Сианские чаши
Сиа́нские ча́ши — условное название доминирующего типа древнегреческих ваз второй четверти VI века до н. э[1]. Первые две находки ваз данного типа осуществлены археологами близ городка Сиана на острове Родос, по имени которого чаши и получили своё название. Термин Сианские чаши (англ. Siana cups) предложили исследователи античности Джон Бизли и Хамфри Пейн в 1929 году[2].
Особенности формы
Сианские чаши отличались от остальных разновидностей традиционного киликса вогнутым верхним краем чаши и конусоподобной ножкой. Сианские чаши отличаются также пропорциями: и ножка, и верхний край больше. Установлены и другие отличия, главное из которых заключается в том, что сианские чаши расписывались не только извне, но и часто внутри. Именно так сложилась традиция расписных тондо, которая продолжалась в древнегреческой вазописи более 200 лет[3]. Со второй четверти 6 века до н. э. расписные тондо становятся чрезвычайно популярными и исполняются в целых сериях ваз. Изначально композиция тондо основном составляла человеческая фигура в быстром движении или также единичная фигура животного, льва, сфинкса, сирены или петуха. Со временем все чаще изображались две фигуры.
Роспись
Исследователями определены две манеры вазописной отделки наружных поверхностей сианских чаш, условно названные «способ перекрытия» (или «наложения») (англ. overlap) и «двурегистровый способ» (англ. double-decker). Последний способ более естественный и предусматривает разделение росписи на две горизонтальные зоны: первая охватывает широкий вогнутый верхний край чаши, второй — остальные поверхности корпуса вазы. Однако не менее часто встречаются вазы, роспись которых покрывает одновременно и верхний край, и корпус чаши, словно перекрывая их. Это «способ перекрытия», который позволял вазописцу изображать фигуры не такими мелкими. Хотя некоторые мастера слишком увлекались перекрыванием, привыкали к нему, что приводило к искажению композиции.
Ведущими вазописцами сианских чаш считаются анонимные вазописец C (буква C происходит от слова англ. Corinthianizing, поскольку на работах мастера чувствуется сильное влияние коринфского стиля[4], он считается первым мастером, приверженным форме таких чаш), а также Гейдельбергский вазописец, который собственно и ввел традицию расписных тондо[5] (названный так по вазе, хранящейся ныне в немецком городе Гейдельберг. Авторству Гейдельбергского вазописца приписывается около 60 чаш, сохранившихся полностью или фрагментарно[6].
Напишите отзыв о статье "Сианские чаши"
Примечания
- ↑ Siana cups: JHS. 49 p. 260; JHS. 51 p. 275; Metr. Mus. St. 5 p. 93; Villard in REA. 48 (1946) pp. 157—159; H. A. G. Brijder Siana Cups I and Komast Cups
- ↑ [www.jstor.org/pss/505997 Ann Blair Brownlee. Reviewed work(s): Siana Cups I and Komast Cups by H. A. G. Brijder — American Journal of Archaeology, Vol. 90, No. 1 (Jan., 1986), pp. 106—108 ]
- ↑ JHS. 59 pp. 103—123 (Webster); Dorothy Burr Thompson, The Charmed Circle in Archaeology , 1 pp. 158—164. Praise of roundness: SfairoV kukloterhV monih perihgei gaiwn (Empedokles frr. 27-28 Diels). 43 bis. ABV. p. 24, nos. 1-3 and p. 680, no. 3 bis; Para. p. 14, nos. 1-3 bis.
- ↑ [publishing.cdlib.org/ucpressebooks/view?docId=ft1f59n77b&chunk.id=d0e1917&toc.id=&toc.depth=1&brand=eschol&anchor.id=bkd0e2195#X Early Black-Figure, and the C Painter]
- ↑ [www2.ocn.ne.jp/~greekart/vase/h_ab1_e.html Francois Vase, Nearchos and Cup Painters (c.575-550)]
- ↑ [publishing.cdlib.org/ucpressebooks/view?docId=ft1f59n77b&chunk.id=d0e3111&toc.depth=1&toc.id=&brand=eschol The Heidelberg Painter—Little-Master Cups—Amasis]
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Сианские чаши
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.
В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
