы высшего образования. После того, как Арпаслан Тюркеш, видный координатор «Контргерильи», исполнил роль «разжигателя» переворота, он был отстранён от механизмов принятия решений, подвергнут допросу и заключён в тюрьму, предназначенную для членов государственного военного командования. Известно, что начальник тыла сухопутных сил генерал Джамель Маданоглу хотел отдать приказ о расстреле Тюркеша, однако его друг Рузи Назар (тоже бывший активным работником ЦРУ) вступился за него.

Допросы и пытки на вилле Чивербей

После государственного переворота 1971 года вилла Чивербей на Багдадском проспекте (Эверкой) в Стамбуле стала местом проведения допросов с применением пыток в отношении потенциальных заговорщиков — левых активистов, выступавших против праворадикального путча и отстаивающих марксистскую идеологию. Одним из вдохновителей левых акций протеста был руководитель Турецкой партии народного освобождения Махир Чаян, которого часто называют турецким Че Геварой. Участники уличных протестов, в основном представители прокоммунистически настроенного студенчества, намеревались со временем путём народно-освободительной революции установить баасистское правительство, но их массовые манифестации были подавлены бригадами, составлявшими боевое крыло Контргерильи. Это крыло возглавлял тот же Арпаслан Тюркеш. Вдохновителем допросов с пристрастием, которые практиковались на вилле Чивербей, стал бригадный генерал Мемдух Унлютюрк, который выполнял приказы генерал-лейтенанта Тургута Сунлапа, который, в свою очередь, отчитывался о проделанной работе лично командующему Первой армии генералу Фаику Тюрюну. Как Унлютюрк, так и Сунлап являлись ветеранами Корейской войны и служили в Департаменте операций (тур. Harekât Dairesi). Зверские методы допросов, которые их подчинённые использовали на вилле Чивербей, были во многом позаимствованы ими из практики дознания, применяемой в отношении китайских и корейских военнопленных в ходе военного противостояния на Корейском полуострове в 1950—1953 годы. Заключённых связывали, завязывали им глаза, подвергали избиениям и издевательствам. Тем самым участники конспиративных боевых подразделений Контргерильи к 1973 году подавили левое движение в стране, которое выступало против проведения целого комплекса военно-экономических и культурно-идеологических реформ, за которые выступали прозападные правительства Турции. В турецком публицистическом дискурсе название виллы Чивербей впоследствии стало нарицательным.

В ходе расправ над местными коммунистами и представителями левого протестного движения на вилле Чивербей был подвергнут пыткам турецкий журналист, адвокат, писатель и публицист Ильхан Сельчук, а также молодой журналист Угур Мумджу. Ряд жертв допросов впоследствии свидетельствовали о том, что каратели называли себя участниками Контргерильи и утверждали, что стоят над законом и наделены правом убивать тех, кто выступает против стабильности и порядка в государстве.

Акростих Сельчука

Примечательно, что Ильхан Сельчук, вынужденный под психологическим и физическим давлением написать чистосердечное признание в инкриминированных ему преступлениях, смог зашифровать в своём тексте фразу «Я под пыткой» в виде акростиха особой формы, что впоследствии стало широко известным фактом из его биографии. Акростих был построен таким образом, что ключевая буква этого зашифрованного послания приходилась на первую букву предпоследнего слова в каждом предложении признания Сельчука. Другой заключённый на вилле Чивербей, видный либерал-оппозиционер Мурат Белге, впоследствии утверждал, что его пытал лично Вели Кучук, ставший в дальнейшем основателем «Службы жандармерии и контртерроризма» (тур. Jandarma İstihbarat ve Terörle Mücadele) и турецкой «Хизболла» (радикальной исламистской организации суннитского толка) — обе эти организации в 1980-е годы принимали активное участие в подавлении курдского освободительного движения, однако Кучук впоследствии отрицал факт своего участия в пытках и расправах над пленниками Чивербей.

Арест Йылмаза Гюнея

Турецкий кинорежиссёр Йылмаз Гюней также был арестован в 1972 году по обвинению в предоставлении убежища членам анархистских вооружённых формирований, однако его друг из Национальной разведывательной организации предпринял попытку вступиться за Гюнея, сказав, что кинорежиссёр работал на спецслужбы и внедрился в левую организацию с целью её последующего разоблачения. Тем не менее, уловка не удалась и Гюней некоторое время провёл в заключении. Впрочем, отношение к Йылмазу Гюнею было более гуманным в связи с его широкой известностью в мире кино и его готовностью сотрудничать со следствием.

Карательная операция в деревне Кызылдере

Ещё одна значимая военная операция, осуществлённая бойцами Контргерильи, прошла 30 марта 1972 года в деревне Кызылдере в районе Никсата провинции Токат. В ходе карательного рейда были убиты 10 молодых людей, которые участвовали в похищении троих иностранных заложников — двух британцев и одного гражданина Канады, работавших на радиостанции в Инье. Похищение было совершено с целью добиться обмена иностранных граждан на троих заключённых бойцов подпольной Народно-освободительной армии Турции, Дениза Гизмаша, Хюсейина Инана и Юсуфа Аслана, которым угрожала смертная казнь. Среди жертв карателей из Контргерильи были сам Махир Чаян, «турецкий Че Гевара», один из основателей и руководителей революционного поколения 1968 года, создатель народно-революционной партии Фронт Турции; Хюдаи Арикан, один из координаторов Революционной молодёжной федерации Турции; Цихан Алптекин, активист Народно-освободительной армии Турции; таксист Нихат Йылмаз; учитель Эртан Сарухан; фермер Ахмет Атасой; левый молодёжный активист Синан Казим Озюдогру; студенты Сабахаттин Курт и Омер Аина, а также лейтенант Саффет Алп. В дальнейшем трое активистов, на освобождение которых рассчитывали участники похищения иностранцев, также были казнены, что стало триумфом праворадикальных антисоветских сил Турции.

Боевик Особого военного департамента Мехмет Каплан признал, что Контргерилья также несёт ответственность за проведение этой операции, несмотря на то, что генерал Янак всё отрицал. Каплан рассказал о своей беседе с генералом Унлютюрком, в ходе которой они обсуждали, что делать с арестованными левыми активистами; якобы по совету американских генералов им позволили бежать из заключения из политической тюрьмы Малтепе, в результате чего они смогли похитить троих военнослужащих НАТО, что дало официальный повод для расправы над ними.

Во второй половине 1970-х бригады боевого крыла Контргерильи принимали участие в планировании и проведении ряда диверсионных антикоммунистических провокаций, а впоследствии переключили всё внимание на внутреннее противостояние освободительному движению, организованному Курдской рабочей партии.

Ссылки

• [www.thefreelibrary.com/Turkey's+terrorists%3A+a+CIA+legacy+lives+on.-a019254727 Turkey’s terrorists: a CIA legacy lives on]

Отрывок, характеризующий Контргерилья

– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.