Сепаратизм в Азербайджане

Сепаратизм в Азербайджане — явление, вызванное стремлением этнических, субэтнических и национальных групп, живущих в пределах границ признанных и контролируемых Азербайджанской республикой, к независимости или автономии. Согласно рейтингу недееспособности государств мира на 2013 год, Азербайджан находится на 76 месте.

Армянский сепаратизм

См. также: Армяне в Азербайджане

См. также: Карабахский конфликт

См. также: НКР

Досоветский период

В мае 1918 года с распадом Российской империи, в Тбилиси были провозглашены три государства: Грузинская Демократическая Республика, Республика Армении (РА) и Азербайджанская Демократическая Республика (АДР). Правительство АДР, установило власть на землях Бакинской и Елизаветпольской губерний, Закатальского округа. Разделение остальных территории, между тремя государствами, должны были быть определены на парижской мирной конференции.

Созванный, 22 июля 1918 года в Шуше, Первый съезд армян Карабаха провозгласил Нагорный Карабах независимой административно-политической единицей и избрал собственное Народное правительство. С сентября 1918 г. - Армянский национальный совет Карабаха (АНК). АНК стал собирать отряды ополчения, и начала устанавливать свой порядок.

В мае 1919 г. события вокруг Нахичеваньи, резко ухудшили отношения между РА и АДР. Меджлис АДР, принял крайне эмоциональное решение, постановив включить Нахичевань, а следом Елисаветпольский (Карабах и Загнезур) и части Эриванской губернии в состав АДР. Против односторонних действии выступила РА, армяне предприняли наступление и оккупировали уезд Нахичевань. АДР отправил войска, взяв город Нахичевань в августе 1919 г. Конфликт в Нахичевани, перерос в войну между АДР и РА. Территорией конфликта стал и Карабах: АДР отправил ноту АНК - приказав подчинится, АНК отказался подчиняться АДР, и власти АДР отправил в Карабах войска. Попытки британцев сыграть роль миротворца, были недостаточны и принесли мало пользы. Войскам АДР в боях с армией АНК, не удалось уничтожить противника и удержатся на территории. Противостояние между азербайджанскими и армянскими войсками продолжалось до установления в регионе советской власти.

На Парижской мирной конференции, Лига наций в 1920г., не признала де-юре притязаний АДР, и впоследствии отказала в членстве. Указав, что АДР де-юре не признана ни одним членом Лиги Наций и претендует на территории, в которых не имеет фактической власти: Нахичевань и Карабах. Лига Наций признала Карабах спорной между РА и АДР территорией, решив рассмотреть вопрос позже. АДР и АНК в 1919г., дали на это согласие, что было зафиксировано во Временном соглашении, заключенным между АДР и АНК. Это Соглашение потеряло силу в апреле 1920г., после того-как, АДР снова попытался силовыми методами подчинить АНК. Что привело РА, к возобновлению войны с АДР. Вскоре, АДР пришлось стягивать все больше сил к зоне конфликта, даже Гвардию охранявшей столицу.

РСФСР пыталась добиться от мирового сообщества, чтобы армянские, азербайджанские и грузинские вопросы были признаны внутренними делами России.

Армения поддерживала белые движения на территории Южной России и Сибири. После разгрома Деникина правительство Армении пыталось наладить дипломатические отношения с Советской Россией, но безрезультатно.

В результате армяно-азербайджанской войны, АДР был обескровлен, практически все войска он сконцентрировал на Западном фронте. Боеспособных частей на северной границе не было, чем и решила воспользоваться большевистская Россия. В середине апреля 1920 года части XI Красной Армии подошли к северным границам АДР. 27 апреля части XI Красной Армии перешли азербайджанскую границу и 28 апреля вошли в Баку.

В тот же день, 28 апреля 1920 года, была провозглашена Азербайджа́нская Советская Социалисти́ческая Респу́блика. Красная армия подчинила оставшиеся войска АДР, и начала занимать спорные территории между АДР и РА. Операцию в Карабахе, долгое время откладывали, и провели её, используя специальные войска Чекистов из РСФСР. Предусмотрительно, мусульманские части в операции не использовались. Вкоре АНК подчинилось советской власти.

Советский период

В 1918—1920 годах Нагорно-Карабахская автономная область была спорной между Арменией и Азербайджаном; после советизации Армении и Азербайджана, решением Кавбюро ЦК РКП(б) от 4 июля 1921 года было решено передать Нагорный Карабах Армянской ССР.

Лидер азербайджанских большевиков Нариман Нариманов лично поздравил армянских соратников с определением статуса провинции Нахичевань, Зангезур и Карабах в границах Армении.

Но окончательное решение оставалось за ЦК РКП(б) и Иосиф Сталин, исполнявший в то время роль наркома по делам национальностей, решил изменить решение советских властей. Новым решением от 5 июля Нагорный Карабах был оставлен в составе Азербайджанской ССР с предоставлением широкой областной автономии.

В 1923 г. Нагорный Карабах стал первой в мире христианской автономией, подчиненной мусульманскому территориально-политическому образованию.

7 июля 1923 из армянонаселенной части Нагорного Карабаха была образована Автономная Область Нагорного Карабаха (АОНК), с центром в селении Ханкенди (переименованном затем в Степанакерт). На момент образования её площадь составляла 4 161 км². Изначально НКАО граничила с Армянской ССР, но к концу 1930-х годов общая граница исчезла.

Армяне карабахской автономии периодически направляли ходатайства в Москву, в которых просили воссоединить область с Советской Арменией. Наиболее масштабные акции были предприняты в 1935, 1953, 1965-67 и 1977 годах.

Азербайджанские власти проводили политику демографической дискриминации в отношении армянской национальной автономии — снижая удельный вес армян и благоприятствуя притоку азербайджанского населения. По утверждению самого Президента Гейдара Алиева и его Министра Внутренних Дел, генерал-полковника Рамиля Усубова, основные проазербайджанские демографические акции были организованы Азербайджаном в г. Степанакерте, административном центре НКАО, и в областях лежащих к северу от Нагорного Карабаха.

Официальное руководство Советского Азербайджана в период сильной центристской власти СССР, не имело возможности применять силу против армянского населения края. К середине 1987 года действия азербайджанских властей к армянскому населению приняли характер угроз и принуждения.

Важное место в демографической политики Азербайджана, занимала политика стимулирования карабахских армян к отъезду распределением молодым семьям квартир в городах Сумгаит и Баку, из-за чего армянские общины в этих городах были многократно увеличены. А рост армянского населения в Нагорном Карабахе фактически остановилось.

27—29 февраля 1988 г. в азербайджанском городе Сумгаите прошла волна погром в отношении армянского населения, сопровождав­шие­ся­ грабежами, убийствами, поджогами и уничтожением имущества. Высшим государственным и партийным руководством СССР было принято решение скрыть характер и масштабы сумгаитских событий. Решение Горбачева привело к разрастанию конфликта. Вслед за Сумгаитом погромы произошли и в Гяндже.

13 — 20 января 1990 г. митинги азербайджанцев в столице Азербайджанской ССР, вылились в очередной армянский погром.

Карабахская война

Первый президент Азербайджана Муталибов руководил до мая 1992 года, он раньше был председателем ЦК Компартии АзССр. Видя как быстро коммунисты лишились власти в Армении, из-за пассивного отстаивания армянских интересов в Карабахе. Муталибов обещал изгнать армян и развязал войну в Карабахе.

28 ноября 1989 года был образован так называемый Республиканский оргкомитет по НКАО, который возглавил второй секретарь ЦК КП Азербайджана Виктор Поляничко. В дальнейшем именно этот орган разрабатывал и осуществлял силами милиции, ОМОН и внутренних войск операции по депортации (выселению) армянского населения Нагорного Карабаха и соседних районов. Сессия Совета народных депутатов НКАО не признала Республиканский оргкомитет.

2 января 1991 года Азербайджанское телевидение передало указ президента Азербайджана Аяза Муталибова о введении президентского правления в НКАО и прилегающих к ней районах. В области появились листовки с ультимативным требованием к армянскому населению в кратчайшие сроки покинуть пределы Нагорного Карабаха.

30 августа 1991 года Верховный Совет Азербайджанской ССР провозгласил независимость Азербайджана. 2 сентября 1991 года на совместной сессии Нагорно-Карабахского областного и Шаумяновского районного Советов народных депутатов Азербайджанской ССР было провозглашено о создании Нагорно-Карабахской Республики, после был проведен и референдум о независимости. Воспользовавшись распадом Советского Союза, Азербайджан начал разворачивать широкомасштабные военные действия против Нагорного Карабаха. С 1992 по 1994 год шла кровопролитная война, в результате которой около 13.5% Азербайджана перешла под контроль НКР.

Муталибов представлял национально-коммунистические силы, несмотря на постоянные обещания провести этническую чистку, он отказался создавать даже отряды ополчения. Так-как опирался на представителей крайне правых представителей советского командования. Он поддержал августовский путч ГКЧП, но когда победителем в конфликте 19 августа 1991 стало руководство РСФСР, все военные силы Азербайджана, кроме ОМОНА, испарились. Но он все равно не признал Ельцина и изгнал представителей парламента Хасбулатова, 22 января ОМОН Азербайджана в грубой форме задержал в аэропорту Степанакерта и отправил в Баку группу депутатов Верховного Совета РСФСР, прибывшую по заданию ВС России с целью изучения ситуации в области. Армяне к тому моменту уже имели собственные воинские силы, воспользовавшись ситуации армянская армия приняла успешное наступление.

В марте 1992 год под давлением оппозиции Муталибов вынужден был подать в отставку. Эльчибей стал первым всенародно и демократично избранным президентом страны. Но он не справлялся с управлением государством. Во внешней политике Эльчибей занял антироссийскую и антииранскую позицию, все время говоря что «конец XX столетия знаменуется пробуждением и возрождением тюркского мира». Он подкупил оставшихся советских военных, силами партии Народный фронт собрал военизированные отряды, нанял иностранных наемников и принял помощь сил СНГ. Вследствие чего были провелены успешные военные операции. Но он отказывался при встрече с Ельциным говорить на русском. Постоянно говорил о России как о колониальном эксплуататоре, он намекал на захват территории самой Армении и требовал от Ирана территории Южного Азербайджана. Требовал Джихада против Армении, окончательно представив свою страну агрессором. Военные победы Эльчибея обернулись тяжёлыми поражениями в Карабахской войне. Военный путч Сурета Гусейнова, вызванный вооружённым мятежом в Гяндже, а потом и штурмом Баку, привёл к самоотстранению Эльчибея от руководства страной, а затем и к отставке.

15 июня 1993 году, Гейдар Алиев используя связанный с ним административный ресурс стал новым главой парламента, а потом стал и президентом. После его избрания Крайне обострилась ситуация в зоне боевых действий. Боясь повторения военного путча и оппозиции в армии, он инициорвал чистки в армейских рядах, арестовав Сурета Гусейнова и всех тех военных которые могли угрожать его власти. Став официально президентом Гейдар Алиев расформировал 33 добровольческих батальона Народного фронта, состоявшие в основном из сторонников оппозиции, что привело к кризису на фронте. Гейдар Алиев позиционировал себя как сторонника мира в иностранной прессе. Но иницинировал новое наступление, нарушив режим прекращения огня, война закончилось 12 мая 1994 года. Армянская дипломатия в период правления Гейдара Алиева успешно использовала ошибки Азербайджана в целом и увеличила Карабахскую республику, оккупировав пять азербайджанских районов.

Наши дни

Сложившееся положение на официальном уровне регулируется Минской группой ОБСЕ, а также обсуждается на многократных трёхсторонних встречах президентов Азербайджана, России и Армении.

На военном параде 26 июня 2011 года, посвящённом Дню вооруженных сил Азербайджана президент Азербайджанской Республики Ильхам Алиев заявил:

Нагорный Карабах — это исконная, историческая азербайджанская земля. Так было всегда, так есть и сегодня. Просто он временно находится под оккупацией. Однако эта оккупация не может длиться долго. Я абсолютно уверен в том, что территориальная целостность Азербайджана будет восстановлена любым путём.

Лезгинский сепаратизм

См. также: Лезгины в Азербайджане

См. также: Лезгистан

Талышский вопрос

См. также: Талышистан, Муганская Советская Республика и Талыш-Муганская Автономная Республика

Досоветский период

Талыши — ираноязычный народ, проживающий в Иране и на юго-востоке Азербайджана. Большую часть своей истории Талышстан входил в состав Ирана, но был экономически, политически и этнически мало связан с внутренним Ираном. Во время войн кызылбашей наследственные владетели Талыша оказали поддержку Сефевидам, поэтому талыши были включены в состав объединения кызылбашских племён, числясь особым «племенем». В середине XVIII века образовалось Талышское ханство, которое в 1802 году было принято под протекторат, а по Туркманчайскому договору 1828 года — окончательно присоединено к Российской империи.

В 1918 году талыш-муганские районы, отказались подчиниться АДР. 15—18 мая 1919 года в Ленкоране на съезде революционного Талыша была провозглашена Муганская Советская Республика в составе РСФСР. 23—25 июля 1919 года Ленкорань была взята азербайджанскими войсками, и Муганская Советская Республика ликвидирована. С этого момента, Ленкорань де-факто вошла в состав АДР, а позже автоматически вошла и в состав АзССР.

Советский период

Еще в 1920—1930 годы талышский язык преподавался в начальных школах, существовала газета «Красный Талыш». Однако в 1937 года, изучение талышского языка и публикации на нём были полностью свернуты. С тех пор до конца советского периода талышская идентичность жестко подавлялась. С 1959 по 1989 год талыши не включались в какие-либо переписи в качестве отдельной этнической группы, но считались частью азербайджанских тюрок, хотя язык талышей принадлежит к индоевропейской языковой семье.

В годы перестройки, талышская элита активно участвовала в Ленкоранском Народном Фронте за перестройку позднее вошедшим в Народный Фронт Азербайджана, одним из основателей которого был ленкоранский автоинженер, позднее полковник азербайджанской армии Альакрам Гумматов (Аликрам Гумбатов). По инициативе Гумматова и талышского поэта Али Насира, в программу Ленкоранского отделения Народного фронта в 1989 году было включено положение о создании автономии в талышских районах.

11 января 1990 года в ходе антисоветских волнений в Азербайджане Гумматов во главе местного отделения Народного фронта фактически сверг Советскую власть в Ленкорани и на протяжении 10 дней возглавлял город, после чего был арестован советскими правоохранительными органами.

Образование и существование Республики

1. Талыш-Муганская Республика (красным) 2. Альакрам Гумматов

В начале июне 1993 года в Азербайджане возник военно-политический кризис, вызванный мятежом полковника Сурета Гусейнова в Гяндже и походом его отрядов на Баку. 8 июня Гумматов организовал в Ленкорани массовый митинг в поддержку Гусейнова, на котором в частности было выдвинуто требование создания в Верховном Совете Азербайджана второй палаты — палаты национальностей. В момент кризиса президент Эльчибей приглашает в Баку Гейдара Алиева. Переговоры с Суретом Гусейновым, посредником на которых выступил Гейдар Алиев, ни к чему не привели. В ночь с 17 на 18 июня Эльчибей неожиданно улетел в Нахичевань и поселился в своём родном селе Келеки. И.о президента страны стал Гейдар Алиев.

В момент кризиса 21 июня Альакрам Гумматов выступил по Ленкоранскому телевидению, объявив о создании Талыш-Муганской Автономной Республики в составе Азербайджана. Командования военной части в Ленкорани сделало заявление о том, что причиной провозглашения автономной республики явилось обеспечение и сохранение общественно-политической стабильности в этом регионе в связи с военным и политическим кризисом в Азербайджане. Эти события, главным образом, были направлены против прихода к власти Гейдара Алиева. Гумматов потребовал отставки и. о. президента страны Гейдара Алиева, возвращении в Баку экс-президента Аяза Муталибова, а также расширение широких полномочий премьер-министра Сурета Гусейнова.

2-3 августа премьер-министр Сурет Гусейнов и другие министры посетили Ленкорань для ознакомления с проблемами региона. 7 августа открылось заседание Милли Меджлиса ТМАР, которое одобрило создание Талыш-Муганской Автономной Республики. На собрании Милли Меджлиса президентом автономной республики был избран Гумматов, назначены председатель Милли Меджлиса Фахраддин Аббасов и председатель Кабинета Министров Ракиф Ходжаев, а также принят конституционный закон, учреждены гимн, флаг и другие атрибуты автономной республики. Действия Гумматова осудили Народный Фронт Азербайджана, Мусават и Социал-демократическая партия Азербайджана.

23 августа перед зданием горисполкома, где находились органы автономии, собралась протестующий народ. Они ворвалась в горисполком, но он оказался пуст: Гумматов находился в штабе 704-й бригады. Митинг переместился к воротам воинской части. Корреспондент «Ассошиэйтед пресс» сообщал из Баку, что «по оценкам, 10,000 протестующих собрались во время уик-энда перед штаб-квартирой Гумматова в Ленкорани, требуя его изгнания». Когда толпа выломала ворота и ворвалась на территорию части, был открыт огонь, в результате чего погибли 3 человека и ещё 5 были ранены. Ассошиэйтед пресс сообщал в те дни, что «больницы, по сообщениям, заполнены пострадавшими от вооруженных столкновений между сторонниками и противниками Аликрама Гумбатова».

Последствия

После ликвидации автономной республики, Гумматов скрывался от ареста. В телефонном разговоре с корреспондентом газеты Коммерсантъ в сентябре 1993 года он заявил, что будет «бороться против режима Алиева самым решительным способом», поскольку не считает его легитимным. 9 декабря того же года он был арестован, однако 21 сентября 1994 года бежал из СИЗО Министерства Национальной Безопасности и был вновь арестован 7 августа 1995 года. По делу о Талыш-Муганской Автономной Республики было арестовано несколько десятков человек, которые были приговорены от 2 лет 9 месяцев лишения свободы до смертной казни. В 1998 году смертная казнь была заменена Гумматову пожизненным заключением, а в 2004 году он был помилован президентом Ильхамом Алиевым.

Иностранные исследователи отмечают скоординированность действий Гумматова с мятежом Сурета Гусейнова. Согласно Тому де Ваалу:

«Гумбатов, заручившись поддержкой бывшего министра обороны Рагима Газиева, присягнул на верность бывшему азербайджанскому президенту Аязу Муталибову. Этот мятеж, почти бескровно подавленный в августе, по-видимому, был, подобно мятежу Гусейнова в Гяндже, составной частью крупной политической интриги».

А. Рубинштейн и О. Смолянски, в целом оценивая движение Гумматова как «сепаратистское восстание среди талышского меньшинства», считают вероятным, что этот эпизод представляет собой очередную попытку могущественного лидера вооружённого формирования воспользоваться нестабильностью в Азербайджане, в данном случае апеллируя к персидским национальным чувствам. Они приводят сообщения, что Гумматов выражал готовность прекратить свой мятеж, если Муталибов вернётся к власти, а также указывают на наличие связей Гумматова с иранским Хезболлах и о его намерени присоединиться к Ирану, который отвёрг свою причастность к этим событиям.

По мнению профессора Брюса Паррота, провозглашение Талыш-Муганской Автономной Республики близким соратником Сурета Гусейнова Аликрамом Гумматовым было серьёзной угрозой территориальной целостности Азербайджана, «однако это приключение быстро превратилось в фарс». Талышский характер «республики», был минимальным, в то время как угроза территориальной целостности Азербайджана, которую представляло собой её существование, только дискредитировала Гумматова, и заодно с ним Гусейнова. Расим Мусабеков, характеризуя события, пишит:

Выступление Гумбатова, строго говоря, трудно квалифицировать как сепаратистское, так как ни он сам, ни его сторонники не заявляли о намерении отделить юг страны от Азербайджана. На вышедшей временно из-под контроля Баку территории не наблюдалось никакого противостояния и розни между талышами и азербайджанцами. Провозглашение ТМР скорее представляло собой политико-идеологическое прикрытие захвата власти группой военных, опирающихся на местные клановые группировки (как бы подобие путча Сурета Гусейнова, но в локальном масштабе и с более ограниченными целями), и несло угрозу не столько целостности, сколько унитарности Азербайджана. Как бы то ни было, но авантюра Гумбатова и его сторонников очень скоро провалилась.

В 2013 году Аликрам Гумбатов посетил НКР. По словам Гумбатова, он и многие его соотечественники внимательно следят за достижениями народа НКР на пути становления независимого государства, в связи с чем он поздравил спикера парламента НКР Ашота Гуляна. Там он заявил:

Талышский народ мечтает о создании собственного национального государства, реализацией этой мечты и занимается Талышское национальное движение.

Аликрам Гумбатов считает, что в карабахском конфликте виновны власти Азербайджана

С 20 марта из НКР начала своё вещание радиостанция «Голос Талышстана», которое стало резонансным событием не только на постсоветском пространстве, но также отразилось в аналитических публикациях в Турции, Ирана и др. странах.

«Фронт освобождения Ширвана»

26 февраля 2014 г. некто по имени Emin Shirvani (Эмин Ширвани) объявил в социальной сети Facebook на азербайджанском, русском и татском языках заявление о создании «Фронта освобождения Ширвана» с целью борьбы за создание «Парсийской Республики Ширван».

18 марта 2014 года на пресс-конференции в Ереване заместитель декана факультета востоковедения ЕГУ Вардан Восканян заявил о создании «Фронта освобождения Ширвана».

См. также

• Население Азербайджана
• Список активных сепаратистских движений в Европе

Отрывок, характеризующий Сепаратизм в Азербайджане

– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]