Лачинов, Владимир Павлович

Владимир Павлович Лачинов (28 февраля 1865 — после апреля 1929) — филолог, переводчик, драматический артист, теоретик театрального искусства, театральный критик. Был в труппах разных Санкт-Петербургских театров, а в 1920-е — театров Украины. Сотрудничал со многими литераторами и режиссёрами.

Биография

Сын химика-органика П. А. Лачинова. Мать Мария Константиновна Гульельми — внучка итальянского балетмейстера, танцовщика СПб Большого театра А. Гульельми. Воспитывался в 3-й СПб Военной Гимназии. С детства рос в Лесном Институте, в студенческой среде. В 1870 г. отец его принимал участие в политическом движении вместе с А. Н. Энгельгардтом, был заключен на некоторое время в Петропавловскую крепость. Сам Владимир Павлович «к политике отношения не имел», как он пишет в анкете для биографического словаря, «ибо всецело отдался своему увлечению театром». В. П. Лачинов — племянник физика Д. А. Лачинова и военного историка Н. А. Лачинов, писательницы П. А. Лачиновой (П. Летнёв), он — двоюродный дядька русско-французского художника Льва Шульца и троюродный дед физикохимика М. М. Шульца, с дедом которого, А. И. Шульцем, его связывала многолетняя дружба.

• 1882 — начал службу в Императорском Русском Историческом Обществе.
• 1885 — поступает в Драматическую школу при Императорских театрах.
• 1886 — «в звании действительного студента» окончил Санкт-Петербургский университет по специальности германо-романской филологии (ученик А. Н. Веселовского).
• 1888—1890 — канцелярист Лубенской Дворянской опеки (Полтавской губернии).
• 1894—1904 — переводчик штаба Корпуса пограничной стражи (Санкт-Петербург): губернский секретарь — 10 мая 1888; коллежский секретарь — 25 марта 1897; титулярный советник — 25 марта 1900.

Творчество

Литературная деятельность.

Первая публикация В. П. — рассказ «Вдвоём» («Живописное обозрение», № 7, 1889; в его же анкете для Драмсоюза она ошибочно отнесена к 1881), а первая его театроведческая статья (на основе вышедшей в 1892 в Париже книги Ж. Монваля) была посвящена французской актрисе XVIII в. Адриане Лекуврёр («Наше время» № 18, 19 за 1893). О некоторых других публикациях и постановках (по анкете из личного дела Драмсоюза), в том числе отсутствующих в анкете архива Венгерова:

• 1903 — «Бедный Генрих» Г. Гауптмана (пер. с поэтом А. А. Мюссар-Викентьевым,).

• 1904 — 18 сентября: «Кто сильнее» А. Стриндберга — Театр Яворской.

• 1906 — 9 октября: «Привидения» Г. Ибсена — Новый Василеостровский театр; 18 мая: «Электра» Г. Гофмансталя (пер. с В. Пястом);

• 1908 — 8 июля: «Пациенты» Биллода — по запросу Союза;

• 1909 — «Реванш борца» О. Мтенье;

• 1911 — 31 января: «Молодость Людовика XIV» А. Дюма-отца (с А. И. Светловым) — в Малом театре («P.S. Кроме того заявляю, что с величайшей охотой готов участвовать в благотворительных спектаклях Союза. В. П. Лачинов»).

• 1911 — 9 августа: Запрос Союза об условиях соглашения В. П. с антрепренёром В. В. Образцовым на исключительное право постановки пьесы «Что иногда нужно женщине» О. Уайльда в Самаре; «Комедианты» Г. Манна. (пер. с В. Ф. Лин /владелица театра миниатюр/), «Любовь в семнадцать лет» М. Дрейера и «За жизнь души» Э. Хардта;

• 1912 — 4 июля: «Исключительное право постановки переведённых мною пьес в городах Смоленск и Одесса, в течение 1912—1913 предъявлено Борису Сергеевичу Глаголину. В. П. Лачинов»;

• 1913 — «Неустрашимые люди» Б.Шоу; «Избирательные права женщинам» Б.Шоу («получена из Цензурного Комитета и согласно Вашего распоряжения передана Б. С. Неволину /режиссёр, предприниматель, владелец театров миниатюр/ — пьеса к постановке разрешена)»; «Любовь Шекспира» Харриса;

• 1914 — 17 апреля: пьеса В. П. Лачинова «Униженные и оскорблённые».

• 1915 — «Москва Тверская ул., номера Фальцфейна. Я объехал с Дольским 17 городов и везде за исключением некоторых южных городов, мы делали порядочные сборы. Доказательство того, что Дольского планы расширяются: он думает уже посетить весной Петроград, а затем, летом, двинуться по Волге. Вл. Лачинов»

В период с 1890-х по конец 1920-х В. П. Лачиновым сделано около ста пятидесяти публикаций самой разной тематики (даны сведения только до 1917): литературные переводы (Г. Уэллс, М. Твен, Джером К. Джером, А. Шницлер, Г. Д’Аннунцио и мн. др.), биографии художников, поэтов, режиссёров, артистов (А. Н. Островский, В. В. Самойлов [www.krugosvet.ru/articles/110/1011095/1011095a1.htm], Сара Бернар, Пюви де Шаванн, Д. Леопарди, Б. С. Глаголин (Гусев) и мн. др.), статьи по теории театра (Г. Крэг, Ш. Блан, «О новых сценических требованиях» /Г. Фукс[www.te10.mnogosmenka.ru/te100807/te100835.htm]/, Э. Поссарт [bse.chemport.ru/possart_ernst.shtml], «О народном театре», «Нововведение в исполнение Гамлета», «Искусство мимики», «Выдающиеся новинки французского и немецкого театров», «Очерк японского театра» и мн. др.), переводы пьес (О.Уайльд, Г.Гауптман, Г.Ибсен, А. Стриндберг, Х. Гофмансталь, А. Мюссе и др.), исторические очерки и статьи по истории театра, обозрения современных культурных событий, эссе («Драматург-парижанин. Мельяк», «Письмо о Венской театральной музыкальной выставке», «Театр и масонство», «Родословная Ротшильдов», «Русский театр в царствование дома Романовых», «Мейнингейцы» /по А. В. Грубе/, «Фламмарион. Психологические загадки и область неведомого», «История костюма», «Психология моды», «Театр будущего» /по Г. Фуксу/, «Королева шведская Христина», «Конференция о мире, предсказанная голландским романистом /Людвигом Койперусом (Луи Куперус [feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le5/le5-7431.htm] — Louis Couperus)/», «Княгиня Доротея Ливен [web.archive.org/web/20061028131631/www.rustrana.ru/article.php?nid=9203]», Паоло Мантегацца «Искусство жениться», биографии артистов в Русском Биографическом словаре и в Словаре фирмы «Деятель» и многие другие).

Многие публикации можно считать единственными источниками, по которым и ныне a livre ouvert, что говорится — из первых рук, можно составить представление о том или ином театральном явлении времени, об отдельных сценических судьбах, все они более не издавались. Одна из причин практически полного забвения деятельности В. П. Лачинова на этом поприще — подавляющее большинство публикаций он осуществлял в периодике, которая после 1917 года была доступна, как известно, незначительному кругу исследователей. Это журналы и газеты «Живописное обозрение», «Новое время» («еженедельный журнал Фёдорова»), «Солнце России», «Зритель», «Русские ведомости», «Русский инвалид», «Вестник иностранной литературы» (более всего), «Журнал театра Литературно-художественного общества», «Ежегодник Императорских Театров», «Обозрение театров», в периодических изданиях «Библиотека театра и искусства», — «Театральная Россия», «Русская старина», «Сцена и жизнь», «Театр и Искусство». Лишь немногие, зачастую — единичные, переводы и труды печатались в издательствах Пантелеева, Санина, Корецкого («Детский Театр»), Циммермана, Бергера, Бутковской, в «Сатириконе», «Сфинксе», несколько статей — в Энциклопедии театра и искусства и наконец — в словаре фирмы «Деятель».

К востребованным сейчас можно отнести, например, статью о выдающемся русском актёре, режиссёре, драматурге и критике Борисе Сергеевиче Глаголине, ближайшем друге Владимира Павловича Лачинова, содержащую ценные материалы о почти забытом ныне театральном деятеле, новаторе.

Ещё в 1902 В. П. Лачинов, работая переводчиком в Портовой таможне, и являясь членом Общества народных развлечений, пытается начать издание театрального журнала «Сцена», но, увы, решение Главного управления по делам печати относительно его запроса на сей предмет гласило: «Принимая во внимание, что, по сообщённым Департаментом Полиции сведениям, проситель в материальном отношении является человеком малообеспеченным и следовательно не располагающим денежными средствами, необходимыми для издания проектированного им журнала, Г. У. полагало бы настоящее ходатайство отклонить».

В. Э. Мейерхольд (много лет В. П. — его консультант), В. Ф. Комиссаржевская (1905 — В. П. актёр, переводчик, секретарь «кружка самопомощи» её театра), Н. Н. Евреинов и др., используя знания и литературный дар В. П. — кто, понимая его потребность в живом «материале», а кто, словно «из снисхождения» — включали в свои постановки. В юбилейном издании Театра Суворина В. П. Лачинов, несмотря на давнюю службу в труппе, упомянут только как переводчик. Но и эта деятельность, как известно, редко случается благодарной. Когда пишут о наделавшей шуму своим выходом в 1911 книге «Нагота на сцене», редко вспоминают В. П. Лачинова, тем не менее три четверти этого издания, включая статью его авторства, — обязаны Владимиру Павловичу. Имеются свидетельства посещений и причастности В. П. к работе кабаре «Привал комедиантов» и «Бродячая собака».

Сцена.

Начав с любительских спектаклей под руководством Е. П. Карпова, Владимир Павлович служил потом у Н. А. Попова, в театре Л. Б. Яворской, В. Ф. Комиссаржевской и, наконец, с 1908 г. попал в Театр Литературно-художественного общества. Причастен ко многим театральным предприятиям, о которых сказано далее.

Как актёр В. П. Лачинов участвовал в непродолжительной деятельности «Старинного театра», что известно из нескольких источников (В. Пяст, С. Эизенштейн и др.), однако сведения о деятельности Владимира Павловича в качестве переводчика для «Старинного театра» отсутствуют (возможно — был консультантом) — он играл в составе труппы театра Литературно-художественного общества — основной силы, помимо любителей, привлечённой к участию в этом эксперименте.

Что касается непосредственно артистической деятельности В. П. Лачинова, то полный список спектаклей, в которых он был занят, в настоящее время отсутствует; очевидно, перечень этот достаточно велик, если вспомнить о продолжительности его сценической карьеры, и о числе театральных предприятий, к которым он был в этой функции причастен. Однако, отсутствие упоминаний о каких-либо успехах его на подмостках, скорее всего, говорит о том, что его амплуа подразумевало в основном эпизодические, в лучшем случае — второстепенные роли. Об этом говорит, например, незначительность роли в спектакле «Поклонение кресту» (по П. Кальдерону) поставленном В. Э. Мейерхольдом в «Башене» Вяч. Иванова в 1910 году («…состоялось привлечение В. П. Лачинова. Только этот актёр — профессионал из Малого (Суворинского) театра — с обычным своим детским восторгом сейчас же согласился, и дневал и ночевал в те дни на „башне“, ставши и там „своим“, каким он был для меня с детства…», то же можно сказать и о его участии в Териокском театре. Мнение это подтверждает В. Пяст, который пишет: «Ведь Лачинова до сих пор его товарищи по службе, никак не признавали актёром — говорили про него: „А, Лачинов? Это очень образованный человек, он играет у нас“. Но никогда: „Наш актёр“».

Да и сам В. П. Лачинов, надо полагать, трезво оценивал масштабы собственного дарования, но как человеку, всецело посвятившему себя театру, ему нужен был живой «материал», непосредственное представление о действе, знание о нём, что говорится — изнутри, и он его получал… взамен на услуги, оказываемые им в пределах его профессиональной компетенции, о чём, собственно, уже и сказано выше…

В одном из сравнительно недавних изданий, посвящённых В. Э. Мейерхольду, при разборе материалов, относящихся к постановке блоковского «Балаганчика» в Концертном зале Тенишевского училища (весна 1914), К. Э. Гибшману гадательно приписан псевдоним «Гульельми», сомнения нет, в тот период сценическое имя В. П. Лачинова — фамилия матери. Он исполнитель роли «Человека в пальто» (во 2-м действии «Незнакомки» — «Глухонемого старика»). Весной 1914 г. В. П. числился в актёрском классе студии В. Э. Мейерхольда, он давно был связан с режиссёром и как актёр, и переводчик, печатался в «Любви к трём апельсинам» (его статья «Искусство и ремесло» — в номере журнала, в дни работы над спектаклем (1914, № 3). Его уже тогда считали «актёром с довольно солидным стажем».

В числе исполнителей роли одного из мистиков в «Балаганчике» В. Э. Мейерхольд указывает Лачинова; в проекте программы спектакля, как и в прошедшем цензуру её экземпляре, исполнители роли Председателя мистического собрания обозначены в очередь — гг. Гульельми и А. Бонди). В примечаниях сказано: …Явные псевдонимы: Гульельми, Линч, Линский. Под первым из них роль Председателя мистического собрания и кого-то из посетителей кабачка и гостиной играл, очевидно, К. Э. Гибшман (он был одним из мистиков в спектакле на Офицерской в 1906 г.). Его имени нет ни в одном из вариантов распределения и даже среди вызываемых на театральные репетиции, но Веригина пишет: «Пришлось пригласить <···> на роль Председателя в „Балаганчике“ Гибшмана»… В воспоминаниях же Грипича исполнителями роли Председателя мистического собрания названы Лачинов и А.Бонди (!), Тавелинский (Линский ?), Зариницын, В. Я. Степанов и все, исполнявшие роли слуг просцениума.). В программе спектакля не упомянуты Лачинов (Линч ?),

После 1917-го…

О дальнейшей судьбе В. П. Лачинова узнаём из его личного дела, хранящегося в фонде архива Драмсоюза (Союз драматических и музыкальных писателей), которое содержит данные для библиографии пьес его сочинения, и переведённых им — заявленных для охраны авторских прав (всё − 1903—1929). Дело можно расценивать как нерегулярный дневник. Почти все корреспонденции В. П. (с 1915) адресованы секретарю Союза Борису Ильичу Бентовину, драматургу и критику, известному своими публикациями под псевдонимом «Импрессионист».

• 1917 — «в театрах б. Зимнего дворца»; Харьков: «Красный крокодил». Комедия в 5 д. Викторьена Сарду; Старая Русса

• 1918 — в Петрограде, «живу по Екатерининскому каналу, д. 119, кв. 19, куда и прошу отправлять мне расчётные счёты. Деньги, посланные в Старую Руссу, я получил…»

• 1919 — «Тринадцать» Дюге и Посельне (Из Бальзака) — в (Летнем) Драматическом Коммунальном театре (б. Народный дом).

• 1920 — апрель, Великие Луки, «Я здесь очень поправился, хотя хлеб дошёл уже до 170 р. Играю и преподаю в Студии, но иногда мучает смертельная скука. Здесь три театра, и все переполнены. На досуге я инсценировал роман Диккенса „Оливер Твист“»

О В. П. Лачинове, который читал лекции по режиссуре и актёрской технике в драм. студии при Гарнизонном театре, С. М. Эйзенштейн пишет в своём письме матери (Великие Луки, февраль 1920): «Очаровательный старичок, актёр (54 года) В. П. Лачинов — массу видавший и знающий, а главное, принимавший участие буквально во всех экспериментальных театрах: „Старинном“, териокском — Мейерхольда, Комиссаржевской, „Привале“, „Бродячей собаке“… Очень интересный и страшно милый, маленький старикашка в подвязанной кушаком шубёнке, с кашне вместо галстука».

• 1920 — июль, Великие Луки: «Жить здесь очень приятно, но цены почти петербургские. Сегодня поставил Вашу (Б. И. Бентовина) пьесу „Конец драмы“»

• 1921 — Великие Луки: «Положение в театре хорошее. И всё-таки жду не дождусь, когда будет можно переехать в Петербург»; май, Великие Луки: «Я застрял пока здесь, но уже написал в Саратовскую губ., чтобы перевестись в г. Петровск. Встречаюсь тут с Еленским, которого чествовали недавно как героя труда»;

• 1922 — Павлоград: «Сначала мне жилось здесь хорошо, но теперь труппа разъехалась, и я очень бедствую, ставлю изредка спектакли с любителями, не могу свести концов. Хлеб у нас 11 тыс. фунт»; сентябрь, Полтава: Гостеатр имени Гоголя. «Я езжу с труппой Влад. Алекс. Стронского, с которым служили в Малом театре. Случайно встретились в Павлограде»; Винница: «…нахожусь в Коллективе В. А. Стронского. Перебиваемся с хлеба на квас. Делает сборы написанная мною пьеса»

• 1924 — апрель, Пирятин: «Дело у Стронского ликвидируется, и с 10-го мая я остаюсь без гроша. Поэтому, если возможно, откройте мне ссуду, чтобы добраться хоть до приличного города. …Моя пьеса „Дело Бейлиса“ с успехом шла у нас в коллективе во многих городах Украины, но актёры Союза являлись к нам не больше, как в двух местах, поэтому вряд ли к Вам и за неё поступило. Так будьте добры, выручайте…»; май, из Драмсоюза: «Многоуважаемый Владимир Павлович, из прилагаемого расчётного листа Вы убедитесь, что Вам причитается всего 29 коп. Высылается, однако, Вам десять рублей авансом — в виду изложенных Вами в письме обстоятельств…»

• 1925 — сентябрь: «…наконец очутился в Харькове и служу в Госдет театре (детском. т.), где режиссирует Глаголин русскими пьесами, а для украинских другой режиссёр. Придётся играть по-украински»; октябрь — Харьков: «Я устроился, благодаря Б. С. Глаголину… Здесь играют порядочные актёры, и некоторые пьесы ставит Глаголин. Только очень мизерное жалованье… Всё таки я рад, что могу побыть на одном месте в большом городе. Беда, что приходится играть большей частью по-украински…» (С 1926 Б. С. Глаголин с театром И. Франко в Киеве, далее — эмигрант); ноябрь, Харьков: «Приходится играть и по украински и по русски. Вообще украинизация сильная»

• 1926 — август, Харьков: «…на положении безработного, хотя играю иногда, но приходится довольно туго».

• 1927 — июль, Харьков: «…Зимой кое-как добываю себе на пропитание в Муздраминституте, но летом всё прекращается и приходится плохо. Литературная работа здесь может быть только на украинском языке, а писать по-украински я ещё не могу»

• 1928 — июль, Харьков: «Я теперь живу уроками — очень плохо»

• 1929 — апрель, Харьков: «Многоуважаемый Борис Ильич, Будьте добры, вышлите мне авторские, если они есть. …Я — теперь инвалид труда и получаю пенсию. Собираюсь переехать в Севастополь — на покой. Но это не раньше середины мая. Жму Вашу руку. Вл. Лачинов»

В. П. Лачинов также сотрудничал с А.Аверченко (в том числе в «Сатириконе»), А. А. Блоком и мн. др, — играл в «Кривом зеркале», — бывал в «башне» А. Я. Головина.

Источники

• РГИА, ф.381 оп.8, д.3503, л.2
• РГИА, ф.1349, оп.3, ед. хр. 1244, лл. 109, 110
• ИРЛИ (Пушкинский Дом), архив «Критико-биогрфического словаря» С. А. Венгерова ф. № 377; № 1655, В. П. Лачинов — Перечень напечатанных трудов, 1889—1913 — 114 наименований: переводы, очерки, критические статьи и т. д.
• Научный каталог РНБ.
• В. П. Лачинов, А. М. Брянский. Глаголин и его роли. Отзывы и портреты. СПб. 1912
• «Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь.» Т.1. «С. Э.». М. 1989
• История русского драматического театра. Т.7. 1808—1914. «Искусство». М. 1987, стр. 304, 335, 348, 374
• Двадцатилетие Театра им. А. С. Суворина. Петроград. 1915, стр. 71, 83, 103, 117
• РГИА, ф.776, оп.8, ед.хр.1550, л.8а
• РГАЛИ, ф.675 (Всероссийское общество драматических писателей и композиторов), оп.1-4, ед.хр.897; лл.1-67 — Личное дело В. П. Лачинова (1903—1929)
• В. Пяст. «Встречи». «Новое литературное обозрение». Москва. 1997. Стр. 8, 44, 63, 86, 112, 118, 119, 125, 127, 137, 138, 158, 159, 276, 328, 336, 358 ISBN 5-86793-026-2
• [teatr-lib.ru/Library/Mgebrov/Life_th2/ Мгебров А. А. Жизнь в театре. Том 2. Старинный театр. Театральная лирика предреволюционной эпохи и Мейерхольд. Пролеткульт]. М-Л.: Academia 1932

Отрывок, характеризующий Лачинов, Владимир Павлович

– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
– Mais on dit qu'il est aveugle, mon prince? [Но говорят, он слеп?] – сказал он, напоминая князю Василью его же слова.
– Allez donc, il y voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте.] – сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. – Allez, il y voit assez, – повторил он. – И чему я рад, – продолжал он, – это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, – власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, – заключил он с победоносной улыбкой.
– Дай бог, дай бог, – сказала Анна Павловна. L'homme de beaucoup de merite, еще новичок в придворном обществе, желая польстить Анне Павловне, выгораживая ее прежнее мнение из этого суждения, сказал.
– Говорят, что государь неохотно передал эту власть Кутузову. On dit qu'il rougit comme une demoiselle a laquelle on lirait Joconde, en lui disant: «Le souverain et la patrie vous decernent cet honneur». [Говорят, что он покраснел, как барышня, которой бы прочли Жоконду, в то время как говорил ему: «Государь и отечество награждают вас этой честью».]