Симпосий

Симпосий (др.-греч. συμπόσιον) — ритуализированное пиршество в Древней Греции, сопровождавшееся буйным весельем, важная составляющая мужского времяпрепровождения. Симпосий проводился после трапезы у домашнего алтаря и начинался с ритуального омовения рук и обрызгивания благовониями. Участники симпосия — симпосиасты — украшали себя и сосуды с вином венками из плюща, мирта и цветов. В качестве украшений также использовались белые и красные повязки, символизировавшие преданность богу Дионису. Первый глоток вина из чаши, пускаемой по кругу, выпивался в честь доброго духа — демона. Богам также полагалось вино, которое выплёскивалось из кубков под старинную культовую песню, посвящённую богу Аполлону, и музыкальное сопровождение флейтой. Роль виночерпиев обычно исполняли молодые юноши, в обязанности которых входило разносить вино среди собравшихся и разводить его водой. Во время симпосиев кифаристки и флейтистки исполняли музыкальные произведения, а приглашённые танцоры, акробаты и певцы обоих полов услаждали взоры гостей. Сами гости тоже исполняли песни, называвшиеся сколиями. Ксенофан сообщает, что на симпосиях устраивались артистические представления, проводились конкурсы импровизированных речей и игры в сравнения, и разгадывались загадки. Принимать участие в симпосиях приглашались и гетеры. Симпосии славились своими играми. Наиболее популярной был так называемый «коттаб» (др.-греч. κότταβος), изображения которого сохранились на многих вазах, в том числе на знаменитом псиктере Ефрония из Государственного Эрмитажа. Во время этой игры участники выплескивали остатки вина из своих открытых сосудов (киликов или скифосов), пытаясь попасть в цель.

В античное время существовало немало сосудов различных форм, получивших в современной литературе название сосудов «грязной шутки» (dirty tricks). Среди них были килики с отверстием в ножке, вино из которых неожиданно проливалось на пьющего, сосуды с двойным дном, сосуды, в конструкции которых использовался эффект сообщающихся сосудов, а вино то появлялось, то исчезало. Все эти сосуды использовались во время симпосиев, чтобы повеселить собравшихся на пирушке. Из числа присутствующих на симпосии выбирался симпосиарх. Он руководил пирушкой, следил за порядком и выбирал темы для бесед. От порядочного человека ожидалось, что, выпивая, он сохранит добродетели и самостоятельно найдёт дорогу домой.

Единственные сохранившиеся письменные предписания по проведению симпосиев содержатся в «Законах» Платона. Одноимённое стихотворение Ксенофана Колофонского свидетельствует о том, что симпосии проводились ещё в VI в. до н. э. В описанной форме традиция симпосиев сохранялась до самого конца античного времени.

См. также

• «Симпосий» — один из вариантов перевода названия знаменитого диалога «Пир» Платона.
• От симпосия произошло слово «симпозиум», имеющее в современном языке абсолютно иное значение.
• Комос

Литература

• Лиссараг Ф. 2008: Вино в потоке образов. Эстетика древнегреческого пира / Пер. с франц. Екатерины Решетниковой. М.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Симпосий
• [antiquites.academic.ru/1786/Симпосий Современный словарь-справочник: Античный мир. Сост. М. И. Умнов. М.: Олимп, АСТ, 2000]
• [slovari.yandex.ru/симпосий/Словарь%20изобразительного%20искусства/Симпосий/ Новый энциклопедический словарь изобразительного искусства](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2873 дня))
• [www.booksite.ru/localtxt/koz/yak/ova/his/tory/6.htm]

Отрывок, характеризующий Симпосий

Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.