Сатурн (мифология)
| Сатурн (мифология) |
|---|
Сату́рн (лат. Saturnus) — исконный древнеримский бог[1], культ которого был одним из самых распространённых в Италии. Соответствует греческому Кроносу[2][3]. Его именем названа одноимённая планета[4]. Символом Сатурна был серп в знак земледелия[5]
Как явствует из этимологии слова (Saturnus от satus — посев), Сатурн был богом земли и посевов. Ему приписывалось введение в Италии земледелия, садоводства, культуры винограда, удобрения земли, вследствие чего, как покровитель земледелия и податель плодородия, он считался, по преданию, доисторическим царём страны, переселившимся из Греции в Италию.
Рассказывали, что Сатурн, низвергнутый с трона Юпитером, после долгих скитаний по морю прибыл в Лаций. По Вергилию, это бог, пришедший с Олимпа в Италию[6]. В Риме существовало предание, что Сатурн на корабле доплыл по Тибру до Яникула, здесь нашёл у Януса дружественный приём и затем основал себе убежище на другом берегу реки, у подошвы Капитолия, который раньше назывался холмом Сатурна. Исконное население Лация называлось Сатурновым; о поселянах, живших мирным трудом своих рук на лоне природы, говорили впоследствии как об остатке Сатурнова поколения. По Аврелию Виктору, он прибыл в Италию при Янусе, воздвиг город Сатурнию[7].
Оттого же древнейший безыскусный национальный размер, которым были сложены изречения Фавна и произведения древнейших поэтов, назывался Сатурновым (сатурническим) или Фавновым. С именем Сатурна было связано представление о золотом веке, когда народ жил в изобилии и вечном мире, не знал рабства, сословных неравенств и собственности. В его время жизнь была изобильна[8], всё было общим[9]. Когда Сатурн, подобно другим добрым царям и благодетелям человечества в римской мифологии, исчез, с ним исчез и чудный век, оставивший о себе лишь воспоминания.
Культ
Святилища Сатурна можно было встретить всюду; многие местечки и города полуострова названы по имени бога; сама Италия, по преданию, именовалась в древности Сатурновой землёй (лат. Saturnia tellus).
В самом Риме святилище Сатурна, основанное, по преданию, Янусом (по др. Геркулесом), находилось у подошвы Капитолийского холма и считалось древнейшим остатком доисторической эпохи Лация.
Учредителем культа Сатурна считается Тулл Гостилий; постройка храма на месте древнего святилища относится к первым временам Республики.
Под храмом, который был воздвигнут совместно в честь Сатурна и его супруги, богини Опс, находилось римское казначейство (aerarium Saturni), состоявшее как бы под охраной бога, при котором человечество знало изобилие и счастье. Изображение Сатурна в течение целого года, за исключением декабрьских празднеств, у подножия было увито шерстяными лентами и как бы заковано, чтобы исходящая от бога благодать вечно была связана с городом и народом. Обряд богослужения в честь Сатурна совершался по древнеримскому чину, хотя при священнодействии жрец и молящиеся стояли с открытой головой (это называлось lucem facere), вероятно — вследствие влияния греческой обрядности и, в частности, по указанию Сивиллиных книг. Праздник Сатурна назывался Сатурналии.
Напишите отзыв о статье "Сатурн (мифология)"
Примечания
- ↑ Мифы народов мира. М., 1991-92. В 2 т. Т. 2. С. 417
- ↑ Сатурн (бог) // Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 4 т. — СПб., 1907—1909.
- ↑ Ливий Андроник, фр. 2 Уормингтон; Овидий. Метаморфозы I 113
- ↑ Нонн. Деяния Диониса II 173
- ↑ О Граде Божьем, 7:19
- ↑ Вергилий. Энеида VIII 319
- ↑ Аврелий Виктор. Происхождение римского народа III 1
- ↑ Дионисий Галикарнасский. Римские древности I 36, 1; Вергилий. Георгики II 548
- ↑ Юстин. Эпитома Помпея Трога XLIII 1, 3
Литература
- Сатурн, бог // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
| ||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Сатурн (мифология)
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
