Ливены

Запрос «Ливен» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Ливены
нем. Fürst Lieven
Описание герба: Выдержка из Общего гербовника Щит, рассеченный во главе, заключающей в золотом поле государственного орла, на груди которого в щитке вензелевые буквы имен императоров: Павла I и Николая I. В нижней части щита, в лазуревом поле, положенные накрест две ветки лилий, из которых каждая с тремя цветками. В малом щитке посредине родовой герб фамилии: в червленом поле три золотые лилии. Гербовый щит увенчан золотою графскою короною с девятью перлами. Над короною три дворянских шлема, из которых средний снабжен еще графскою короною. Боковые же нашлемники — общие с баронским гербом. Щитоносцы — рыцари с белым крестом на панцире, с червленою перевязью через плечо и с копьем в свободной руке. Девиз: «Богу и государю». Намет: княжеская мантия с русскою княжескою шапкою.
Девиз:	Богу и государю
Том и лист Общего гербовника:	X, 2
Титул:	бароны, графы, светлейшие князья
Подданство:
Имения:	Крумен
Дворцы и особняки:	Межотненский дворец

Ли́вен (Lieven) — род остзейского дворянства, якобы происходящий от жившего в XII веке ливского вождя Каупо (Каупе, Куббе). В 1826 г. графиня Шарлотта Ливен как воспитательница дочерей императора Павла I была возведена в княжеское достоинство; её потомки носили титул светлейших князей. Их основной резиденцией был Мезотен на территории современной Латвии.

Обзор истории

Каупо был старшиной ливов, который одним из первых принял христианство в Лифляндии вследствие проповеди Мейнгарда (1186). В 1202 году Каупо ездил в Авиньон послом от рижского епископа Альберта к папе Иннокентию III, утвердившему его в дворянском достоинстве, с прозванием Ливе.

Внук Каупе, Николай, по семейному преданию, стал называться Ливеном. Рейнгольд Ливен, эзельский губернатор, в 1653 году возведён вместе с братом Берендсом-Отто в баронское Шведского королевства достоинство. Сын Берендса-Отто, барон Ганс-Генрих (ум. в 1733 году), шведский генерал, друг Карла XII, сопровождал короля во всех его походах. Из потомков барона Рейнгольда многие состояли на русской службе.

Барон Иоганн-Христофор (Иван Романович) был при Екатерине II губернатором в Архангельске, а при Павле I — генералом от инфантерии. Он был из курляндской ветви этой фамилии, из которой вышли графы Римской империи (ныне вымершие) и русские светлейшие князья Ливен. Последние ведут своё происхождение от барона Отто-Генриха (1726—1781), генерал-майора, женатого на Шарлотте Карловне, урожденной баронессе Гаугребен (1742—1828), которая по смерти своего мужа назначена была воспитательницею великих княжон, дочерей Павла Петровича, а впоследствии и великих князей Николая и Михаила Павловичей; в 1794 году она получила звание статс-дамы, в 1799 году графское, а в 1826-м — княжеское достоинство с титулом светлости. Как вспоминал граф Е. Ф. Комаровский,

Мне приятно было почтеннейшей и всеми уважаемой графине Ливен самому вручить браслеты с портретом императора, осыпанные крупными бриллиантами, и объявить ей, что она и всё её потомство возведены на степень князей, с титулом светлости, ибо грамоту на сие достоинство не имели времени ещё изготовить.

Старший сын её, князь Карл Андреевич, участвовал в шведской войне 1789—90 годов, состоял адъютантом при князе Потёмкине, при Павле I был военным губернатором в Архангельске. В 1819 году, после продолжительной отставки, назначен куратором дерптского учебного округа, а с 1828 до 1833 год был министром народного просвещения.

Внук Карла Ливена — Андрей Александрович — статс-секретарь и сенатор. Родился в 1839 году; в 1859 году, окончив курс в московском университете, служил сначала по ведомству министерства внутренних дел. С 1872 года состоял при графе Валуеве товарищем министра государственных имуществ, а в 1877—1881 годах был преемником его по управлению этим министерством. При Андрее Александровиче продажа башкирских земель была приостановлена; задуманы и частью начаты различные преобразования по управлению.

Второй сын княгини Шарлотты Карловны — князь Христофор Андреевич (1777—1838) — генерал-адъютант Павла I, был близок к Александру I, при котором находился во время аустерлицкого боя и в Тильзите; с 1809 года был послом в Берлине, а с 1812 года — в Лондоне, где оставался до 1834 года, когда назначен был членом Государственного совета и попечителем цесаревича наследника; сопровождая последнего в путешествии, умер в Риме.

Жена его Доротея (Дарья Христофоровна, 1784—1857), урожденная Бенкендорф, уже в Петербурге славилась своим салоном, а в Лондоне её дом служил центром дипломатического мира. В 1839 года она поселилась в Париже, который покидала только в 1848 году и на время Крымской войны. В Париже её салон соперничал с салоном г-жи Рекамье; поклонник последней, Шатобриан, сильно восставал против княгини Ливен в своих «Замогильных записках». Княгиню Дарью Христофоровну называли Эгерией Гизо. Она старалась действовать на французское правительство в интересах России и в строго консервативном духе; под конец жизни поддалась влиянию католических патеров. Она оставила отрывки из своих записок и огромную корреспонденцию. В печати появились «Correspondence of Princesse Lieven and Earl Grey», изд. Guy le Strange (L., 1890—1891);

Из старшей, баронской линии рода Ливен более известен барон Вильгельм Карлович — генерал-адъютант (ум. в 1880); окончил курс в дерптском университете участвовал в войне 1828—29 и 1830—31 годов. В 1833 году был отправлен в Константинополь с генерал-адъютантом графом Орловым по поводу распрей, возникших между Турциею и Египтом, а затем послан в Малую Азию для наблюдения за отступлением оттуда египетских войск и для собрания сведений об этом, тогда очень мало известном крае. В 1855 году назначен генерал-квартирмейстером главного штаба, в 1861 году — лифляндским, эстляндским и курляндским генерал-губернатором, в 1863 году — членом Государственного совета.

Известные представители рода

Генеалогическое древо светлейших князей и некоторых баронов Ливен

барон Генрих (? — 1654)

барон Рейнгольд (? — 1694)

барон Готтхард (? — 1703)

барон Готтхард (1658—1732)

барон Герхард-Эрнст (1665 — ок. 1750)

барон Эберхард (1682—1755)

барон Юрий (1696—1763)

барон Матвей (1698—1762)

барон Христофор -Рейнгольд (1706—1761)

барон Иван (1736—1809)

барон Фридрих-Георг (1748—1800)

барон Отто-Генрих (1726—1781)

св. княгиня Шарлотта (1743—1826)

барон Карл-Георг (1778—1836)

св. князь Карл (1767—1844)

св. князь Христофор (1774—1839)

св. княгиня Дарья (1783—1857)

св. князь Иван (1775—1848)

барон Вильгельм (1800—1880)

св. князь Карл (1799—1881)

св. князь Александр (1801—1880)

св. князь Павел (1821—1881)

св. княгиня Наталья (1842—1920)

св. князь Андрей (1798—1856)

св. княжна /св. княгиня Шарлотта (1827—1905)

св. князь Александр (1833—1876)

св. князь Андрей (1839—1913)

св. княжна Елена (1842—1917)

св. князь Анатолий (1872—1937)

св. князь Павел (1875—1963)

св. князь Александр (1860—1914)

св. князь Александр (1860—1901)

св. князь Александр (1919—1988)

св. князь Пётр (1877—1943)

св. князь Доминик (род. 1952)

св. князь Анатоль (род. 1960)

• Князья:
  • Ливен, Александр Александрович (1860—1914) — вице-адмирал (с 1912)
  • Ливен, Александр Карлович (1801—1880) — сенатор, таганрогский градоначальник, генерал от инфантерии
  • Ливен, Анатолий Павлович (1873—1937) — полковник
  • Ливен, Анатоль (род. 1960) — британский политолог, писатель и журналист
  • Ливен, Андрей Александрович (1839—1913) — действительный тайный советник
  • Ливен, Андрей Карлович (1798—1856) — генерал-лейтенант, командир лейб-гвардии Уланского полка
  • Ливен, Дарья Христофоровна (урождённая Бенкендорф; 1784—1857) — светская львица, хозяйка популярного лондонского салона
  • Ливен, Доминик (род. 1952) — британский историк
  • Ливен, Елена Александровна (1842—1917) — камер-фрейлина, начальница московского Елизаветинского (до 1894) и Смольного (1895—1917) институтов благородных девиц
  • Ливен, Иван Андреевич (1775—1848) — командир эпохи наполеоновских войн, генерал-лейтенант
  • Ливен, Карл Андреевич (1767—1844) — генерал от инфантерии (с 1827)
  • Ливен, Пётр Александрович (1887—1943) — представитель боевой эмигрантской конспиративной организации «Братство русской правды» в Прибалтике
  • Ливен, Христофор Андреевич (1774—1838) — генерал от инфантерии, генерал-адъютант (с 1798)
  • Ливен, Шарлотта Карловна (1743—1828) — статс-дама (с 1794)
• Бароны:
  • Ливен, Вильгельм Карлович (1800—1880) — генерал от инфантерии (с 1859), генерал-адъютант (с 1845)
  • Ливен, Генрих Иоганн (1732—1815) — геральдист и генеалог остзейского дворянства, живший и работавший в Российской империи.
  • Ливен, Иван Романович (1736—1809) — генерал от инфантерии (с 1798), архангельский военный губернатор
  • Ливен, Матвей Григорьевич (1698—1762) — генерал-лейтенант (1755)
  • Ливен, Юрий Григорьевич (1696—1763) — генерал-аншеф русской армии

Литература

• Ливен // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>
• Ливен // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.russianfamily.ru/l/liveni.html Ливены князья и бароны]
• Долгоруков П. В. Российская родословная книга. — СПб.: Тип. Э. Веймара, 1855. — Т. 2. — С. 87.
• [www.bbl-digital.de/eintrag// Lieven, von] в словаре Baltisches Biographisches Lexikon digital  (нем.)
• Gajl T. [gajl.wielcy.pl/herby_nazwiska.php?lang=en&herb=liwen Polish Armorial Middle Ages to 20th Century]. — Gdańsk: L&L, 2007. — ISBN 978-83-60597-10-1. (польск.)

Отрывок, характеризующий Ливены

Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.