Роне, Морис
Поделись знанием:
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
| Морис Роне | |
| Maurice Ronet | |
 | |
| Имя при рождении: |
Maurice Julien Marie Robinet |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
| Карьера: |
с 1949 |
| Награды: | |
Мори́с Роне́ (фр. Maurice Ronet, настоящее имя Мори́с Жюлье́н Мари́ Робине́ (фр. Maurice Julien Marie Robinet); 13 апреля 1927, Ницца — 14 марта 1983, Париж) — французский актёр и кинорежиссёр.
Содержание
Детство и годы обучения
Морис Жюльен Мари Робине родился 13 апреля 1927 года в Ницце. Единственный сын театральных актёров Эмиля Робине (сценический псевдоним Эмиль Роне) и Жильберты Дюбрёй (сценический псевдоним Пола Де Брёй), Морис с детства полюбил театр, увлекался литературой, занимался музыкой, живописью. Учился в Высшей национальной консерватории драматического искусства в Париже у Жана-Луи Барро.
Творчество
Впервые Морис выступил на профессиональной сцене в Швейцарии в 1941 году в возрасте 15 лет в пьесе режиссёра Саша Гитри «Столик на двоих», в которой главные роли играли его родители-артисты. Примерно в это время по совету родителей берёт псевдоним. Дебют Мориса Роне на театральной сцене в Париже состоялся в 1947 году.
С 1947 года Морис Роне снимался в кино, первую заметную роль сыграл в 1948 году в фильме режиссёра Жака Беккера «Свидание в июле». В 50-е годы Морис Роне снимался у режиссёров Кристиана-Жака, Ива Аллегре, Жана Древиля, в 50-е и 60-е годы — у Луи Маля, в четырёх картинах Клода Шаброля, у Марселя Карне, в 70-е годы — у Мишеля Девиля, Роже Вадима. Большими творческими удачами артиста стали роли убийцы Жюльена Тавернье в фильме Луи Маля «Лифт на эшафот» 1957 года и самоубийцы Алена Леруа в фильме того же режиссёра «Блуждающий огонёк» 1963 года. Также заметными работами артиста стали роли в фильмах «Колдунья» (1956), «Моё последнее танго» (1960), «Три комнаты на Манхэттене» (1965), «Скандал» (1967), «Кто?» (1970), «Рафаэль-развратник» (1971), «Ответ знает только ветер» (1974), «Ночь генерала Буланже» (1982).
Партнёршами Мориса Роне по съёмочной площадке выступали Роми Шнайдер, Жанна Моро, Даниэль Дарьё, Марина Влади, Анни Жирардо, Брижит Бардо, Сара Монтьель, Джейн Биркин, Джин Сиберг, Николь Курсель. В четырёх картинах Морис Роне снимался с Аленом Делоном («На ярком солнце», 1960, «Пропавший отряд», 1966, «Бассейн», 1969, «Смерть негодяя», 1977).
Снимался в качестве актёра более чем в 100 фильмах разных жанров в кино и на телевидении, исполняя как главные, так и второстепенные роли. Выступал актёр и в эпизодах, что давало ему возможность лучше узнать другие профессии и пригодилось впоследствии, когда Роне стал пробовать себя в качестве режиссёра.
Морис Роне выступил режиссёром и сценаристом фильмов «Вор из Тибидабо» (Le voleur de Tibidabo, 1965) и «Бартлби» (Bartleby, 1976), сценаристом фильмов «Мозамбик» (Mozambique, ТВ, 1973), «К острову драконов» (Vers l'île des dragons, документальный короткометражный, 1974), «Histoires insolites: Folies douces» (ТВ, 1979), «Таинственные истории Эдгара Аллана По: Золотой жук» (Histoires extraordinaires: Le scarabée d'or, ТВ, 1980).
Последующие годы
Написал книгу-автобиографию под названием «Актёрское ремесло».
В 1966 году Морис Роне построил свой дом в коммуне Бонньё в департаменте Воклюз региона Прованс — Альпы — Лазурный Берег, в котором жил вплоть до своей смерти, приезжая в Париж только по работе. Последнее время был тяжело болен раком, но не сообщал о своей болезни даже родным, не желая их тревожить. Морис Роне скончался 14 марта 1983 года в парижской больнице, не дожив всего лишь месяц до своего 56-летия.
Семья
Был женат дважды. В 1950—1956 годах состоял в браке с Марией Паком. С 1977 года и до смерти был женат на младшей дочери Чарли Чаплина актрисе Джозефине Чаплин, в 1980 году у них родился общий сын Жюльен.
Избранная фильмография
Актёр
- 1948 — / Crime à la clinique
- 1949 — Свидание в июле / Rendez-vous de juillet — Роже Мулен
- 1951 — Перфекционист / Un grand patron
- 1952 — Месть на рассвете / Revenge at Daybreak / La Jeune folle — Джим
- 1953 — Лукреция Борджиа / Lucrèce Borgia
- 1953 — Бесконечные горизонты / Horizons sans fin
- 1954 — Целитель / Le Guérisseur
- 1954 — Замки Испании / Тореро / El torero
- 1954 — Дом Рикорди / Casa Ricordi
- 1955 — Аристократы / The Aristocrats / Les Aristocrates
- 1956 — Колдунья / La Sorcière — инженер Лоран Брюлар (главная роль)
- 1956 — Каста Дива / Casta diva — Винченцо Беллини (главная роль)
- 1958 — И с гордостью её пишите имя / Carve Her Name with Pride — Жак
- 1958 — Лифт на эшафот / Ascenseur pour l'échafaud — Жюльен Тавернье (главная роль)
- 1959 — Кармен из Ронды / Carmen la de Ronda — Хосе (главная роль)
- 1960 — На ярком солнце / Plein Soleil — Филипп Гринлиф
- 1960 — Моё последнее танго / Mi último tango — Дарио Ледесма (главная роль)
- 1963 — Блуждающий огонёк / Le Feu Follet — Ален Леруа (главная роль)
- 1963 — Касабланка — гнездо шпионов / Noches de Casablanca — Морис Дежарден (главная роль)
- 1965 — Три комнаты на Манхэттене / Trois chambres à Manhattan — Франсуа (главная роль)
- 1966 — Пропавший отряд / Lost Command
- 1966 — Демаркационная линия / La Ligne de démarcation — Пьер де Данвиль (главная роль)
- 1967 — Дорога в Коринф / La Route De Corinthe — Декс
- 1967 — Скандал / Le Scandale — Поль (главная роль)
- 1968 — Птицы летят умирать в Перу / Les Oiseaux vont mourir au Pérou — Райнер
- 1969 — Бассейн / La Piscine — Харри
- 1969 — Неверная жена / La femme infidèle — Виктор Пегала
- 1969 — Женщины / Les Femmes
- 1969 — Дельфина / Delphine
- 1969 — Алая женщина / La femme écarlate
- 1970 — Кто? / Qui? / Die Geliebte des Anderen — Серж (главная роль)
- 1971 — Рафаэль-развратник / Raphael or the Debauched One / Raphaël ou le débauché — Рафаэль де Лоррис (главная роль)
- 1971 — Немножко, больше, страстно / Un peu, beaucoup, passionnément...
- 1971 — Дом под деревьями / La maison sous les arbres
- 1972 — Запах хищников / L'Odeur des fauves
- 1972 — Пляжи Этрета / Les Galets d'Étretat
- 1973 — Дон Жуан-73 / Don Juan '73 — Пьер Бонзак (главная роль)
- 1973 — Без предупреждения / Sans Sommation — инспектор Рауль Мори (лейтенант Киефер) (главная роль)
- 1973 — Соблазнение / La Seduzione
- 1974 — Ответ знает только ветер / Die Antwort kennt nur der Wind / Seul le vent connaît la réponse — Робер Лукас (главная роль)
- 1974 — Марсельский контракт / The Marseille Contract — инспектор Бриак
- 1976 — Человек среди песков / L'homme de sable (ТВ) — архитектор Симон Дюрбен (главная роль)
- 1977 — Смерть негодяя / Mort D’Un Pourri — Филип Дюбай
- 1977 — Мадам Клод / Madame Claude
- 1979 — Кровное родство / Bloodline — Чарлз Мартин
- 1979 — Восточный экспресс / Orient-Express
- 1981 — Отчим / Beau-père — Шарли
- 1981 — Сфинкс / Sphinx
- 1982 — Красное утро / Un matin rouge
- 1982 — Осведомитель / La Balance — Роже Массина
- 1982 — Ночь генерала Буланже / La nuit du général Boulanger (ТВ) — генерал Жорж Буланже (главная роль)
- 1983 — Вечеринка с сюрпризом / Surprise Party
Режиссёр и сценарист
- Режиссёр, сценарист и оператор
- 1973 — К острову драконов / Vers l'île des dragons (документальный короткометражный фильм)
Сценарист
- 1973 — Мозамбик / Mozambique (ТВ)
- 1979 — / Histoires insolites: Folies douces (ТВ)
- 1980 — Таинственные истории Эдгара Аллана По: Золотой жук / Histoires extraordinaires: Le scarabée d'or (ТВ)
Театр, режиссёр
- 1946 — / Mala de Jean Laugier (мизансцены 1-го действия, Théâtre Albert)
- 1952 — / Un beau dimanche Жана-Пьера Омона (Théâtre de la Michodière, Théâtre des Célestins)
Награды и премии
- 1964 — приз Французской киноакадемии «Хрустальная звезда» в номинации «Лучший актёр года» (за роль Алена Леруа в фильме режиссёра Луи Маля «Блуждающий огонёк»)
- 1967 — приз «Серебряная раковина» Международного кинофестиваля в Сан-Себастьяне в номинации «Лучший актёр» (за роль Поля в фильме режиссёра Клода Шаброля «Скандал»)
- 1973 — вторая премия Национального киноцентра (за режиссёрскую работу в документальном короткометражном телефильме «К острову драконов»)
- 1977 — приз Католического киноуправления и приз ЮНЕСКО (Монако) (за режиссёрскую работу в художественном кинофильме «Бартлби»)
Напишите отзыв о статье "Роне, Морис"
Ссылки
- [php88.free.fr/bdff/act.php?ID=676&p=act Морис Роне на сайте «Base de données de films français avec images» (франц. яз.)]
- [maurice-ronet.narod2.ru/ Неофициальный сайт Мориса Роне (русск. яз.)]
Отрывок, характеризующий Роне, Морис
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
