Мейчен, Артур

Артур Мейчен (вариант: Артур Макен)*
Arthur Machen
Дата рождения:	3 марта 1863(1863-03-03)
Место рождения:	Кайрлеон, Монмутшир, Уэльс
Дата смерти:	15 декабря 1947(1947-12-15) (84 года)
Место смерти:	Лондон
Гражданство:
Род деятельности:	прозаик, поэт, драматург, эссеист
Годы творчества:	1881—1947
Жанр:	литература ужасов
Язык произведений:	английский

А́ртур Ме́йчен (англ. Arthur Machen, собственно англ. Arthur Llewellyn Jones; 3 марта 1863 — 15 декабря 1947) — английский (валлийский) писатель. По правилам его фамилия должна транскрибироваться как Макен, но узуально закрепилось написание Мейчен.

Биография и творчество

Родился в семье провинциального священника. В 1874 году поступил в местную школу, но из-за недостатка средств родители были вынуждены забрать его оттуда. Мальчиком много времени проводил в отцовской библиотеке, где особенное впечатление на него произвели книги «Признания курильщика опиума» Де Квинси, «Сказки тысячи и одной ночи» и собрание сочинений Вальтера Скотта. Стесненные материальные условия были вечной проблемой для писателя, с которой он был вынужден бороться практически всю свою жизнь. Чтобы сын получил образование, отец будущего писателя, Джон Эдвард Джонс, изменил фамилию Артура на Мейчен — фамилию его бабушки по материнской линии. В благодарность за это бабушка согласилась оплачивать обучение внука. В 1880 Мейчен пробует поступить в Королевский медицинский колледж в Лондоне, но терпит неудачу.

С 1881 начинает заниматься литературной деятельностью. Вначале он выступил как переводчик. Его первой публикацией стал перевод «Гептамерона» Маргариты Наваррской. Позже в переводе Мейчена выходят мемуары Казановы, сочинения Вевиля и другие произведения. В 1884—1889 гг. работает в различных издательствах в качестве не только переводчика, но и рецензента, редактора и каталогизатора. Тогда Мейчен приобрел среди литературного общества хорошую репутацию знатока редких книг и рукописей. В 1887 году он женился на учительнице музыки Эмили «Эми» Хогг, страстной поклоннице театра, имевшей множество друзей-литераторов в лондонских богемных кругах. Через месяц отец писателя скончался, оставив ему небольшое, но достаточное наследство, позволившее заняться литературной работой. Эми познакомила Мейчена с писателем и мистиком Артуром Уэйтом, ставшим его близким другом. Среди других литературных знакомых Мэйченов были писатели Эдгар Джепсон и Мэтью Фипс Шил.

Оригинальные произведения Мейчена были написаны под влиянием английского Неоромантизма. Начал публиковаться в 1890 году с коротких рассказов, написанных в стиле Роберта Льюиса Стивенсона (особенно заметна стилизаторская работа и перекликающиеся сюжеты в рассказе «Исчезнувший клуб»). Первый успех ждал писателя после публикации повести «Великий бог Пан» (Great God Pan) (1894). Это произведение, вызвавшее бурное возмущение консервативной общественности из-за «откровенных» намеков на сексуальные извращения, недопустимые в Викторианском обществе, было мгновенно распродано, равно как и второе издание, и кроме того привлекло внимание Оскара Уайльда, принявшего Мейчена в круг своих знакомых. Интересно отметить, что книга вышла в обложке работы известного художника-дизайнера Обри Бердслея. Вслед за этой книгой, Мейчен в 1895 опубликовал свой «роман в рассказах» «Три самозванца» (The Three Impostors), состоящий из новелл, чьи сюжеты переплетаются самым прихотливым образом. Эта книга считается одной из лучших в творчестве Мейчена; позднее он напишет к ней продолжение, детективно-мистический роман «Красная Рука». Тогда же он пишет повести «Сокровенный свет» (1894) и «Сияющая пирамида» (1895).

В 1899 году умерла Эми. Морально опустошенный, Мейчен впал в депрессию, бесцельно ходил по улицам, подолгу пребывая в прострации. Благодаря поддержке своего друга, Артура Эдварда Уэйта, тогда же он присоединился к оккультному обществу Орден Золотой Зари. После раскола общества в 1903 году Мейчен одно время остаётся членом одного из новообразованных «Независимого и Очищенного Ордена», но довольно скоро совершенно отходит от связей с подобного рода организациями. В то же время Мэйчен подрабатывает сценаристом и даже сам выходит на сцену в составе гастролирующей театральной труппы сэра Фрэнка Бэнсона. Во время гастролей Мейчен познакомился с Дороти Пьюрфой Хэдлстон (1878—1947), ставшей его второй женой.

В 1907 году был опубликован роман «Холм грёз» (The Hill of Dreams), написанный в 1895—1897 гг, полуавтобиографическое произведение, раскрывающее сквозь призму видений и мечтаний главного героя Люциана Тейлора тему эскапизма.

В 1910 году Мейчена приняли на постоянную работу в одну из газет медиа-магната Альфреда Хармсворта «Evening News», где он проработал до 1921 года. Журналистская работа дала ему стабильное место и заработок, необходимый для поддержания семьи, которая постепенно росла. В 1912 году у Мейченов родился сын, Хилари (1912—1987), а в 1917-м дочь Джанет (1917—2008). Вместе с тем напряженная газетная и пропагандистская работа не позволяла писателю сконцентрироваться на творчестве. Он опубликовал ряд рассказов, спекулируя на успехе своей публикации Ангелов Монса, но большинство из его произведений этого периода были направлены на пропагандистскую моральную поддержку и большого успеха не имели. Лишь публикация повести «Великое Возвращение» (1915) об обнаружении мальчиком-школьником Священного Грааля в валлийской глуши и детективно-мистическая повесть «Террор» (1917), были более удачными и зрелыми произведениями. Он также опубликовал ряд автобиографических статей, позже переизданных в виде книги «Далекие годы» (1922).

В 1914 году с началом Первой мировой войны писатель неожиданно оказался в центре внимания публики в связи с публикацией 29 сентября его короткого очерка «Лучники» и последующей оглаской явления «Ангелов Монса». Мэйчен описал случай, якобы имевший место в ходе боев 23 августа 1914 года при Монсе — по его словам, в тумане возникло видение-мираж (фата-моргана) лучников Генриха V, стрелявших в сторону немцев (и даже якобы поражавших своими стрелами), что приободрило солдат Британского Экспедиционный Корпуса и позволило им нанести наступающему противнику значительный урон, хотя после этого британцы были вынуждены отступить. Эта патриотическая мистическая история обычно считается историками откровенно выдуманной, однако после ее публикации внезапно она получила широкий резонанс — множество солдат, медицинских сестер, врачей и родственников военнослужащих писали в газету и лично Мейчену, утверждая, что они видели «ангелов» собственными глазами. Были ли «Лучники» газетной уткой, сознательно придуманной редакторами газеты (другое издание Хармсворта, газета Дейли Мэйл прославилась раскруткой в 1922 году проклятия фараонов и в 1933 году Лох-Несского чудовища) или плодом сознательного творчества самого писателя, их успех и резонанс позволили Мейчену продолжить работу в газете и переиздать свои произведения, что упрочило его материальное положение. В 1919 году Мейчен смог приобрести большой дом в респектабельном лондонском районе Сент-Джонс-Вуд, куда переехал вместе с семьей.

В 1922—1925 гг. произведения писателя были переизданы специальными отдельными тиражами, а также впервые опубликованы в США, где особенно широкий читательский отклик нашёл его роман «Тайная Слава» (развернутый вариант повести «Великого Возвращения», писавшейся в 1899—1908 гг, опубликовано отдельной книгой в 1922 г). В этом произведении Мейчен одним из первых в современной популярной литературе уделил артефакту значительное внимание, провел исследование и обозначил параллель между христианской мифологией и иными религиозными и мистическими традициями (сам писатель считал, что легенды о Граале на самом деле были основаны на смутных воспоминаниях обрядов кельтской церкви). Заданный Мейченом импульс интереса к Граалю сохранился в наше время, в той или иной форме идея переосмысливается до сих пор, как и в книгах Чарльза Уильямса (Война в небесах), Дэна Брауна (Код да Винчи) и в кино у Стивена Спилберга и Джорджа Лукаса (Индиана Джонс и последний крестовый поход). Так же он издал три своих автобиографии — «Далекие годы» (1922), «Годы близкие и далекие» (1923) и «Лондонские приключения» (1924). Однако эти книги не принесли ему дохода, поскольку права на них он продал издательствам. В 1925 году пишет научно-популярную книгу «Чудо Каннинг» где представил своё расследование загадочного исчезновения Элизабет Каннинг.

К 1926 году бум переизданий закончился, и доходы Мейчена упали. Он продолжал переиздавать ранние работы в сборниках, а также писал многочисленные эссе, собранные в семь сборников, и статьи для различных журналов и газет, составляя предисловия и введения как для своих книг, так и для других писателей, в том числе для издания сочинений Фреда Хандо в «Приятной Земле Гвента» (1944). Но новых фантастических произведений почти не пишет. В 1927 году началось его сотрудничество с издателем Эрнестом Бенном, которое принесло столь необходимый регулярный доход до 1933 года.

В 1929 году Мейчены переехали из Лондона в Амершам, Бакингемшир, но они по-прежнему сталкивались с финансовыми трудностями. Сам писатель, фактически влачивший нищенское существование, получил некоторое признание своей литературной работы, когда по инициативе британского ПЕН-Клуба король установил ему персональную пенсию в размере 100 фунтов годовых в 1932 году (в 1938 году её увеличили до 140 фунтов), но тогда же он потерял работу в издательстве Бенна, что усугубило трудности. В 30-е годы были опубликованы всего одна повесть и сборник коротких работ Мейчена — «Зеленый круг» (1933) и «Дети бассейна» (1936), частично в результате протекции литературного агента Джона Госворта, который также начал работу над биографией Мейчена, которая был опубликована только в 2005 году благодаря обществу Друзей Мейчена. Обе книги получили весьма сдержанную оценку критики и были изданы малым тиражом.

Финансовые трудности Мейчена наконец, закончились в 1943 году в связи с общественной компанией по поводу его восьмидесятилетия. Юбилей писателя, которому не хватало денег на прокат вечернего костюма для торжественного вечера, устраиваемого в его честь, сопровождался общественным призывом оказать ему финансовую поддержку, подписанным многими британскими и американскими литераторами, показал всеобщее признание Мейчена как базового литератора со стороны таких маститых писателей и публицистов, как Макс Бирбом, Томас Элиот, Бернард Шоу, Уолтер де ла Мар, Алджернон Блэквуд, Джон Мэйсфилд. Успех этой акции, несмотря на военные трудности и связанные с ними финансовые ограничения, позволил Мейчену получить финансовое содержание и жить последние несколько лет своей жизни в относительном комфорте. Последним произведением писателя стал сборник эссе «Уздечки и шпоры», изданный посмертно в 1951 году.

Влияние и признание

Мейчен наиболее известен своей ранней фантастико-мифологической прозой с элементами хоррора, ощутимо повлиявшей на творчество Говарда Филлипса Лавкрафта, давшего его произведениям очень подробную и восхищенно-положительную рецензию в своем эссе «Сверхъестественный ужас в литературе». Биограф Лавкрафта Сунанд Джоши приводит список любимых произведений автора, оцениваемых им как «лучшие», среди которых «Повесть о белом порошке», «Повесть чёрной печати», «Белые люди». Влияние Мейчена на собственные работы Лавкрафта было существенным, что особенно заметено при сопоставлении «Повести белого порошка» и «Цвет из иных миров» и «Шепчущий во тьме» с «Повестью Чёрной Печати». Во многом под влиянием идей и находок произведений Мейчена в начале 1920-х Лавкрафт перешёл от раннего Цикла снов к развитию того, что позднее стало Мифами Ктулху. Использование Мейченом современных ему валлийской деревни или Лондона в качестве фона, за будничным фасадом которых прячутся зловещие древние ужасы, способные пересекаться с современным людьми, очевидно, вдохновили подобное использование Лавкрафтом в качестве фона Новой Англии и Бостона (или, реже, Нью-Йорка). Новелла «Белые люди» включает в себя туманные ссылки на таинственные религиозные обряды, неизвестных науке существ — идеи, которые Лавкрафт часто использовал и развивал в собственной мифологии.

Мейчен подстегнул внимание писателей к теме Святого Грааля, которая постепенно развивалась в мистическом поджанре фантастики на протяжении XX века. Подобно тому как Дракула Стокера определил медийный образ вампира, Мейчен по-настоящему ввел в фантастическую литературу "маленьких людей", художественно развив классический фольклорный образ фейри, в пику существовавшему гламурно-романтическому викторианскому штампу, как загадочных, злобных и опасных для людей созданий, чья метафизическая природа и сверхъестественные способности пугают и не поддаются пониманию.

Почитателями творчества Мейчена были знаменитые писатели-современники — Оскар Уайльд, поэт и мистик Уильям Батлер Йейтс (так же состоявший в Ордене Золотой Зари) и сэр Артур Конан Дойль.

Стивен Кинг в своем интервью от 4 сентября 2008 года назвал «Великого Бога Пана» возможно, лучшей историей ужасов, когда либо написанных на английском языке.

Знаменитый английский оккультист и мистик Алистер Кроули любил произведения Мейчена, отмечая их «магическую правдивость», и включил их в список для чтения для своих учеников, хотя Мейчен лично никогда не поддерживал контактов с Кроули и терпеть его не мог из-за его вражды с близким другом Артуром Уэйтом, творчество которого Кроули считал занудным и беспристрастно подвергал критике. Ученик Кроули Кеннет Грант высоко ценил произведения Мейчена, находя в них вдохновение.

Хорхе Луи Борхес называл Мейчена великим писателем, предвосхитившим жанр магического реализма.

По отдаленным мотивам произведений Мейчена снят фильм Гильермо дель Торо Лабиринт фавна (2006).

Под влиянием Мейчена Роберт Говард писал рассказы о пиктах, перейдя от образа дикого племени к загадочному потерянному народу "маленьких людей".

Публикации на русском языке

• Сад Авалона: Избранные произведения/ Пер. с англ. Вступительная статья А. Нестерова, Ю. Стефанова. М.: Энигма, 2006
• Тайная слава: Избранные произведения/ Пер. с англ., сост. и примеч. Е.Пучкова М.: Энигма, 2007

Литература

• Reynolds A., Charlton W. Arthur Machen. London: Richards Press, 1963
• Gawsworth J., Dobson R. The life of Arthur Machen. Leyburn: Tartarus Press for the Friends of Arthur Machen in association with Reino de Redonda, 2005

Ссылки

• [www.machensoc.demon.co.uk Сайт] Общества друзей Артура Мейчена
• [www.beth.ru/machen/machenbio.htm Произведения Артура Мейчена]

Отрывок, характеризующий Мейчен, Артур

ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.