Флори, Пол Джон

Пол Джон Флори
англ. Paul John Flory
Дата рождения:	19 июня 1910(1910-06-19)
Место рождения:	Стерлинг, Иллинойс, США
Дата смерти:	8 сентября 1985(1985-09-08) (75 лет)
Место смерти:	Биг-Сюр, Калифорния, США
Страна:	США США
Научная сфера:	Физическая химия
Место работы:	Корнелльский университет, Меллонский институт, Стэнфордский университет
Альма-матер:	Манчестерский колледж, Университет штата Огайо
Награды и премии:	Нобелевская премия по химии (1974) Медаль Пристли (1974)

Пол Джон Фло́ри (англ. Paul John Flory; 19 июня 1910, Стерлинг, штат Иллинойс, США — 8 сентября 1985, Биг-Сюр, Калифорния, США) — американский физико-химик.

Нобелевская премия по химии 1974 года была присуждена П. Флори «за фундаментальные достижения в области теории и практики физической химии макромолекул». Он занимал ведущие позиции в химическом обществе и был награждён не только за выдающиеся достижения в макромолекулярной химии, но и за активную деятельность защитника прав человека во всем мире.

Молодость, образование, карьера и семья

Корни семьи Флори прослеживаются в Эльзасе, затем в Англии, позже в Пенсильвании, и затем в Огайо. Пол очень гордился своим «гугенотским» происхождением. Его отец, Эзра Флори, был священником Церкви братьев, религиозного общества наподобие квакеров (Религиозное общество друзей). Семья часто переезжала из одного места в другое из-за его назначений в разные приходы. Эзра женился на Эмме Брутбау, родились две дочери, Маргарет и Мириам. После смерти Эммы во время родов, Эрза женился на Марте Брутбау, кузине Эммы, родились Джеймс и Пол. Земельный участок под Дейтоном (штат Огайо) был передан в собственность президентским указом и до сих пор принадлежит семье Флори.

В детстве Пол был болезненным, но очень развитым ребенком. Он всегда был особенно привязан к своей сводной сестре Маргарет, которая к тому же была его учителем в 6-м классе. Заметив способности Пола, она способствовала его дальнейшему образованию. В 1927 году Флори окончил среднюю школу города Элджин в штате Иллинойс. Взрослея, Пол развивался и физически посредством таких занятий, как земляные работы, активное плавание и горные походы. Он стал сильным человеком с огромной работоспособностью, которой отличался в течение большей части своей жизни. Он всегда был категорически против регулярных медицинских осмотров, даже когда незадолго до смерти от тяжелого сердечного приступа стал замечать, что устает даже от непродолжительного плавания.

Несмотря на Великую депрессию, Пол успешно закончил Манчестерский колледж (1931; штат Индиана), получив за три года образование, но еще не выбрав профессию. Именно в Манчестерском колледже его интерес к науке, особенно к химии, поощрялся профессором Карлом В. Холлом (Carl W. Holl), который посоветовал Полу поступить в аспирантуру Университета штата Огайо в 1931 году. В первый год обучения Пол подрабатывал земляными работами, а также на фабрике группы «Kelvinator», освоил магистерскую программу по органической химии под руководством профессора Сесила Е. Боурда (Cecil E. Boord). На второй год, решив заняться физической химией, он стал сотрудником лаборатории научного руководителя своей диссертационной работы, профессора Эрика Л. Джонстона (Herrick L. Johnston), которого описывал, как «имеющего безграничное рвение к научному поиску, производящее неизгладимое впечатление на его студентов». С другой стороны, по воспоминаниям выпускника тех лет, Джонстон и Флори «в глаза друг друга не видели».

Пол Флори был неугомонным человеком и редко когда соглашался с устоявшимся порядком вещей. Он всегда искал улучшения положения или условий для реализации своих научных интересов и преуспевания своих коллег. После получения докторской степени Университета штата Огайо он устраивается в фирму «Дюпон» в 1934 году и через 4 года, в 1938г., переходит работать в Научно-исследовательскую лабораторию университета в Цинциннати. Необходимость разработки методов получения синтетического каучука, вызванная Второй Мировой войной, вернула его к промышленным аспектам в «Esso laboratories», созданной при «Standard Oil Development Company» (1940-43), и затем в исследовательскую лабораторию «Goodyear Tire Company» (1943-48). В 1948 году он стал профессором Корнелльского университета, где проработал 9 лет. Затем в 1957 г. он перешел в Меллонский институт в Питтсбурге для осуществления большой программы фундаментальных исследований. Под его руководством проект несколько лет активно развивался до тех пор, пока административная деятельность не наскучила Флори. В 1961 г. он перешел на должность профессора в Стэнфордском университете в Калифорнии, где и работал до своей смерти в 1985 году.

Пол прожил счастливую семейную жизнь. Он женился в 1936 г. на Эмили Катерине Табор (Emily Catherine Tabor), которая поддерживала все начинания мужа. Они имели трех детей: Сьюзен (Susan), ставшая женой Джорджа С. Спрингера (George S. Springer), профессора факультета аэронавтики и астронавтики Стэнфордского университета; Мелинда (Melinda), муж которой, Дональд Е. Грум (Donald E. Groom), являлся профессором физики в Университете Юты; и доктор Пол Джон Флори младший (Paul John Flory, Jr.), научный сотрудник факультета генетики человека Йельской медицинской академии. В семье 5 внуков: Элизабет Спрингер (Elizabeth Springer), Мэри Спрингер (Mary Springer), Сусанна Грум (Susanna Groom), Джереми Грум (Jeremy Groom) и Чарльз Грум (Charles Groom).

Научная работа

Начав работать в 1934 г., Флори занимался большинством основополагающих задач физической химии полимеров, включая кинетику и механизм полимеризации, молекулярно-массовое распределение, термодинамику и гидродинамику растворов, вязко-текучее состояние, стеклование, кристаллизация, конформации цепи, эластичность и жидкие кристаллы. Он автор более чем 300 публикаций.

Отличительные особенности работы Флори хорошо описаны его давним другом и коллегой Томасом Г. Фоксом (Thomas G. Fox):

Секрет его успеха в уникальной интуиции при определении физической сущности проблемы, в способности описать явление в терминах простых моделей, поддающихся прямому анализу и дающих результаты, соответствующие первоначальной постановке проблемы. В итоге, теории и выводы Флори были поучительны, понятны и непосредственно полезны для читателя. Это верно как для работающих в области фундаментальных исследований полимеров, так и для занимающихся промышленными приложениями.

"Дюпон" и Карозерс (1934-1938)

Флори предложили работу в фирме «Дюпон» на пике Великой депрессии, когда свободны были очень немногие рабочие места в промышленном и научном мире. Ему особенно повезло с назначением работать под руководством знаменитого Уоллеса Г. Карозерса, вклад которого в создание макромолекулярной концепции сравним с вкладом немецкого химика Германа Штаудингера. Флори стал исследовать простейшие и наиболее изученные реакции бифункциональных соединений (например, реакция этерификации этиленгликоля с янтарной кислотой). Становилось ясно, что полимеры, получаемые реакцией конденсации, будут содержать макромолекулы различной длины; задача, поставленная Карозерсом перед Флори, заключалась в создании математической теории молекулярно-массового распределения. Большинство химиков в то время полагали, что реакционная способность функциональной группы уменьшается с ростом цепи: предполагалось, что большой размер молекулы снизит скорость её движения и таким образом будет препятствовать неограниченному росту цепи. Данное заключение основывалось на принятой тогда в химической кинетике теории бимолекулярных реакций. Разрабатывая статистическую модель молекулярно-массового распределения, Флори постулировал противоположный принцип, согласно которому реакционная способность в данном растворителе, при данных температуре, давлении и концентрации зависит только от микроокружения и не зависит от общего размера молекулы. Он утверждал, что увеличение размеров молекулы действительно может уменьшить подвижность молекулы, но это будет скомпенсировано увеличением времени взаимодействия молекул при столкновении. Достоверных экспериментальных данных на тот момент было очень мало, но в последующие годы Флори осуществил множество экспериментов, которые подтвердили правильность его теории. Трудно придумать более простую функцию распределения: число цепей с х звеньями уменьшается экспоненциально по х. Это «наиболее вероятное распределение», как назвал его Флори, остается справедливым для реальных полимерных материалов. Ко времени публикации в 1936 г. непосредственное определение степени полимеризации было утомительным и неточным, но в настоящее время легко осуществляется методами гель-проникающей хроматографии.

За время работы в фирме «Дюпон» Флори сделал еще одно фундаментальное открытие в области механизмов реакций полимеризации. В одной из публикаций, рассматривая кинетику полимеризации олефинов, он указал на необходимость учитывать стадию, известную как реакция передачи цепи, в результате которой молекула с растущей цепью отрывает атом от другой молекулы, передавая ей активный центр полимеризации и заканчивая свой рост. Стадия передачи цепи при радикальной полимеризации заключается в переносе активного центра макрорадикала на другую молекулу, присутствующую в растворе: это может быть молекула мономера, полимера, инициатора, растворителя. Передача цепи на мономер или полимер приводит к обрыву материальной, но не кинетической цепи: исходная макромолекула полимера теряет способность продолжать свой рост и увеличивать молекулярную массу, но образующийся радикал продолжит реакцию полимеризации.

<math>\mathsf{M_n\cdot + M \xrightarrow[]{k'} M_n + M\cdot}</math>

<math>\mathsf{M\cdot + M \xrightarrow[]{k} M_2\cdot}</math>

Практическая важность явления передачи цепи заключается в возможности контроля многих промышленных процессов полимеризации, включая получение синтетического каучука, имевшее значение для США во время Второй мировой войны. Передача цепи – неотъемлемая стадия большинства механизмов полимеризации. Вскоре после трагической гибели Карозерса в результате самоубийства в 1937 г. Флори уволился из «Дюпон» и уехал в Цинциннати.

Цинциннати (1938-1940)

Продолжая накапливать экспериментальные данные по линейным полимерным системам, Флори начал изучать полиэфиры, содержащие компонент с тремя или более функциональными группами, так называемые «трехмерные» полимеры, содержащие разветвленные структуры. Один из подобных полимеров к тому времени уже стал хорошо известным коммерческим продуктом – глипталь (полученный из глицерина и ангидрида фталевой кислоты), кроме того, было известно, что подобные системы достигают состояния нулевой текучести (гель) в конце протекания реакции. Карозерс верно заключил, что подобному состоянию соответствует максимально достижимая молекулярная масса макромолекулы, в которой отдельные цепи соединены в огромную сеть; но среднюю молекулярную массу он вычислил из простых стехиометрических соотношений. В действительности образование геля происходит намного раньше завершения реакции, когда среднечисловая молекулярная масса еще невелика. Следствием этого, как понял Флори, будет гораздо более широкое, чем для линейных полимеров, молекулярно-массовое распределение разветвленных полимеров, и для описания гелей нужно использовать средневесовую молекулярную массу. В трех публикациях, отличавшихся математической изощренностью, превосходящей его предыдущие работы, он развил количественную теорию гелеобразования и общую теорию молекулярно-массового распределения.

Лаборатория ESSO (1940-1943)

Начало Второй мировой войны значительно увеличило необходимость получения синтетического каучука и убедило Флори вернуться к изучению промышленно важных процессов. Тем не менее он осуществил и фундаментальные исследования в области физической химии макромолекул. Вместе с Джоном Ренером младшим он разработал наглядную модель каучуковых сеток и применил её для объяснения явления набухания. Он измерил вязкость растворов полиизобутилена в широком диапазоне молекулярных масс , гораздо большем, чем когда-либо ранее, и доказал строгое выполнение закона Марка-Куна-Хаувинка со степенным показателем 0.64. Несомненно, выдающимся достижением тех лет было создание знаменитого уравнения Флори-Хаггинса для вычисления энтропии смешения растворов полимеров (тот же результат был получен независимо друг от друга М.Л. Хаггинсом в США и А.Д. Ставерманом в оккупированной нацистами Голландии):

<math>\Delta S_{mixing} = -R[\,n_1\ln(X_1) + n_2\ln(X_2)\,]</math>

где n₁ и n₂ - число молей двух компонентов, Х₁ и Х₂ - их мольные доли в смеси.

Эта, теперь уже классическая, формула является аналогом уравнения Ван-дер-Ваальса состояния реального газа, т.к. хотя и приблизительно, она отражает основные физические характеристики и дает надежные количественные предсказания. Эта формула остается справедливой для реальных систем. Позже Флори распространил справедливость уравнения на смеси полимеров любой сложности.

Исследовательская лаборатория "Гудиер" (1943-1948)

В этот период Флори активно занимался прикладными исследованиями полимеров. Он изучал зависимость прочности эластомеров от наличия дефектов в сетчатой структуре, определял вязкость и температуру стеклования расплавов полимеров. Также он начал работу по термодинамике кристаллизации полимеров, еще не исследованной области. Его теории предсказали зависимость степени кристалличности от температуры, молекулярной массы, жесткости цепи, химической однородности полимера и наличия растягивающей деформации. Из установленных им соотношений возможно вычислить теплоту и энтропию кристаллизации полимера и термодинамические параметры взаимодействия с растворителем.

Весной 1948 г. Флори был приглашен в Корнелльский университет для чтения курса лекций и счел атмосферу в Итаке (штат Нью-Йорк) настолько благоприятной, что с готовность принял предложение работать на факультете этого университета.

Корнелльский университет (1948-1957)

Во время преподавания в Корнелльском университете Флори начал работу над большим проектом, который закончил только в 1953 г.: сочинение «Основы химии полимеров» (672 стр), которое спустя более чем полвека остается широко используемой книгой. Никакая другая монография не имела такого большого значения в этой развивающейся области знания.

Также задуманное в первый год чтения лекций, еще одно из его потрясающих исследований было быстро завершено: теория так называемого эффекта исключенного объема, заключающаяся в том, что реальные молекулы полимеров, обладая эффективными размерами, не могут пересекаться друг с другом; кроме того, атомы макромолекул испытывают ван-дер-ваальсовы взаимодействия с ближайшими атомами вне зависимости от того, принадлежат ли они к одной и той же цепи, или являются частями соседних молекул. Продолжая более ранние незаконченные исследования Вернера Куна (Werner Kuhn), Хаггинса (Maurice L. Huggins) и Роберта Симха (Robert Simha), созданная Флори теория самосогласованного поля сегодня все еще активно используется. Кроме некоторых случаев эффект исключенного объема и других взаимодействий сохраняется. В хорошем растворителе цепные молекулы испытывают возмущение, которое неограниченно возрастает с увеличением длины цепи, и отношение молекулярной массы к эффективному радиусу (среднеквадратический радиус инерции, определяемый методом светорассеяния) не соответствует среднеквадратическому закону, что объясняется гибкостью цепи при пренебрежении всеми прочими взаимодействиями. Теория Флори для отношения радиуса к молекулярной массе дает значение степенного показателя 3/5, что не так уж далеко от значения 0.5887 согласно современным теориям.

Полученный Флори результат не был признан Дебаем и многими другими исследователями, т.к. «невозмущенная» цепь, удовлетворяющая соотношениям среднеквадратического закона, полностью соответствовала законам случайных блужданий, понятных в теории броуновского движения. Однако Флори показал, что при некоторой температуре (названной Флори «тэта»-температурой и известной как «температура Флори») силы притяжения и отталкивания не действуют. Это особое состояние может быть вызвано (по аналогии с температурой Бойля для реального газа) обнулением второго вириального коэффициента в выражении для осмотического давления, также активно исследовавшегося Флори и Кригбаумом (W. R. Krigbaum).

Затем Флори обратился к исследованию вязкости растворов полимеров. Понимая, что частичным гидродинамическим экранированием, описанным в теориях Кирквуда (Kirkwood) и Дебая, возможно пренебречь, Флори и Фокс (T. G. Fox) показали, что увеличение вязкости раствора пропорционально кубу эффективного радиуса макромолекул, что соответствовало теории исключенного объема, и что константа пропорциональности одинакова для всех гибкоцепных полимеров в любых растворителях. Так был открыт необыкновенно простой способ определения строения цепи полимера по вязкости раствора, что и стало одним из основных занятий Флори в его последующей карьере. Вскоре после этого открытия Флори с коллегами Манделкерном (L. Mandelkern) и Шерагой (Scheraga) осуществили похожее исследование скорости седиментации в ультрацентрифуге и показали, что из значений вязкости и скорости седиментации можно определить молекулярную массу полимера. В течение нескольких лет этот метод активно использовался биохимиками, т.к. требовал значительно меньшие количества образца, чем другие доступные в то время методы.

Еще одна новаторская работа во время работы в Корнелльском университете заключалась в создании за время отпуска в Манчестере (Соединенное Королевство) теории для описания термодинамических параметров жестких цепей , которую Флори впоследствии использовал в работе с жидкими кристаллами. Кроме того, его работа в «Гудиер» над кристаллизацией полимеров была применена к фазовым переходам фибриллярных белков.

Меллонский институт (1957-1961)

Флори, состоявший несколько лет в Совете попечителей Меллонского института, убедил руководство изменить устаревшую программу индустриальных разработок и заняться фундаментальными исследованиями. Ответ правления состоял в том, что только Флори способен реализовать эти исследования; таким образом, он чувствовал себя обязанным принять предложение при условии, что значительные финансовые ресурсы института будут полностью направлены на эти цели. Через несколько лет это условие, однако, выполнено не было, и Флори решил вернуться к академической деятельности.

Стэнфордский университет (1961-1985)

К тому времени научные достижения Флори были уже широко известны, поэтому приглашения заняться академической работой Флори получил одновременно от нескольких университетов. В 1961 г. Флори перешел на должность профессора в Стэнфордском университете в Калифорнии. В одном из писем своему будущему коллеге Уильяму С. Джонсону (William S. Johnson) Флори писал, что его восхитили перспективы развития в Стэнфордском университете науки вообще и химии в частности.

Продолжая исследования, начатые ранее, Флори с помощью Р.Л. Джернигана (R. L. Jernigan) и позднее До Юона (Do Yoon), разработал матричный метод для описания конформаций цепных молекул. Он не только объединил работы М.В. Волькенштейна (СССР), К. Нагаи (K. Nagai) (Япония) и С. Лифсон (S. Lifson) (Израиль), но и превзошел их, достигнув качественно новых результатов. Этот метод изложен в его второй книге (1969) «Статистическая механика цепных молекул» и применен к огромному количеству полимеров, включая полипептиды и полинуклеотиды. Некоторые примеры описаны в его лекции Нобелевского лауреата (1974).

Флори также вернулся к одной из его излюбленных тем: термодинамика растворов полимеров. Энтропия Флори-Хаггинса не была заброшена, но огромная работа была направлена на выяснение энтальпии смешения. Были введены понятия сжимаемости и свободного объема, названные Флори «уравнениями состояния». Подход был успешно применен и к смесям неполимерных жидкостей.

Работы в двух других областях раннего интереса также были возобновлены. Теория анизотропных растворов, начатая публикацией 1956 года, была разработана для жестко- и гибкоцепных полимеров. Теория каучуковых сеток, начатая в 1943 г., была значительно усовершенствована. Важным источником информации о конформационных переходах является температурная зависимость силы упругости эластомеров при условии, что возможно пренебречь эффектами исключенного объема. Флори счел это предположение обоснованным. По его собственным словам,

хотя цепная молекула в объеме полимера взаимодействует сама с собой, нет никакого выигрыша при увеличении занимаемого ей объема, т.к. уменьшение внутримолекулярных взаимодействий компенсируется увеличением взаимодействий с соседними молекулами.

Много лет после того, как он постулировал это положение, исследования в Гренобле (Франция) и Юлихе (ФРГ) по нейтронному рассеянию подтвердили верность предположения. Используя различие в сечениях рассеяния нейтронов дейтерием и протием, было однозначно показано, что средние размеры ряда различных полимеров в неразбавленных аморфных образцах совпадают с «невозмущенными» размерами в разбавленных растворах.

Споры о морфологии полукристаллических полимеров дали начало широкому и противоречивому обсуждению в литературе, но суть рассматриваемого явления так и не была выяснена в течение жизни Флори. При кристаллизации полимеров из разбавленных растворов в тонких пластинах могут быть получены отдельные кристаллы, при этом прямолинейные участки цепи располагаются перпендикулярно плоскости пластины. Длина цепи, как правило, превышает толщину пластины в 10 или более раз, поэтому цепи должны находится в складчатой конформации. При кристаллизации полимеров в большом объеме пластинчатые кристаллы также образуются, вопрос в том, находятся ли участки одной цепи в смежных положениях кристаллической решетки или же они разделены большими участками в аморфном состоянии и удалены друг от друга, входя в структуру одного и того же или соседних кристаллов. Флори и Юон придерживались второй модели, модели «телефонного узла», но и у первой модели было множество сильных и компетентных сторонников. Оказалось, что учесть все факты может только промежуточная модель, согласно которой поворот цепи и складчатая конформация имеет место в 50-70% случаев.

В начале лета 1964 года Флори пригласили на должность профессора (прежде занимавшуюся Петером Дебаем) в Корнелльский университет, предложение его заинтересовало. Счастливое время в Стэнфордском университете закончилось, и Флори все более погружался в нормальное для него состояние сдержанного недовольства медленным прогрессом в решении отдельных задач, в особенности нехваткой помещений, пригодных для химических исследований. Флори имел обыкновение быстро менять места работы, поэтому руководство факультета серьезно отнеслось к проблеме, был обеспечен приоритет новому зданию химического факультета. Несмотря на все эти многообещающие перемены осенью Флори был намерен принять предложение Корнелльского университета. Его друзья и коллеги во всем университете, узнав об этом, объединились и действовали великолепно, так что в результате Флори передумал покидать Стэнфордский университет.

Таким образом получилось, что Флори остался в Стэнфорде до конца своей жизни. Несколько лет Флори занимал должность декана химического факультета. Его упорная борьба за технические возможности и оснащение факультета продолжалась, но лишь в 1974 году, после присуждения ему Нобелевской премии по химии, совет попечителей одобрил расходы на новые здания химического факультета.

Личные качества

Флори всегда внимательно относился к работам других ученых в области полимеров. Началом дружбы с Уолтером Г. Стокмаейром (Walter H. Stockmayer) была его достаточно мягкая реакция в случаях, если они расходились во мнениях по научным вопросам. Первый такой случай вышел с обсуждением трехмерных полимеров после достижения ими точки гелеобразования: Флори предполагал наличие циклических структур в таких сетках, в то время как Стокмайер отрицал их существование на всех стадиях реакции. В следующий раз разногласие возникло много лет спустя, когда Курата (Kurata) и Стокмайер не признавали значения конформационных последствий так называемого «пентанового эффекта» между смежными внутренними вращениями в отдельных полимерных цепях. Как позже вспоминал Стокмаейр, здесь они были категорически неправы, а Флори – безусловно прав. По двум этим вопросам Флори никогда не критиковал Стокмаейра в печати, хотя по отношению к другим ученым часто не стеснялся указывать на подобные разногласия в резких выражениях.

Друзья Флори всегда восхищались постоянно возрастающими познаниями Флори в формальной математике:

Еще в Университете штата Огайо он пошел на математические курсы и самостоятельно все изучил, чтобы пополнить относительно скудные познания времен Манчестерского колледжа. Все время он продолжал изучать то, что ему было необходимо, даже относительно поздно для карьеры теоретика.

По словам Генри Таубе, коллеги Флори по работе в Стэнфордском университете, Пол Флори обладал потрясающим чувством юмора, и предметом разговора часто становился анекдот, рассказанный им с большим удовольствием. Его собственное удовольствие от юмора выражалось в теплой, быстрой улыбке, озарявшей красивое лицо, уже покрытое морщинами, а часто и в искреннем смехе. Он был добрым и заботливым человеком, его беспокойство о благополучии других переходило в действие. После награждения Нобелевской премией активность его деятельности по вопросам прав человека увеличилась, он использовал свой возросший авторитет для улучшения положения тех советских ученых, которые из соображений совести выступали против правительства. Он занимался этими задачами с теми же энтузиазмом и преданностью, что и наукой в течение своей карьеры.

В воспоминаниях о Флори Таубе писал:

Он обладал сильным характером, огромной честностью, его убеждения по научным вопросам были принципиальны и обоснованы. Очень чувствительный, он мог быть сильно критичным по отношению к тем, кто не соглашался с ним, даже по вопросам, в которых следовало придерживаться противоположной точки зрения. Его убеждения могли распространяться на различные вопросы, и он часто выражал их и своё несогласие в печати. Он писал с увлечением и талантом, публикация получалась убедительной, даже в отредактированном его женой Эмили варианте.

Некоторое время Флори читал лекции на Химическом факультете Стэнфордского университета, но он не особенно наслаждался преподаванием в аудиториях. Отчеты в его обычных лекциях были скучноваты. Вполне возможно, что его не занимали попытки сделать лекции увлекательными, он не видел в этом необходимости, полагая, что изучаемый предмет сам расскажет о себе ищущему знания. Во всяком случае, он часто был недоволен восприятием студентами его курса. Это объясняет, почему Флори, красноречивый и активный сторонник включения науки о полимерных материалах в основной учебный план по химии, отказывался предложить конкретные планы относительно того, как это возможно осуществить на факультете. Ответственность за реализацию проектов, которые были бы приняты, лежала бы на нем и вмешалась бы в занятия, которые нравились ему больше.

Флори стал первым Нобелевским лауреатом в Стэнфордском университете, и день объявления присуждения премии стал одним из самых волнительных и праздничных дней на факультете. Флори не принадлежал к тому типу людей, чье самомнение сильно завышается от подобной чести. Но все-таки он был рад этому, т.к. выдающееся положение и внимание СМИ, которыми располагает Нобелевский лауреат, позволяли ему быть намного более эффективным, чем раньше, в его борьбе за права человека.

Энергичность Флори и его репутация неутомимого борца за права человека преследуемых ученых других стран хорошо известны. Это стало одним из его наиболее важных занятий в последнее десятилетие жизни. В этом его неизменно поддерживала его жена Эмили, которая подготовила поездки и сопровождала его во время встреч с преследуемыми учеными в странах Восточной Европы. Среди множества занятий по защите прав человека – неоднократные интервью на радиостанции «Голос Америки» для передач в Советском Союзе и Восточной Европе. Он работал в различных комитетах по правам человека, таких как Комитет ответственных ученых, очень критически относился к Национальной академии наук США, Американскому химическому обществу и другим научным сообществам из-за ухода от твердой позиции в вопросе отстаивания прав ученых. В 1980 году в составе делегации США он принял участие в научной конференции 35 стран в Гамбурге, Западная Германия, на которой обсуждались вопросы научного обмена и прав человека в соответствии с Хельсинским Соглашением. Флори был особенно похож на сигнал тревоги и мольбы о спасении как основатель, представитель и активист. Эта, еще не оформившаяся, группа состояла из порядка 9 тыс. ученых со всего мира, которые самовольно прекратили сотрудничество с СССР в ответ на преследование Сахарова, Орлова и Щаранского. Глубина его преданности идеям может быть проиллюстрирована тем, что он предложил себя в качестве заложника Советскому правительству с тем, чтобы жена Сахарова Елена Боннэр могла выехать из СССР для крайне необходимого ей лечения.

Даже при том, что Пол Флори получил практически все главные награды в области исследования полимеров, он все еще нуждался в признании своих коллег. Очень жаль, что руководство Химического факультета Стэнфордского университета ждало до 1984 года, чтобы учредить ежегодные чтения в его честь, т.к. это очень порадовало его. Флори прочел первую лекцию, за которой последовал праздничный ужин, привлекший огромное число его бывших сотрудников, коллег, а также друзей. Жан-Мари Лен прочел вторую лекцию в январе 1985 года, но Флори не смог присутствовать на ней, т.к. находился в это время в Европе.

У. Джонсон (William S. Johnson), друг и коллега Флори, писал о нем:

До самого конца Пол был человеком-динамо, который работает неустанно с потрясающей эффективностью и высокой производительностью. Выход на пенсию из Стэнфордского университета в 1975 году никак не повлиял на его занятия; он был активно занят вопросами защиты прав человека в дополнение к научной работе в IBM, а также в Стэнфордском университете и консультированию промышленных организаций.

Пол Флори был гостеприимным хозяином, казавшимся полностью расслабленным, и он явно получал удовольствие, развлекая своих друзей. Физические упражнения были главным успокаивающим средством для него. После активного плавания он мог выходить из бассейна с широкой улыбкой на лице и в очевидно хорошем самочувствии. Другим его увлечением были горные походы. Он и его жена Эмили были решительно неутомимы и чувствовали себя на тропах, как дома. Они имели великолепную коллекцию географических карт, в которых превосходно разбирались, и могли пойти практически куда угодно. Едва ли кто-нибудь из них понимал беспокойство друзей Уильяма и Барбары Джонсон за их безопасность во время похода в Йосемити (штат Калифорния), когда Пол и Эмили остановились на крутой, незнакомой тропе много позже наступления темноты:

Восхищение Пола окружающей обстановкой было почти эйфорическим. Он любил находиться ближе к природе и, хотя бы и в незнакомой местности, проявлял необыкновенные познания об окружающей растительной и животной жизни.

Во время другого похода в Биг-Сюре супруги Флори начали влюбляться в эту местность. В итоге Пол купил там участок земли и построил небольшой дом, до которого можно было добраться только грунтовыми дорогами по крутому склону. Именно здесь Пол скрывался всякий раз, когда собирался писать непрерывно, наслаждаясь уединением с телефоном, гуляя, расчищая тропинки и обрезая ветки в собственном саду. Именно здесь он внезапно умер в сентябре 1985 года от сердечного приступа, когда собирался вернуться в долину Портола.

Уолтер Г. Стокмаейр (Walter H. Stockmayer) писал:

В течение всей своей жизни Пол Флори наслаждался своей работой, радовался и гордился своей семьей. Он наслаждался природой. Он обладал физической стойкостью и не избегал физических нагрузок. Он прожил насыщенную жизнь, и я сомневаюсь, что он когда-нибудь скучал. Его имя размашисто начертано в летописи науки, о нем будут помнить последующие поколения.

Почести и награды

Важность работ Флори однозначно признавалась в течение всей его жизни. Среди полученных им наград ряд премий Американского химического общества, 10 почетных ученых степеней, Национальная научная медаль и Нобелевская премия. Его деятельность по защите прав человека, особенно после получения Нобелевской премии, была потрясающей и всеобъемлющей. В 1953 году он был избран в Национальную академию наук США.

Среди полученных П. Флори наград:

• медаль Николса Американского химического общества (1962)
• премия Петера Дебая по физической химии (1969)
• Медаль Эллиота Крессона (1971)
• Премия Уилларда Гиббса (1973)
• медаль Пристли (1974)
• медаль Чарлза Фредерика Чендлера Колумбийского университета (1970)
• медаль Джона Кирквуда Йельского университета (1971).
• медаль Перкина (1977)
• почетные ученые степени нескольких университетов, включая Манчестерский колледж (штат Индиана), Университет штата Огайо и Миланский университет (Италия).

Основные работы

Один из основоположников теории поликонденсации. Внёс значительный вклад в теорию растворов полимеров и статистическую механику макромолекул. На основе работ Флори созданы методы определения строения и свойств макромолекул из измерений вязкости, седиментации и диффузии.

• Флори П. Статистическая механика цепных молекул, пер. с англ., М.: Мир, 1971.
• Flory, Paul. (1953) Principles of Polymer Chemistry. Ithaca. N.Y.: Cornell University Press. ISBN 0-8014-0134-8.
• Flory, Paul. (1969) Statistical Mechanics of Chain Molecules. New York: Wiley-Interscience. ISBN 0-470-26495-0. Reissued 1989. ISBN 1-56990-019-1.
• Flory, Paul. (1985) Selected Works. Eds. L. Manelkern, J. E. Mark, U. W. Suter, and D. Y. Yoon. Vols. I-III. Stanford: Stanford University Press. ISBN 0-8047-1277-8.
• Flory, Paul. (1986) Science in a divided word: Conditions for cooperation. Freedom Issue, v.89, p. 3-11.

Нобелевская премия

Нобелевская премия по химии (1974)

За фундаментальные достижения в области теории и практики физической химии макромолекул.

Оригинальный текст (англ.):

For his fundamental work, both theoretical and experimental, in the physical chemistry of macromolecules.

Примечания

П. Флори опубликовал более 300 работ в области физической химии полимеров.

Приведенные ссылки отражают основные направления его исследований.

Отрывок, характеризующий Флори, Пол Джон

Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.
– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.
– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.
– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.
Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой.
Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает.
– Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.
Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше.
– Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов.
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
– Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, – хотите быть шутом , то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.
Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв глаза, смотрели на Болконского.
– Что ж, я поздравил только, – сказал Жерков.
– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.
– Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий.
– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacres et l'ario mee de nos allies detruite, et vous trouvez la le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C'est bien pour un garcon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.
Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора.


Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.
– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.
– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.
– Смотри же, выводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул
колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.
– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?
– Давай, давай.
Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
– Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!
– Да я и так снимаю, – отвечал голос Лаврушки.
– А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату.
– Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.
– Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р . – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
– Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг'едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
– Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
– Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей.
– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг'уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.
Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.
– Сквег'но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г'остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.