Мадог ап Оуайн Гвинед
| Мадок ап Оуайн Гвинед Mdawg ap Owain Gwynedd | ||
| ||
|---|---|---|
| до 1170 года | ||
| Рождение: | 1150 замок Долвиделан | |
| Смерть: | Северная Америка | |
| Род: | Аберффрау | |
| Отец: | Оуайн Гвинед ап Грифид | |
| Супруга: | неизвестно | |
| Дети: | сын: Игл ап Мадог Гвинед | |
Ма́дог (или Ма́дауг) ап Оуайн Гвинед (валл. Madawg ap Owain Gwynedd) — валлийский принц, который, согласно легендам, в 1170 году открыл Америку, за триста лет до путешествия Христофора Колумба в 1492 году. Вокруг Мадога существует множество спекуляций разной степени научности, но большинство исследователей сомневаются, что он доплывал до Америки (а некоторые отрицают и само его существование).
Содержание
История Мадога
Современных упоминаний о Мадоге не сохранилось: всё изложенное ниже известно лишь в позднейших переложениях историков.
У отца Мадога Оуайна Гвинеда было 13 детей от двух жен и ещё несколько незаконнорожденных. Среди последних был и Мадог со своим братом Риридом. После смерти Оуайна в 1170 году началась борьба за трон, и Мадог, согласно легенде, отчаялся и вместе с Риридом отправился из Лландрилло (Рос-он-Си, графство Конуи) в путешествие на запад. После долгого плавания небольшая лодочная флотилия обнаружила плодородную землю, где 100 человек основали первую колонию. В то же время Мадог и другие вернулись в Уэльс, чтобы набрать ещё поселенцев. Собрав десять кораблей, Мадог уплыл на запад и больше не возвращался. Предполагалось, что он высадился на западном берегу Флориды или в заливе Мобил (ныне штат Алабама). Хотя сами легенды сообщают, что никто не вернулся, далее они уверенно продолжают рассказ о путешествии Мадога и его спутников вверх по долине Миссисипи, постройке ими зданий и встречах с дружественными и не очень индейскими племенами. В результате валлийцы якобы осели где-то на Великих равнинах.
Оуайн Гвинед ап Грифид, отец Мадога, действительно существовал и многим считается одним из величайших правителей Уэльса. Его правление было ознаменовано войной с королём Англии Генрихом II, а после его смерти действительно разразилась междоусобица между его сыновьями Давидом, Майлгуном и Родри. Однако ни один источник того времени не упоминает, чтобы у Оуайна был сын по имени Мадог.
Валлийские индейцы
Согласно более поздним вариантам легенды, поселенцы, в конце концов, влились в различные племена индейцев Северной Америки, и что их потомки, сохранив свой язык в течение сотен лет, всё ещё проживали в приграничных регионах.
Первым о говорящих по-валлийски индейцах сообщил миссионер Морган Джонс, которого в 1669 году захватили в плен индейцы тускарора, принадлежавшие к роду под названием Doeg. По сообщению Джонса, вождь, услышав, как миссионер молится по-валлийски, решил пощадить его, так как понимал этот язык. Джонс несколько месяцев прожил среди индейцев, успешно проповедуя им Евангелие по-валлийски. В 1686 году он вернулся в британские колонии и записал рассказ о своих приключениях.
Позже некоторые путешественники также заявляли, что встречались с валлийскоговорящими индейцами, а один даже сообщал, будто встреченное им племя поклонялось книге, где было записано Евангелие по-валлийски. Рассказы о валлийских индейцах были столь популярны, что даже Льюису и Кларку было поручено собирать данные о таких племенах. Многие утверждали, что на месте Луисвилла, штат Кентукки, раньше было поселение валлийскоговорящих индейцев. В XVIII веке исследователь бассейна Миссури Джон Эванс из Вайнваура в Уэльсе ставил себе, в частности, цель найти потерянные племена Padoucas, или Madogwys.
Вначале эта легенда была распространена не только среди европейских поселенцев: в 1810 году Джон Севьер, первый губернатор штата Теннесси в письме своему другу майору Эймосу Стоддарду рассказал о состоявшемся в 1782 году разговоре с Оконостотой, старым вождем чероки, относительно древних укреплений вдоль реки Алабама. По словам вождя, эти форты были возведены белыми людьми, искавшими в них защиты от предков чероки. Оконостота сообщал, что народ этот назывался Welsh, а их вождём был Modok. Как точно Севьер, писавший письмо в 1810 году, мог передать разговор тридцатилетней давности, — неясно.
В ранних легендах европейское происхождение «белых индейцев» могло быть очень разным, от ирландского до португальского, да и названия племён могли сильно различаться (а иногда и не встречались более нигде). В конце концов, однако, установился консенсус, согласно которому европейцы были валлийцами, а индейцами — сиуанское племя мандан. Мандан очень сильно отличались от своих соседей по языку, культуре и внешнему виду. По мнению художника Джорджа Кэтлина, высказанному в книге 1841 года «Североамериканские индейцы», мандан были потомками Мадога и его спутников. Он нашёл «бычьи лодки» мандан весьма похожими на кораклы. Достаточно сложную планировку поселений мандан он также приписывал европейскому влиянию (тогда ещё не были известны развитые культуры вроде культуры бассейна Миссисипи или хоупвеллской). Сторонники этой теории указывали также на связь между Мадогом и мифологическим Одиноким Человеком у мандан, который предоставил людям убежища на время великого потопа.
Валлийский историк Томас Стивенс заработал себе имя, предложив на эйстетвод сочинение, разбивающее миф об открытии Мадогом Америки[1].
Источники легенды
Первое письменное изложение легенды о Мадоге содержится в «Истинном изложении последних находок в новооткрытых землях» (A True Report of the late Discoveries of the Newfound Landes) Джорджа Пекхэма, вышедших в 1583 году. За ним последовали «История Уэльса» (Historie of Cambria) Дэвида Пауэла (1584) и «Главные плавания, путешествия и открытия английской нации» (The Principall Navigations, Voiages and Discoveries of the English Nation) Ричарда Хаклейта (1589). Целью этих историй было подтверждение права английской короны на эти земли и утверждение её приоритета перед испанской. Джон Ди даже утверждал, что эти земли завоёвывал не только Мадог, но и Брут, а также Король Артур (из чего следовало право на владение Америкой их наследницы, Елизаветы I). Валлийские индейцы появляются лишь через сто лет: впервые у Моргана Джонса. Его рассказ был опубликован почти через 60 лет и привел к целой лавине публикаций на эту тему. Нет никаких археологических или генетических данных, которые связывали бы мандан и валлийцев. Ни Джон Эванс, ни Льюис и Кларк не нашли никаких валлийских индейцев. Немецкий естествоиспытатель Максимилиан фон Вид, ученик Александра фон Гумбольдта, отправляясь к мандан, специально взял с собой небольшой валлийский глоссарий, чтобы сравнить валлийский язык с языком мандан, но никаких общих черт не обнаружил.
Можно предположить, что связи валлийского языка с индейскими способствовало наличие в валлийском латерального спиранта [ɬ], который совершенно не характерен для других европейских языков, но вполне обычен в языках индейцев Северной Америки. Однако как раз в языке мандан этот звук отсутствует[2].
Поздние спекуляции и художественная литература
Было предпринято несколько попыток доказать, что Мадог действительно существовал, но большинство историков считают этот сюжет мифическим. Тем не менее, он пользуется популярностью у писателей. Наибольший резонанс получила поэма Роберта Саути «Мадок». Начало этой поэмы, изображающее прибытие героя в Уэльс за новыми поселенцами, весьма точно переложил А. С. Пушкин под названием «Медок в Уаллах» («Уаллы» — это Wales, где -s Пушкин принял за окончание множественного числа):
<…>Задумчив, нем и ото всех далек,
Сам Ме́док погружен в воспоминанья
О славном подвиге, то в снах надежды,
То в горестных предчувствиях и страхе.
Прекрасен вечер, и попутный ветр
Звучит меж вервий, и корабль надежный
Бежит, шумя, меж волн.
Садится солнце.
Произведение Саути вдохновило Пола Малдуна на длинное и многослойное стихотворение «Мадок — Тайна», за которое он получил премию Джеффри Фабера. Малдун исследует в нём легенду о Мадоке через связь с Саути и Кольриджем, который подумывал отправиться в Америку, чтобы создать там «идеальное государство».
В провинции Онтарио существует город Мадок, названный в честь валлийского принца. Напротив, уэльские Портмадог и Тремадог в Гуинете, вероятно, названы скорее в честь парламентария Уильяма Мэдокса (1773—1828).
Исследовательское судно Университета Уэльса «Принц Мадог» отправилось в первое плавание 26 июля 2001 года.
Американское общество любителей валлийского языка и культуры [www.madog.org Cymdeithas Madog] также названо в честь Мадога ап Оуайна.
Напишите отзыв о статье "Мадог ап Оуайн Гвинед"
Примечания
- ↑ [museum.wales/collections/eisteddfodau/national/llangollen-1858/ The Great Llangollen Eisteddfod, 1858]
- ↑ Mixco, Mauricio C. (1997). Mandan. Languages of the world series: Materials 159. Münich: LINCOM Europa. ISBN 3-89586-213-4.
Источники
- Davies, John (1990): A History of Wales. London: Penguin Books. ISBN 0-14-014581-8.
- Hakluyt, Richard (1582); Beeching, Jack (editor) (1972), Voyages and Discoveries : Principal Navigations, Voyages, Traffiques & Discoveries of the English Nation. London: Penguin books. ISBN 0-14-043073-3.
- Muldoon, Paul (1990): Madoc: A Mystery. London: Faber and Faber. ISBN 0-571-14488-8 — New York: Farrar, Straus and Giroux. ISBN 0-374-19557-9
- Olson, Dana (1987): The Legend of Prince Madoc Discoverer of America in 1170 a.D. and the History of the Welsh Colonists Also Known as the White Indians Or the Moon-Eyed People.
- Powel, David (ed.) (1585): Historiae Libri Sex, Magna Et Fide Et Diligentia Conscripti: Ad Britannici codicis fidem correcti…prefixus est catalogus Regem Britanniae: per Davidem Pouelum… [включает:] Giraldus Cambriensis, Itinerarium Cambriae… & Cambriae Descriptio. London: 8vo. Henry Denham & Ralph Newbury for Edmund Bollifant.
(Это на самом деле сокращённый пересказ Historia Regum Britanniae Гальфрида Монмутского (1100?—1154) и Itinerarium Cambriae вместе с Cambriae Descriptio Геральда Камбрийского - Pugh, Ellen (1970): Brave His Soul: The Story of Prince Madog of Wales and His Discovery of America in 1170. New York: Dodd, Mead & Company. ISBN 0-396-06190-7.
- Southey, Robert (1812): [olivercowdery.com/texts/1805sout.htm#pgxiv Madoc], эпическая поэма в двух частях
- Williams, Gwyn A. (1987): Madoc: The Making of a Myth. Oxford. ISBN 0-19-285178-0.
Ссылки
- [www.biographi.ca/EN/ShowBio.asp?BioId=34505 Статья в Канадском биографическом словаре] (англ.)
- [www.madoc1170.com/evidence.htm Краткий обзор исторических данных] (англ.)
- [www.historic-uk.com/HistoryUK/Wales-History/DiscoveryofAmerica.htm The Discovery of America] (англ.)
- [www.newswales.co.uk/?section=Culture&F=1&id=5889 NewsWales] («Did the Welsh discover America?») (англ.)
- [icwales.icnetwork.co.uk/0100news/0200wales/content_objectid=14030572_method=full_siteid=50082_headline=-900-years-before-Columbus-------Madoc--1---discovered-America-name_page.html icWales] («New row over who discovered America») (англ.)
- [www.britannica.com/ebi/article?tocId=9328820 Статья] в Encyclopaedia Britannica
- Williams, John, 1791 [www.gutenberg.org/etext/14032 An Enquiry into the Truth of the Tradition, Concerning the Discovery of America, by Prince Madog ab Owen Gwynedd, about the Year, 1170] Полный текст на Project Gutenberg
Отрывок, характеризующий Мадог ап Оуайн Гвинед
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.
В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
