Неаполитанская война (1815)

Австрийско-неаполитанская война 1815 года
Основной конфликт: Наполеоновские войны
Карта военных действий.
Дата	15 марта - 20 мая 1815 года
Место	Италия
Итог	Победа австрийских войск в решающей битве при Толентино, подписание Конвенции Казаланца, восстановление Фердинанда IV на неаполитанском троне.
Противники
Австрийская империя Великое герцогство Тосканское Королевство Сицилия Великобритания Неаполитанское королевство Франция
Командующие
Генрих Беллегард Иоганн Фримон Винцент Бианки Адам Нейпперг Нугент фон Вестмет Иоахим Мюрат Микеле Карраскоза
Силы сторон
120 000 (в Ломбардии) 35 000 (участвовали в войне) 82 000 (по сообщениям Мюрата) 50 000 (в действительности)
Потери
5 000 10 000

Неаполитанская война (Австро-неаполитанская война) 1815 года — вооруженный конфликт между Неаполитанским королевством, созданным Наполеоном, и Австрийской империей. Война началась 15 марта 1815 года, когда Иоахим Мюрат объявил войну Австрии, и закончилась 20 мая 1815 года, с подписанием конвенции Казаланца. Война велась в период Ста дней Наполеона, она была вызвана про-наполеоновским выступлением в Неаполе и завершилась решающей победой австрийцев при Толентино. Бывший король Неаполя Фердинанд IV был восстановлен на престоле.

Предыстория

До эпохи революционных войн правителем Неаполя был Фердинанд IV, король из рода Бурбонов. Фердинанд был участником Третьей коалиции, но после битвы при Аустерлице и заключения Пресбургского мира в начале 1806 года Фердинанд был вынужден уступить Неаполь французам; он бежал на Сицилию, где укрепился при поддержке англичан.

Первоначально Наполеон назначил неаполитанским королём своего брата Жозефа, но в 1808 году Жозеф получил корону Испании, и королём Неаполя стал маршал Франции и зять (муж сестры) императора Иоахим Мюрат. Мюрат старался привить те порядки, которые были приняты во Франции, и правил согласно пожеланиям Наполеона.

После поражения в битве при Лейпциге Мюрат покинул Великую армию, чтобы попытаться спасти свой трон. По мере того, как войска Шестой коалиции приближались к Франции, Мюрат все больше отдалялся от Наполеона. В январе 1814 года он подписал союзный договор с Австрией и присоединился к антинаполеоновской коалиции.

В ходе Венского конгресса стало ясно, что Великобритания настаивает на восстановлении прав Фердинанда IV, тогда Мюрат стал опасаться за свой трон и, узнав о планах Наполеона вернуться с острова Эльба во Францию, решил возобновить союзнические отношения с императором. По получении сведений о возвращении Наполеона во Францию 1 марта 1815 года, 15 марта Мюрат объявил войну Австрии.

Ход войны

Неаполитанское наступление

Мюрат объявил войну Австрии 15 марта, за 5 дней до возвращения Наполеона в Париж и начала его Ста дней. Австрийцы были уже готовы к войне, так как сам Мюрат возбудил их подозрения за несколько недель до этого, запросив разрешение на проход неаполитанских войск по австрийской территории для нападения на юг Франции. В течение этих недель Австрия усиливала свои войска в Ломбардии, под командой Беллегарда.

К моменту начала войны Мюрат (по его сообщениям) имел 82 000 солдат, в том числе 7 000 кавалеристов и 90 пушек. Считается ^[кем?], что Мюрат завысил эти цифры, чтобы побудить итальянцев вступать в свою армию; реально у него было около 50 000 солдат.

Оставив в тылу резервную армию на случай вторжения из Сицилии, Мюрат направил две дивизии своей гвардии в Папскую область, принудив папу бежать в Геную. Сам он с остальной частью армии направился к Болонье. 30 марта он прибыл в Римини, где издал знаменитую Прокламацию Римини с призывом к итальянским националистам соединиться под его знаменами, эта прокламация стала одним из шагов на пути к объединению Италии.

В Викитеке есть полный текст Прокламации Римини (на итальянском языке)

Мюрат надеялся на подъем национальных чувств итальянцев, оскорбленных возвращением австрийских наместников. Изгнание Наполеона позволило Габсбургам после 19-летнего отсутствия вернуться на троны северо-итальянских герцогств — Миланского, Тосканского и Моденского. Мюрат рассчитывал, что перспектива появления австрийцев на юге страны, в Неаполе, заставит население Италии выступить на его стороне.

Однако никакого общеитальянского выступления не случилось — отчасти потому, что многие итальянцы видели в Мюрате лишь честолюбца, цепляющегося за свою корону, отчасти же поскольку австрийцы смогли накопить в Северной Италии столь значительные силы, что всякое сопротивление казалось бесполезным. Барон Фримон возглавил 120 000 австрийских солдат, собранных для вторжения в Южную Францию после возвращения Наполеона, но теперь развернутых навстречу наступающей неаполитанской армии. Фримон перенес свою штаб-квартиру в Пьяченцу, чтобы блокировать всякие угрозы для Милана.

В тот же день, когда Мюрат выпустил «прокламацию Римини», австрийский авангард под командой Бианки был отбит в столкновении под Чезеной. Бианки отступил в направлении Модены и занял оборонительные позиции за рекой Панаро, позволив Мюрату вступить в Болонью 3 апреля.

В следующем столкновении при Панаро австрийцы вновь были отброшены. Австрийский авангард был вынужден отступить к Боргофорте, позволив неаполитанцам наступать на Модену. Этим не преминул воспользоваться генерал Карраскоза, чья дивизия заняла Модену, а также Карпи и Реджо-нель-Эмилию, в то время как Мюрат двигался к Ферраре. Здесь он натолкнулся на упорное сопротивление гарнизона, приковавшего к себе значительную часть неаполитанских войск. 8 апреля Мюрат попытался пересечь реку По и вторгнуться в контролируемую австрийцами часть Италии. До этого момента Мюрат не получал почти никакой поддержки от местного населения, но надеялся найти её в областях, оккупированных австрийцами. При Наполеоне этот регион был республикой, а затем королевством, зависимым от Франции; у Мюрата были донесения, что до 40 000 мужчин, большей частью ветераны наполеоновских войн, были готовы присоединиться к нему, буде он достигнет Милана. Он решил переправляться через По в городке Оккьобелло. Здесь он столкнулся с основными силами австрийской армии под командованием Фримона.

В это время две гвардейские дивизии, посланные Мюратом против Папской области, не встретив сопротивления вошли в Тоскану и 8 апреля оккупировали Флоренцию, столицу Тосканского герцогства. Герцог бежал в Пизу, в то время как австрийский гарнизон под командой Нугента был вынужден отступить из Флоренции к Пистойе, с неаполитанской армией, наступающей ему на пятки. Однако Нугент сумел укрепиться, получив подкрепления с севера, и сдержать напор неаполитанцев. Наступление Мюрата достигло своего пика.

Австрийское контрнаступление

Сражение при Оккьобелло стало поворотным пунктом в войне. Попытка Мюрата переправиться через реку По оказалась безуспешной и после двух дней тяжёлых боев неаполитанцы отступили, потеряв более 2 000 человек. В эти же дни Великобритания объявила войну Мюрату и послала свой флот к берегам Италии.

Тем временем Фримон отдал приказ о контрнаступлении для разблокирования гарнизона в Ферраре. Для этого корпус Бианки направился к Карпи, защищаемому бригадой Гульельмо Пепе.

Другая австрийская колонна получила приказ перерезать Пепе пути отступления. Однако Караскоза, командовавший неаполитанскими войсками вокруг Модены, распознал ловушку и отдал команду отступать на линию обороны позади Панаро, где к нему присоединились остатки его дивизии, подошедшие от Реджо-нель-Эмилии и Модены.

Однако даже после отступления Караскозы Мюрат продолжал осаду Феррары. Тогда Фримон приказал корпусу под командой Нейпперга атаковать окопавшийся правый фланг Мюрата. 12 апреля после ожесточённого сражения при Касальи, неаполитанские войска были оттеснены с их укреплённых позиций.

Мюрату пришлось снять осаду с Феррары и отступить по дороге на Болонью. 14 апреля Фримон попытался форсировать Панаро, но был отброшен. Тем не менее, через 2 дня Мюрат и его армия отступили из Болоньи, которую быстро заняли австрийцы.

Между тем в Тоскане две гвардейские дивизии Мюрата по неясным причинам отступили, не будучи атакованы Нугентом. 15 апреля австрийцы вновь заняли Флоренцию. Когда новость об этом дошла до Мюрата, он отдал приказ об общем отступлении его сил назад к их первоначальной позиции в Анконе.

Видя, что дорога на Флоренцию открыта и что перед ним лежат Аппенины, Фримон приказал двум южным корпусам преследовать Мюрата. Корпус Бианки должен был маршировать к Фолиньо через Флоренцию, чтобы угрожать тылам неаполитанцев и отрезать им прямой путь к отступлению, в то время как корпус Нейпперга должен был преследовать Мюрата на его пути к Анконе.

Поскольку стало ясно, что чаша весов склоняется в сторону Австрии, Фримон был отозван назад в Ломбардию, чтобы наблюдать за подготовкой большой армии для вторжения во Францию. Часть австрийских сил была также отозвана, в Италии остались только три корпуса (в общей сложности 35 000 солдат).

Мюрат, который слишком полагался на свои гвардейские дивизии и думал, что они смогут сдержать наступление Бианки и Нугента, отступал не спеша, и даже контратаковал у рек Ронко и Савио.

Однако наступающие австрийцы дважды захватили неаполитанцев врасплох у Чезенатико и Пезаро. Мюрат заспешил с отступлением и в конце апреля его главные силы прибыли в Анкону, где с ними соединились две гвардейские дивизии.

Битва при Толентино

Между тем корпус Бианки быстро продвигался вперёд. 20 апреля он был во Флоренции, 26 апреля достиг своего пункта назначения в Фолиньо и теперь угрожал путям отступления Мюрата. Корпус Нейпперга всё ещё преследовал Мюрата и 29 апреля его авангард прибыл в Фано, до Мюрата ему оставалось два перехода.

Два австрийских корпуса оставались разобщены и Мюрат рассчитывал быстро нанести поражение Бианки, а затем обратиться к Нейппергу. Подобно тактике Наполеона при Ватерлоо, Мюрат послал дивизию Караскозы на север, чтобы остановить Нейпперга, а свои основные силы направил на запад навстречу Бианки.

Первоначально Мюрат планировал встретить Бианки вблизи городка Толентино, но 29 апреля авангард Бианки вытеснил отсюда небольшой неаполитанский гарнизон. Бианки, прибыв первым, занял укреплённую позицию вокруг холмов к востоку от Толентино.

С Нейппергом, приближающимся с тыла, Мюрат был вынужден принять бой у Толентино 2 мая 1815 года. После двух дней безрезультатных боёв Мюрат узнал, что Нейпперг обошёл манёвром и победил Караскозу в битве при Скапеццано и приближается к нему. Предчувствуя неизбежное поражение, Мюрат приказал отступать.

Предшествующие два дня боёв отрицательно сказались на боевом духе неаполитанских войск, несколько старших офицеров погибли. Истрёпанная неаполитанская армия отступила в беспорядке. 5 мая соединённый англо-австрийский флот начал блокаду Анконы, в итоге взяв в плен весь осаждённый гарнизон.

12 мая Бианки, получивший под своё командование также корпус Нейпперга, занял город Л’Акуила с его замком. Основные австрийские силы теперь маршировали на Пополи.

Все эти дни Нугент наступал со стороны Флоренции. Прибыв в Рим 30 апреля и обеспечив возвращение в город папы, Нугент продолжил наступление к Чепрано. В середине мая Нугент перехватил Мюрата у Сан Германо.

Здесь Мюрат попытался остановить продвижение Нугента, но имея в тылу Бианки с главными австрийскими силами, Мюрат был вынужден отозвать контратаку 16 мая. Вскоре после этого австрийские армии соединились вблизи Калви и начали марш на Неаполь.

Мюрат, переодевшись матросом, на датском судне бежал на Корсику и позднее в Канны, поскольку британский флот блокировал и уничтожил все неаполитанские военные суда в гавани Неаполя.

20 мая неаполитанские генералы Пепе и Караскоза попросили о мире и заключили с австрийцами конвенцию Казаланца, завершив войну. 23 мая главная австрийская армия вступила в Неаполь и восстановила короля Фердинанда на неаполитанском троне.

В это время Мюрат попытался предъявить права на своё королевство. Вернувшись из изгнания, 8 октября он с 28 спутниками высадился в Пиццо, в Калабрии. В отличие от триумфального возвращения Наполеона несколькими месяцами ранее, Мюрата встретил враждебный приём, вскоре он был схвачен солдатами Бурбонов.

Пятью днями позже после его высадки в Пиццо, Мюрат был казнён в городском замке, заклиная команду, назначенную для его расстрела, не целиться ему в лицо. С гибелью Мюрата завершилась последняя глава наполеоновских войн.

Последствия войны

Вскоре после окончания войны Неаполитанское и Сицилийское королевства были объединены в Королевство Обеих Сицилий. Хотя и раньше у обоих королевств был один правитель (с 1735 года), формального объединения не было вплоть до 1816 года. Король Фердинанд IV стал королём обеих Сицилий. В то же время австрийцы объединили свои территориальные приобретения в Северной Италии в Ломбардо-Венецианское королевство.

Хотя Мюрат не смог спасти свою корону или встать во главе движения итальянских националистов благодаря Прокламации Римини, тем не менее, он зажёг искру итальянского объединения. Прокламация Римини часто рассматривается как начало Рисорджименто. Австрийская интервенция только подчеркнула тот факт, что Габсбурги являлись единственным влиятельным противником такого объединения, что в конечном счёте привело к трём войнам за независимость от Австрии.

Ссылки

Книги и статьи

• [books.google.ru/books?id=yw85AAAAcAAJ&pg=PA75&dq=1815+tolentino&hl=ru&sa=X&ei=A0_rT5H2H4X88gSXuMn2BQ&redir_esc=y#v=onepage&q&f=false Campagnie des Autrichiens contre Murat en 1815]. — Bruxelles: Aug. Wahlen et Comp., 1821. — Т. 1. — 230 p.
• Batty, Robert. [books.google.ru/books?id=sjoIAAAAQAAJ&pg=PA14&dq=1815+tolentino&hl=ru&sa=X&ei=NVXrT8LeFM31sga1nIyJBg&ved=0CGQQ6AEwCDgU#v=onepage&q&f=false An historical sketch of the campaign of 1815]. — London: Rodwell & Martin, 1820. — 164 p.
• Burke, Edmund. [books.google.com/books?id=h3tIAAAAYAAJ&printsec=frontcover&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false The Annual Register or A View of the History, Politics, and Literature for the Year 1815]. — London: Baldwin, Cradock & Joy, 1816. — 640 p.
• Browning, Oscar. [books.google.ru/books?id=N3jDuQAACAAJ&dq=The+Fall+of+Napoleon+Browning,+Oscar&hl=ru&sa=X&ei=pgbsT_TJBeip4gT-xeCWBQ&ved=0CDAQ6AEwAA The Fall of Napoleon]. — Nabu Press, 2012. — 360 p. — ISBN 9-781-27790-7636.
• Colletta, Pietro. [books.google.ru/books?id=0_rQAAAAMAAJ&printsec=frontcover&dq=History+of+the+Kingdom+of+Naples&hl=ru&sa=X&ei=sQXsT5G4GKak4ASyypmWBQ&ved=0CDMQ6AEwAA#v=onepage&q=History%20of%20the%20Kingdom%20of%20Naples&f=false History of the Kingdom of Naples: 1734-1825]. — London: Hamilton, Adams, and Co., 1858. — 606 p.

Веб-ссылки

Отрывок, характеризующий Неаполитанская война (1815)

«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.