Процесс национальной реорганизации

Процесс национальной реорганизации (исп. Proceso de Reorganización Nacional, часто сокращённо называемый Процессом (исп. el Proceso) — название, данное военной диктатуре её же лидерами, продолжавшейся в Аргентине с 1976 по 1983 год. В самой Аргентине этот период часто называют последней военной хунтой (исп. la última junta militar) или последней диктатурой (исп. la última dictadura).

Аргентинские военные захватили власть в стране в марте 1976 года в ходе государственного переворота, свершившегося на фоне жестоких фракционных конфликтов между сторонниками недавно умершего президента Хуана Доминго Перона. Хунта продолжила Грязную войну. После поражения в Фолклендской войне от Великобритании в 1982 году правящая хунта столкнулась с растущей публичной оппозицией и была вынуждена оставить власть в 1983 году.

Предыстория

Военные всегда играли существенную роль в политике Аргентины, история страны отмечена частыми и продолжительными периодами правления военными. Популярный аргентинский лидер, Хуан Перон, три раза занимавший пост президента Аргентины, служил полковником в армии и впервые пришёл к власти в 1943 году в результате военного переворота. Он провозгласил новый курс на так называемый хустисиализм, политику национализма, которую он называл «третьим путём», альтернативным и капитализму и коммунизму. После повторного избрания на должность президента путём всенародного голосования, Перон был свергнут и выслан из страны в результате так называемой «Освободительной революции» в 1955 году.

После череды слабых правительств и семилетнего военного правления Перон вернулся в Аргентину в 1973 году, проведя 20 лет изгнания во франкистской Испании, на фоне усиления политических волнений, расколов в перонистском движении и вспышек политического насилия. Его возвращение было отмечено 20 июня 1973 года бойней в Эсейсе, после чего правое перонистское движение стало доминирующей политической силой в стране.

Перон был избран на демократических выборах президентом в 1973 году, но умер в июле 1974 года. Его вице-президент и третья жена, Исабель Перон автоматически сменила его на посту президента, но она проводила слабую и неэффективную политику. Ряд революционных организаций — главная из которых Монтонерос, группа крайне левых перонистов — усилили свою деятельность по эскалации политического насилия (включая похищения людей и взрывы) на фоне противостоящим им жёстких репрессивных и карательных мер армии и полиции. Кроме того, правые военизированные группы вышли на новый уровень насилия: в частности, возникновение эскадронов смерти ААА под ведомством Хосе Лопеса Реги, перонистского министра социального обеспечения и члена масонской ложи P-2. В декабре 1975 была предпринята попытка правого военного переворота во главе с бригадиром ВВС Орландо Каппеллини. 24 марта 1976 года президент Исабель Перон была свергнута военной хунтой, возглавляемой генералом Хорхе Рафаэлем Виделой.

Грязная война

Под процессом национальной реорганизации подразумевалось «наведение порядка и контроля» в критичной социально-политической обстановке в Аргентине. Насильственные похищения людей по идеологическим причинам и незаконные аресты, часто базировавшиеся на голословных обвинениях, стали обыденным явлением. Военнослужащие совершали рейды на случайно выбранные дома, полиция без причин останавливала машины, избивала их пассажиров и отпускала без каких-либо объяснений — всё это и другие подобные меры входили в программу устрашения населения и снижения возможности его участия в каком-либо протестном движении. Правительственные агенты проникали в университетскую жизнь; в результате, студенты открыто выражавшие свои левые или протестные взгляды просто «исчезали».

Официальные расследования, проведённые по окончанию «Грязной войны» Национальной Комиссией по делу о массовом исчезновении людей, задокументировали 8 961 исчезнувших (жертв насильственных похищений) и другие нарушения прав человека, отметив, что точное число жертв должно быть намного выше. О многих случаях не оставалось никаких свидетельств, к примеру, когда исчезали целые семьи, а военные в свою очередь уничтожали какие-либо документы, подтверждающие это, за месяцы до падения режима. Среди «исчезнувших» попадались беременные женщины, которые оставались живыми пока не рожали в примитивных условиях в секретных тюрьмах. Новорожденные, как правило, незаконно попадали в семьи военных, политиков или аффилированных с ними, матерей же, как правило, убивали.

Секретариат Государственной разведки СИДЕ (Secretaría de Inteligencia del Estado) сотрудничала с Управлением национальной разведки, политической полицией Чили во время режима Пиночета, и другими южноамериканскими секретными службами. США поддерживали кампанию по преследованию и уничтожению левой оппозиции в странах Южной Америки, известную как Операция «Кондор».

Режим в Аргентине взял под свой контроль законодательную власть и подавлял как свободу массовой информации, так и свободу слова, введя жёсткую цензуру. Чемпионат мира по футболу 1978 года, который принимала у себя и выиграла Аргентина, был использован властью в пропагандистских целях, чтобы сплотить население вокруг националистических идей.

Коррупция, падение экономики, рост знаний населения о репрессиях властей и поражение в Фолклендской войне подрывали авторитет режима. Последний де-факто президент Рейнальдо Биньоне был вынужден объявить о проведении выборов из-за отсутствия поддержки своей власти военными и роста общественного недовольства. 30 октября 1983 год состоялись выборы, демократия была формально восстановлена 10 декабря того же года, когда президент Рауль Альфонсин вступил в свою должность.

Экономическая политика

Видела назначил Хосе Альфредо Мартинеса де Оса на пост министра экономики, который стал проводить политику стабилизации и приватизации государственных компаний, ставшую впоследствии известную как неолиберальный курс. Мартинесу де Осу противостоял генерал Рамон Диас, министр планирования, выступавший за политику корпоративизма с сохранением государственного контроля над ключевыми отраслями производства. Несмотря на отставку Диаса военные офицеры, многие из которых имели виды на управление государственными компаниями, препятствовали усилиям Мартинеса де Оса по приватизации. Между тем военная хунта получала внешние займы для финансирования общественных работ и социального обеспечения. Мартинес де Ос был вынужден в своём курсе опираться на высокие процентные ставки и сдерживание валютного курса для контроля за инфляцией, что больно ударяло по аргентинскому производству и экспорту. Экономическая политика хунты также приводила к снижению уровня жизни населения и росту социального неравенства, к моменту прихода к власти военных 9% населения жило в бедности (это было меньше чем во Франция или США в то время), в то же время процент безработных в стране снизился до 4.2%.

Французская поддержка

В 2003 году французская журналистка Мари-Моник Робин сообщила о своём обнаружении в архивах Министерства иностранных дел Франции документ, являющийся соглашением 1959 года между Парижем и Буэнос-Айресом, утверждающим ‘постоянную французскую военную миссию’ назначенную в Аргентину. Группа была сформирована из воевавших в Алжирской войне и располагалась в помещениях главного штаба аргентинской армии. Было доказано, что правительство Жискара д’Эстена тайно сотрудничало с хунтой Виделы в Аргентине и режимом Аугусто Пиночета в Чили.

Депутаты от зелёных Ноэль Мамер, Мартина Бийяр и Ив Коше вынесли резолюцию в сентябре 2003 году по созданию парламентской комиссии, которая должна была бы оценить "роль Франции в поддержке военных режимов в Латинской Америке с 1973 по 1984 год," возникшей до Комиссии по иностранным делам Национальной ассамблеи под председательством Эдуара Балладюра. За исключением Le Monde остальные газеты молчали об инициативе депутатов. Депутат Ролан Блум, возглавлявший комиссию, отказался заслушать показания Мари-Моник Робин.

В декабре 2003 году его сотрудники опубликовали 12-страничный доклад, в котором отрицалось существование соглашения между военными Франции и Аргентины. Но Робин продемонстрировала копию найденного её документа, указывающего на существование этого соглашения.

Во время посещения Чили в феврале 2004 года министр иностранных дел Франции Доминик де Вильпен утверждал, что никакого сотрудничества между Францией и военными режимами не существовало.

Отношение правительств США и Великобритании

Испанский судья Бальтасар Гарсон пытался вызвать бывшего Государственного секретаря США Генри Киссинджера в качестве свидетеля в процессе по исчезновениям людей в Аргентине, но этот вызов был отклонён Государственным департаментом. Противники Киссинджера в Великобритании пытались добиться выдачи ордера на его арест во время одного из его визитов в страну.

Расследования после Процесса

Согласно декрету президента Рауля Альфонсина устанавливалось обязательное судебное преследование лидеров Процесса за деяния, совершённые во время их правления, они были судимы и осуждены в 1985 году. В 1989 году президент Карлос Менем помиловал их в течение первого года пребывания в должности, что вызывало многочисленные споры. Менем аргументировал тем, что прощение будет служить исцелению страны. Аргентинский верховный суд признал эту амнистию неконституционной в 2005 году. В результате этого решения правительство возобновило судебное преследование военных офицеров, замешанных в действиях во время Грязной войны.

Адольфо Силинго, аргентинский морской офицер во время правления хунты, был судим за его роль в организации так называемых «полётов смерти», формой внесудебной расправы над противниками военного режима. Он был осуждён в Испании в 2005 году за преступления против человечества и приговорён к 640 годам заключения. Срок был впоследствии увеличен до 1080 лет.

Кристиан фон Вернич, католический священник и бывший капеллан Полиции провинции Буэнос-Айрес, был арестован в 2003 году и обвинён в пытках политических заключённых, помещённых в незаконных центрах содержания. Он был признан виновным и приговорён 9 октября 2007 года к пожизненному заключению.

Память о «Процессе»

В 2002 году Аргентинский конгресс объявил дату 24 марта Национальным днём памяти правды и закона (исп. Día Nacional de la Memoria por la Verdad y la Justicia) в память о жертвах диктатуры. В 2006 году 30 лет спустя после государственного переворота, ставшего началом Процесса День памяти был объявлен общенациональным праздником. Годовщина переворота была отмечена массовыми официальными мероприятиями и демонстрациями по всей стране.

Президенты Аргентины в период 1976—1983

• Хорхе Рафаэль Видела, 29 марта 1976 — 29 марта 1981
• Роберто Эдуардо Виола, 29 марта — 11 декабря 1981
• Карлос Лакосте, 11 — 22 декабря 1981
• Леопольдо Галтьери, 22 декабря 1981 — 18 июня 1982
• Альфредо Сен-Жан, 18 июня 1982 — 1 июля 1982
• Рейнальдо Биньоне, 1 июля 1982 — 10 декабря 1983

Военные хунты

В течение Процесса национальной реорганизации страной правили четыре военные хунты, последовательно сменявшие друг друга, каждая хунта состояла из глав трёх ветвей аргентинских Вооруженных Сил:

Главнокомандующий Сухопутными войсками	Главнокомандующий ВМС	Главнокомандующий ВВС
Первая хунта (1976—1978)
Tte.Gral. (R) J. Videla.jpg генерал-лейтенант Хорхе Видела	адмирал Эмилио Массера	BrigGral Agosti.JPG бригадный генерал Орландо Агости
Вторая хунта (1978—1981)
Roberto Viola con banda presidencial.jpg генерал-лейтенант Роберто Виола	адмирал Армандо Ламбрусчини	бригадный генерал Омар Граффинья
Третья хунта (1981—1982)
генерал-лейтенантl Леопольдо Галтьери	адмирал Хорхе Анайя	бригадный генерал Басилио Лами Досо
Четвёртая хунта (1982—1983)
генерал-лейтенант Кристино Николаидес	адмирал Рубен Франко	бригадный генерал Аугусто Хьюз

См. также

• История Аргентины
• Политика Аргентины
• Грязная война (Аргентина)
• Операция «Кондор»

Ссылки

• [www.hijos-capital.org.ar/] HIJOS Association. Sons and daughters of the victims from the dictatorship trying to find their roots and history.
• [www.cidh.oas.org/countryrep/Argentina80eng/chap.1.htm Inter-American Commission on Human Rights] report on Argentina
• Horacio Verbitsky, OpenDemocracy.net, 28 July 2005, [www.opendemocracy.net/democracy-protest/catholicchurch_2709.jsp "Breaking the silence: the Catholic Church in Argentina and the 'dirty war'"]
• [www.gwu.edu/~nsarchiv/NSAEBB/NSAEBB104/index.htm The Dirty War in Argentina] – George Washington University's National Security Archive page on the Dirty War, featuring numerous recently declassified documents which clearly demonstrate Kissinger's knowledge and complacency in the junta's human rights abuses

Отрывок, характеризующий Процесс национальной реорганизации

Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?