Малликен, Роберт Сандерсон

Роберт Сандерсон Малликен
англ. Robert Sanderson Mulliken
Место рождения:	Ньюберипорт, Массачусетс, США
Место смерти:	Арлингтон, Виргиния, США
Научная сфера:	химик (физическая химия, органическая химия)
Учёная степень:	доктор философии (PhD) по химии
Альма-матер:	Массачусетский технологический институт
Награды и премии:	Силлимановская лекция (1964) Премия Уилларда Гиббса (1965) Нобелевская премия по химии (1966) Медаль Пристли (1983)

Ро́берт Са́ндерсон Ма́лликен (англ. Robert Sanderson Mulliken; 7 июня 1896, Ньюберипорт, Массачусетс — 31 октября 1986, Арлингтон, Виргиния) — американский физик и химик, профессор, лауреат Нобелевской премии по химии (1966).

Ранние годы жизни

Родился в в семье Сэмюэла Парсонса Малликена, профессора органической химии Массачусетского технологического института, и Кэтрин (Уилмарт) Малликен. Интересоваться наукой, в том числе вопросами строения атома начал с детства. Помогал отцу в редактировании его четырёхтомного труда по номенклатуре органических соединений и таким образом приобрёл обширные знания в этом вопросе.

Образование

Окончил школу в Ньюберипорте в 1913 году и поступил в Массачусетский технологический институт, сумев выиграть стипендию на обучение (как и его отец). Специализировался в химии. Ещё студентом опубликовал первую научную работу, посвящённую синтезу органических хлоридов. Учась в институте, Малликен ещё не был уверен, что выберет научную деятельность, поэтому изучал также химическую технологию и даже посещал химические заводы в Массачусетсе и Мэне. В 1917 году получил степень бакалавра по химии.

Начало карьеры

Во время первой мировой войны в течение девяти месяцев работал в Американском Университете в Вашингтоне, занимался синтезом ядовитых газов под руководством Джеймса Конанта, затем был призван в армию, служил в войсках химической защиты, но и во время службы занимался той же темой.

После службы работал в «Нью-Джерси цинк компани», изучая эффекты воздействия цинка на резину, но быстро понял, что это не та область химии, которая ему интересна. Поэтому в 1919 году он поступил в аспирантуру по химии в Чикагском университете.

Защита степени и дальнейшая карьера

В 1921 году Малликен получил докторскую степень по физической химии, защитив диссертацию на тему о разделении изотопов ртути методом фракционной перегонки. В Чикагском университете он также прослушал курс по физике, получив представление о квантовой теории и заинтересовавшись ею. В это время Малликен получил стипендию Государственного научно-исследовательского совета, которая позволила Малликену продолжать изучение поведения изотопов. В ходе своих исследований он заинтересовался влиянием изотопов на линейчатые спектры двухатомных молекул, таких как нитрид бора (сравнивая молекулы с изотопами B¹⁰ и B¹¹).

В 1923 году стипендия была продлена ещё на два года. Малликен отправился в Гарвардский университет, чтобы изучать технику спектроскопии у Фредерика Сандерса. В это время там работали многие будущие светила науки, такие, как Роберт Оппенгеймер и другие, с которыми Малликен неоднократно общался. В 1925 году отправился в Европу, чтобы пополнить знания по физике и спектроскопии. Он работал совместно с великими учёными, будущими лауреатами нобелевских премий: Эрвином Шрёдингером, Полем Дираком, Вернером Гейзенбергом, Луи де Бройлем, Максом Борном, Вальтером Боте. В 1926 году вернулся в США в качестве ассистент-профессора физики Вашингтон-Скуэар-колледжа Нью-Йоркского университета. В 1927 году Малликен снова уехал в Европу. В это время Эрвин Шрёдингер, Макс Борн и Вернер Гейзенберг только что опубликовали подробные математические выкладки по квантовой теории. В них содержались формулы, которые можно было использовать для описания поведения электронов в атомах. Тем не менее электронная структура молекул поддавалась анализу с очень большим трудом. Малликен, работая с Фридрихом Хундом (который в то время также как и Малликен изучал линейчатые спектры двухатомных молекул) в Гёттингенском университете в Германии, разработал новый, более точный метод описания электронной структуры молекулы и химических связей в молекуле — метод молекулярных орбиталей. Малликену удалось доказать преимущество своей модели образования молекулярных химических связей при анализе комплексных молекул, а также установить форму и относительные энергии орбиталей для многих соединений. Этот метод впоследствии получил название теории Хунда—Малликена.

В период с 1926 по 1928 году Малликен также преподавал на физическом факультете Нью-Йоркского университета, в 1928 году вернулся в Чикагский университет, став там адъюнкт-профессором физики, в 1931 году — полным профессором. Малликен работал на стыке физики и химии, и в Чикагском университете занимал должности и на физическом, и на химическом отделении. И в Нью-Йорке, и в Чикаго Малликен продолжал разрабатывать метод молекулярных орбиталей.

К тому времени уже был разработан метод валентых связей, который должен был описывать электронную структуру молекулы. Однако метод молекулярных орбиталей оказался гораздо более полным, лучше соответствующим опытным данным, более гибким.

В 1934 году Малликен предложил новую шкалу электроотрицательности (шкалу Малликена), в некоторых моментах отличающуюся от шкалы Полинга, однако тесно с ней связанную. В 1936 году он стал самым молодым за всю историю членом американской Национальной академии наук.

Во время второй мировой войны, с 1942 по 1945 год Малликен занимал пост директора по учебной информационной работе над плутониевым проектом в Чикагском университете, а в 1955 был атташе по науке в посольстве США в Лондоне.

В 1952 году он начал исследования по применению квантовой механики к реакциям между кислотами и основаниями Льюиса (см. Теории кислот и оснований), с 1957 по 1961 год являлся заслуженным профессором Чикагского университета.

В 1966 году Малликену была присуждена Нобелевская премия по химии «за фундаментальную работу по химическим связям и электронной структуре молекул, проведенную с помощью метода молекулярных орбиталей».

Помимо своей работы в Чикагском университете, Малликен много выступал с лекциями. В 1960 году он читал лекции в Корнеллском, а в 1965 году — в Йельском университетах. Тогда же, в 1965, Малликен был приглашенным профессором Амстердамского университета. После официального ухода в отставку в 1961 году он как заслуженный профессор физики и химии продолжал работать в Чикагском университете, изучая молекулярную структуру и спектры широкого диапазона соединений, от двухатомных молекул до сложных комплексов. С 1965 по 1971 год Малликен в течение зимних месяцев занимал также должность заслуженного профессора химической физики Флоридского государственного университета.

Личная жизнь

В 1929 году Малликен женился на Мэри Хелен фон Ной, дочери австрийского геолога, который, иммигрировав в США, преподавал в Чикагском университете. У супругов родились две дочери. Малликен описывают как непритязательного, добродушного человека. Он обладал широкими познаниями в ботанике, с удовольствием водил машину, любил восточные ковры, увлекался искусством.

Награды и научное признание

Помимо Нобелевской премии, Малликен был награждён Американским химическим обществом медалью Гилберта Ньютона Льюиса (1960), медалью Теодора Уильяма Ричардса (1960), наградой Петера Дебая по физической химии (1963) и медалью Уилларда Гиббса (1965). Он был членом американской Национальной академии наук (1936), Американской ассоциации содействия развитию науки и Американской академии наук и искусств, а также иностранным членом Лондонского королевского общества (1967). Малликену были присуждены почётные степени Колумбийского, Маркеттского, Кембриджского и Стокгольмского университетов.

Конец жизни

Малликен умер в доме своей дочери в Арлингтоне от застойной сердечной недостаточности. Похоронен в Чикаго.

См. также

• Электроотрицательность

Ссылки

• Храмов Ю. А. Малликен Роберт Сандерсон (Mulliken Robert Sanderson) // Физики: Биографический справочник / Под ред. А. И. Ахиезера. — Изд. 2-е, испр. и дополн. — М.: Наука, 1983. — С. 177. — 400 с. — 200 000 экз. (в пер.)
• [nobelprize.org/nobel_prizes/chemistry/laureates/1966/ Информация с сайта Нобелевского комитета]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Малликен, Роберт Сандерсон

Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.