Пикалов, Андрей Никитович

Андрей Никитович Пикалов
Дата рождения	9 мая 1924(1924-05-09)
Место рождения	с. Лещ-Плота, Тимский уезд, Курская губерния, РСФСР, СССР
Дата смерти	27 декабря 1982(1982-12-27) (58 лет)
Место смерти	Харьков, Украинская ССР, СССР
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	стрелковые войска
Годы службы	1943—1946
Звание	старшина
Часть	в годы Великой Отечественной войны: 342-й стрелковый полк 136-й стрелковой дивизии
Сражения/войны	Великая Отечественная война
Награды и премии

Андрей Никитович Пикалов (1924—1982) — советский военнослужащий. В Рабоче-крестьянской Красной Армии и Советской Армии служил с марта 1943 года по декабрь 1946 года. Участник Великой Отечественной войны. Полный кавалер ордена Славы. Воинское звание — старшина.

Биография

До призыва на военную службу

Андрей Никитович Пикалов родился 9 мая 1924 года в селе Лещ-Плота Тимского уезда Курской губернии РСФСР СССР (ныне в черте села Гололобовка Солнцевского района Курской области Российской Федерации) в крестьянской семье. Русский. Окончил 6 классов неполной средней школы в 1938 году. До немецкой оккупации села работал трактористом районной машинно-тракторной станции.

На фронтах Великой Отечественной войны

В феврале 1943 года Солнцевский район Курской области был освобождён советскими войсками, и 2 марта А. Н. Пикалов был призван на военную службу. После прохождения курса молодого бойца в мае 1943 года его направили в 136-ю стрелковую дивизию, формирование которой началось в резерве Ставки Верховного Главнокомандования. В боях с немецко-фашистскими захватчиками красноармеец роты связи 342-го стрелкового полка А. Н. Пикалов с 28 августа 1943 года на Воронежском фронте. Боевое крещение принял в боях за город Зеньков Полтавской области в ходе Сумско-Прилукской операции Битвы за Днепр. 6 сентября, после двухнедельных ожесточённых боёв, Зеньков был освобождён, и войска Воронежского фронта устремились к Днепру. Андрей Никитович в составе своего подразделения участвовал в освобождении Левобережной Украины, разгроме немецкой группировки в районе Дарницы.

В период с 25 сентября по 1 октября 136-я стрелковая дивизия полковника И. М. Пузикова несколько раз пыталась форсировать Днепр южнее Киева и развить наступление на Пирогово. Однако из-за того, что 50-й стрелковый корпус, в состав которого в тот момент входила дивизия, был недостаточно усилен и имел очень мало боеприпасов и переправочных средств, а противник в районе Киева сосредоточил крупную группировку, удержать плацдарм на правом берегу реки никак не удалось. Когда во время одной из таких попыток 1-й стрелковый батальон 342-го стрелкового полка оказался отрезанным от основных сил и утратил средства связи, красноармеец Пикалов, будучи связным командира батальона, дважды проходил сквозь кольцо окружения, обеспечив тем самым письменную связь между штабами полка и батальона. За этот подвиг Андрей Никитович был награждён своей первой боевой наградой — медалью «За отвагу». Командир полка майор Г. С. Хроменко ещё тогда обратил внимание на исключительную смелость связиста, его хорошие физические данные и умение оставаться невидимым для врага. Позднее, уже после освобождения Киева, А. Н. Пикалов в звании младшего сержанта был переведён на должность разведчика во взвод пешей разведки. В новой должности Андрей Никитович проявил себя уже зимой 1944 года.

Орден Славы III степени

В ходе Житомирско-Бердичевской операции 136-я стрелковая дивизия, наступавшая в составе 27-й армии в направлении Звенигородки, к середине января 1944 года существенно продвинулась на юг, но в результате мощного контрудара немцев была отрезана от основных сил. Части дивизии окопались на рубеже Рубаный Мост—Багва—Ризино, где вскоре были обнаружены вражеской разведкой. Немецкое командование не могло допустить нахождения в своём тылу группировки советских войск и бросило на её ликвидацию крупные силы пехоты, танков и авиации. С 14 января к западу от Звенигородки начались ожесточённые бои. Противник пытался расчленить дивизию на отдельные отряды и, лишив их управляемости, разгромить поодиночке. Когда 15 января 342-й стрелковый полк попал в непростую ситуацию у села Багва, младший сержант А. Н. Пикалов дважды проходил сквозь боевые прядки противника с донесениями и приказами. Противник нёс в боях большие потери. Только 15 января полк подполковника Хроменко, отражая яростный натиск немцев, уничтожил 2 танка, 1 САУ и до 150 солдат и офицеров вермахта. Однако силы были слишком неравными, и 18 января командование дивизии приняло решение начать отход в направлении Лысянки. Во время выполнения манёвра впереди основных сил дивизии действовало несколько разведгрупп, которые вели разведку маршрута, собирали сведения о местах дислокации войск противника и их численности, громили небольшие отряды и обозы немцев, захватывали контрольных пленных. В одной из таких групп действовал и разведчик Пикалов.

Оперативно получаемая от разведчиков информация до поры до времени позволяла дивизии ускользать от преследования, но 24 января немцы сумели блокировать её в лесном массиве у хутора Тихоновка. Пока советские солдаты под непрерывной бомбёжкой вели неравный бой с немецкими танками и пехотой, разведчики отчаянно искали возможность вывести дивизию из окружения. С севера путь соединению преграждала хорошо укреплённая немцами высота 208,1, и эту ключевую позицию одному из стрелковых батальонов было приказано взять любой ценой. В ходе штурма высоты младший сержант А. Н. Пикалов одним из первых достиг немецких позиций и, ворвавшись в траншеи, гранатами и огнём из автомата уничтожил вражеский пулемёт с расчётом и до 10 солдат неприятеля. Смелые и решительные действия разведчика способствовали взятию высоты, благодаря чему дивизия сумела выйти из мешка и занять Тихоновку.

Тем временем войска 1-го Украинского фронта перешли в наступление в рамках Корсунь-Шевченковской операции. 28 января сводная группа из 12 разведчиков под командованием помощника начальника разведотдела дивизии капитана А. Г. Ефремова получила задачу проникнуть через немецкие позиции в район села Жабянка и установить связь с наступающими частями Красной Армии. По дороге на Жабинку разведчики столкнулись с беспорядочно отступающей группой противника численностью до 200 человек. Пользуясь элементом внезапности, разведчики А. Н. Пикалов, Ф. В. Волотов, Ю. П. Кузьмин и В. И. Угрюмов первыми смело бросились на врага и закидали его гранатами. До 20 немецких солдат и офицеров, в том числе обер-лейтенант, командир батальона и три унтер-офицера были уничтожены, а остальные в панике разбежались. После этого группа вошла в Жабянку, где встретилась с бойцами 520-го стрелкового полка 167-й стрелковой дивизии.

В дальнейших боях по ликвидации окружённой в районе Корсуня семидесятитысячной группировки противника младший сержант А. Н. Пикалов, действуя в разведке, не раз добывал ценные сведения для командования. Всего за время Корсунь-Шевченковской операции Андрей Никитович лично доставил в штаб своего полка 5 «языков». За образцовое выполнение боевых заданий командования, доблесть и мужество, проявленные в боях, приказом от 10 февраля 1944 года он был награждён орденом Славы 3-й степени.

Орден Славы II степени

После ожесточённых боёв под Уманью 136-я стрелковая дивизия была выведена в резерв Ставки Верховного Главнокомандования и после отдыха и пополнения переброшена на Волынь в район города Луцка, где вошла в состав 3-й гвардейской армии. 13 июля она перешла в наступление в рамках Львовско-Сандомирской операции общим направлением на Горохов. На следующий день 342-й стрелковый полк вышел на подступы к опорному пункту противника селу Лемешув. Штабу полка срочно нужны были сведения о противнике, и сержант А. Н. Пикалов с отделением разведчиков получил задачу произвести разведку немецких позиций и взять «языка». При выполнении боевого задания Андрей Никитович со своими бойцами проник вглубь вражеской обороны и, обнаружив группу солдат противника, смело атаковал её. В рукопашной схватке разведчики уничтожили четырёх немецких солдат, а пулемётчика с ручным пулемётом захватили в плен. Используя полученные от контрольного пленного сведения, полк взял Лемешув, но противник, не смирившись с потерей выгодных оборонительных рубежей, скоро перешёл в контратаку крупными силами пехоты при поддержке танков. В сложной боевой обстановке сержант Пикалов, проявив инициативу, занял удобную огневую позицию на небольшой возвышенности и огнём из трофейного ручного пулемёта умело отсёк вражескую пехоту от танков, истребив при этом до 10 немецких солдат. Подоспевшие артиллеристы довершили разгром врага.

Со взятием Лемешува тактическая оборона противника была прорвана на всю глубину. Части дивизии, развив стремительное наступление, 18 июля сходу форсировали Западный Буг и, захватив плацдарм, к утру 19 июля расширили его до 15 километров в глубину, чем обеспечили быструю переправу основных сил 21-го стрелкового корпуса. С захваченного плацдарма подразделения 3-й гвардейской армии продолжили наступление по территории Польши. К концу месяца они вышли к Висле, разгромили немецкие войска в районе Аннополя и, форсировав водную преграду, захватили три небольших плацдарма на левом берегу реки. 2 августа в боях за Вислой сержант А. Н. Пикалов был ранен, а 10 августа за отличие в ходе Львовско-Сандомирской операции он был награждён орденом Славы 2-й степени.

На млавско-эльбингском направлении

Удержать плацдармы за Вислой в районе Аннополя частям 3-й гвардейской армии не удалось, и в сентябре 1944 года 136-я стрелковая дивизия была выведена в резерв, а затем переброшена на Сероцкий плацдарм, захваченный советскими войсками на реке Нарев. Отсюда она в составе 70-й армии 2-го Белорусского фронта перешла в наступление в рамках Млавско-Эльбингской операции. При прорыве немецкой обороны у села Станиславово сержант А. Н. Пикалов по приказу командования с несколькими бойцами пробрался в тыл немцев, где, действуя дерзко и решительно, захватил двух «языков», в том числе одного офицера, и доставил их в штаб полка. Пленные дали ценные сведения о силах противника и организации его обороны, что позволило дивизии решить поставленную боевую задачу. Во время боёв за Модлин Андрей Никитович умело провёл разведку вражеской обороны, чем обеспечил успешный штурм крепости.

Со взятием Модлина войска 70-й армии вышли на оперативный простор и вели преследование остатков разгромленных немецких войск, отступавших к Торнскому укреплённому району. Противник стремился задержать стремительное продвижение советских войск, организуя промежуточные рубежи обороны. 22 января 342-й стрелковый полк майора А. А. Жука был остановлен на северо-восточной окраине города Плоцка шквальным пулемётным огнём, который немцы вели с верхних этажей расположенного здесь костёла. Сержант А. Н. Пикалов с группой разведчиков получил приказ уничтожить огневые средства неприятеля, мешавшие подразделению ворваться в город. Андрей Никитович со своими бойцами сумел незаметно для врага обойти немецкие позиции и одним из первых ворвался в церковь. В ожесточённой рукопашной схватке, огнём автомата и гранатами он уничтожил два станковых пулемёта с расчётами и 6 немецких солдат. Опорный пункт неприятеля был уничтожен, и полк вступил на улицы города. Через несколько часов Плоцк был полностью очищен от войск противника.

В ходе окружения и разгрома торнской группировки противника 136-я стрелковая дивизия гвардии полковника В. И. Трудолюбова действовала в составе оперативной группы полковника В. А. Вознюка. Благодаря самоотверженной работе разведчиков, в том числе и группы сержанта А. Н. Пикалова, соединению удалось быстро овладеть городом-крепостью Торн, который немцы хорошо подготовили к длительной обороне, благодаря чему старинный город избежал значительных разрушений.

За отличие в Млавско-Эльбингской операции 7 февраля 1945 года командир 342-го стрелкового полка майор Жук представил сержанта Пикалова к ордену Славы 1-й степени. Однако Военный совет 70-й армии посчитал подвиг разведчика недооценённым и заменил награду на орден Красного Знамени. Полным кавалером ордена Славы Андрей Никитович стал уже по итогам Штеттинско-Ростокской операции Битвы за Берлин.

Орден Славы I степени

В феврале-начале апреля 1945 года сержант А. Н. Пикалов сражался в восточной Померании, в том числе участвовал в освобождении города Данцига. На заключительном этапе войны войскам 2-го Белорусского фронта предстояло добить разгромленные и отброшенные за Одер части немецкой группы армий «Висла». 20 апреля 1945 года отделение сержанта Пикалова одним из первых преодолело сильно заболоченную пойму между рукавами Одера — Ост-Одером и Вест-Одером. Быстро произведя разведку местности, Андрей Никитович вывел в тыл немцев штурмовой батальон, который неожиданной атакой захватил сильно укреплённую высоту на западном берегу Одера, благодаря чему основные силы дивизии быстро форсировали водную преграду и перерезали шоссе Штеттин—Гартц. Закрепив плацдарм, 136-я стрелковая дивизия продолжила наступление общим направлением на Пренцлау и 23 апреля вышла к опорному пункту немцев посёлку Паргов. Под шквальным огнём вражеских пулемётов и зенитных пушек сержант А. Н. Пикалов первым ворвался в населённый пункт, уничтожив при этом пять солдат неприятеля. Зачищая со своими бойцами дом за домом, Андрей Никитович на одном из чердачных помещений обнаружил группу немецких корректировщиков артиллерийского огня. Огнём из автомата он уничтожил двух вражеских солдат, а офицера обезоружил, захватил в плен и доставил в штаб полка. От пленного была получена ценная информация о противнике. Несколькими днями позже Пикалов участвовал в боях за Пренцлау, где с риском для жизни спас двух советских офицеров. Здесь, в Пренцлау, Андрей Никитович завершил свой боевой путь. За отличие в Штеттинско-Ростокской операции 6 мая 1945 года командир полка вторично представил сержанта А. Н. Пикалова к ордену Славы 1-й степени. Высокая награда разведчику была присвоена указом Президиума Верховного Совета СССР от 29 июня 1945 года.

После войны

После окончания Великой Отечественной войны А. Н. Пикалов оставался на военной службе до декабря 1946 года. Демобилизовался Андрей Никитович в звании сержанта. В отставку вышел в звании старшины. Жил в городе Харькове. Работал шофёром в Харьковском облавтотресте. За многолетний добросовестный труд был награждён орденом «Знак Почёта». Умер Андрей Никитович 27 декабря 1982 года. Похоронен в Харькове.

Награды

• Орден Красного Знамени (28.02.1945);
• орден «Знак Почёта»;
• орден Славы 1-й степени (29.06.1945);
• орден Славы 2-й степени (10.08.1944);
• орден Славы 3-й степени (10.02.1944);
• медали, в том числе:

медаль «За отвагу» (02.10.1943);

медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.».

Документы

• [podvignaroda.mil.ru/ Общедоступный электронный банк документов «Подвиг Народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»].

[www.podvignaroda.ru/?n=25554001 Орден Красного Знамени].

[www.podvignaroda.ru/?n=46774166 Орден Славы 1-й степени].

[www.podvignaroda.ru/?n=33825489 Орден Славы 2-й степени].

[www.podvignaroda.ru/?n=21348449 Орден Славы 3-й степени].

[www.podvignaroda.ru/?n=18455905 Медаль «За отвагу»].

Литература

• Кавалеры ордена Славы трёх степеней: Краткий биографический словарь / Пред. ред. коллегии Д. С. Сухоруков. — М.: Воениздат, 2000. — 703 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-203-01883-9.
• Лобода В. Ф. Солдатская слава. Кн. 2. — М.: Военное издательство, 1967. — С. 267—268. — 352 с.
• Дубров Б. И. Солдатская слава. — Киев: Молодь, 1970. — С. 209. — 228 с.
• [gorenka.org/index.php/polnye-kavalery-ordena-slavy/181-pikalov-andrej-nikitovich Звёзды славы боевой: Герои Советского Союза и кавалеры ордена Славы Курской области] / науч. ред. И. Г. Гришков. — Курск: Курскинформпечать, 1995. — 463 с. — ISBN 5-900190-24-2.
• Военные разведчики. 1918-1945 гг.: биографический справочник. — Киев: Довіра, 2010. — С. 283—284. — 428 с.

Отрывок, характеризующий Пикалов, Андрей Никитович

– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.



Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
Так было (по истории) с древнейших времен и до настоящего времени. Все войны Наполеона служат подтверждением этого правила. По степени поражения австрийских войск – Австрия лишается своих прав, и увеличиваются права и силы Франции. Победа французов под Иеной и Ауерштетом уничтожает самостоятельное существование Пруссии.