Сражение у Миндена
| Сражение при Миндене | |||
| Основной конфликт: Семилетняя война | |||
 Сражение при Миндене | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место |
Минден в Северной Германии | ||
| Итог |
Победа британцев и пруссаков | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Минденское сражение (англ. Battle of Minden, нем. Schlacht bei Minden, фр. Bataille de Minden) — боевое столкновение 1 августа 1759 года между британо-прусской и франко-саксонской армиями в ходе Семилетней войны.
В сражении между 41-тысячной союзной армией англичан, пруссаков и их союзников под началом Фердинанда, принца Брауншвейгского и 61 тысячной армией французов и саксонцев маркиза де Контада, состоявшемся 1 августа 1759 года к северо-западу от Миндена, французским войскам было нанесено решительное поражение, сорвавшее французские планы вторжения в Ганновер. Два ярких эпизода этой битвы — атака 6 батальонов английской пехоты против французской кавалерии и отказ командующего английской кавалерии, лорда Джорджа Сэквилла, выполнить приказ, в результате чего французы спаслись от полного разгрома, а лорд Сэквилл предстал перед военным судом — вошли в анналы истории британской армии, доныне отмечающей Minden Day. Для Пруссии победа Союзной армии при Миндене имела как позитивные, так и негативные последствия: с одной стороны, она обеспечила пруссакам надёжный тыл на западе, с другой, англичане, победившие в следующем месяце французов в Канаде в битве в долине Абрахама и взявшие Квебек, считали с этого момента основные цели войны достигнутыми и, в результате, резко сократили финансовую помощь Пруссии, в которой Фридрих, потерпевший в это же время сокрушительное поражение при Кунерсдорфе, остро нуждался.
Содержание
Исходная ситуация
В мае 1759 года французская армия в Германии насчитывала вместе с союзниками (саксонцы, вюртембержцы) 107 тысяч человек. Ей противостояла 57 тысячная Союзная армия под командованием Фердинанда, принца Брауншвейгского. Костяк армии составляли ганноверские и гессенские войска; далее — 6 батальонов и 14 эскадронов, всего, приблизительно, 8,5 — 9 тысяч англичан, присоединившихся к армии в конце 1758 года; небольшой прусский отряд, в основном, кавалерии, притом, что многие офицеры армии и сам её командующий находились на прусской службе и, наконец, отряды, поставленные более мелкими союзниками. Летом французская армия двумя взаимодействующими колоннами (главная армия под началом маршала Луи Жоржа Контада и 18тысячный корпус де Бролье) переходит в наступление, двигаясь на Ганновер. Используя численное преимущество, при этом, избегая сражений, французы медленно, но верно продвигаются вперёд. Искусные маневры и демонстрации принца Брауншвейгского не в состоянии предотвратить падения Миндена, взятого де Бролье 10 июля, и капитуляции Мюнстера 22 июля. Взятие Миндена означает, что французам открыт путь в самое сердце ганноверских земель. Будучи и по натуре приверженцем радикальных решений, принц Брауншвейгский с этого момента все свои усилия сосредотачивает на том, чтобы навязать противнику генеральное сражение. Своего племянника, наследного принца Брауншвейгского, впоследствии также видного прусского военачальника, он направляет с 10 тысячным корпусом в тыл маршалу Контаде: племянник должен перерезать основную линию снабжения французской армии. Сам он, со своей армией, занимает позицию у Миндена, в виду у французов. На сей раз, намерения командующего Союзной армией совпадают с намерениями французского командования: Париж также требует от маршала Контада дать сражение. В течение полумесяца противники стоят друг против друга, готовясь к решительной схватке.
Силы сторон и диспозиция
Местность на левом берегу Везера, ставшая ареной последующих событий, была на севере ограничена речкой Эспербах, впадающей в Везер у Петерсхагена, на юге — горным хребтом, отрогом Гарца, невысоким и нешироким и, тем не менее, представлявшим, из-за крутых, почти отвесных склонов, серьёзное препятствие: лишь две дороги, ведущие через или в обход горного массива были доступны для передвижения колонн войск — дорога из Миндена в Билефельд, проходившая с севера на юг по берегу Везера через, так называемую, Порта Вестфалика, и дорога на Люббеке, ведущая на юго-запад. Параллельно горному хребту, на некотором расстоянии от него к северу, протекает приток Везера Бастау, впадающий в Везер внутри городских укреплений Миндена. Этот приток, значительный уже потому, что преодолеть его можно только по мостам, был на некотором расстоянии от Миндена окружён по обоим берегам двухкилометровыми непроходимыми торфяными болотами. Эти болота делали позицию французской армии, стоявшей у Миндена, практически неприступной: в то время, как левый фланг маршала Контаде был надёжно защищён ими, правый фланг упирался в Везер, перед фронтом протекала река Бастау, в тылу находились горы. Минден был занят сильным гарнизоном, де Бролье, со своими силами, стоял напротив Миндена, на правом берегу Везера. Небольшой (3 тысячи человек) корпус стоял к югу от Миндена, у Гофельда, прикрывая багаж армии, отправленный в Реме, на правый берег Везера.
Достоинства оборонительной позиции, занимаемой главной французской армией, при другом раскладе, оборачивались серьёзными недостатками: противнику легко было перерезать основные пути снабжения армии, что и было сделано принцем Брауншвейгским, ограниченное пространство не позволяло развернуть армию в боевой порядок, не покидая позицию. Для генерального сражения армия должна была выдвинуться вперёд, за Бастау, на равнину у Миндена. Эта равнина, ставшая полем битвы, была пересечена многочисленными путями и тропами, деревеньками и хуторами, перелесками, садами и водоёмами, представлявшими препятствия для передвижения войск. В дни, предшествовавшие сражению, принц Брауншвейгский обязал своих генералов тщательно изучить местность, на которой им предстоит действовать.
Главная армия союзников располагалась к северо-западу от Миндена за селением Нордхеммерн, левый фланг -корпус генерала Вангенхайма (18 эскадронов кавалерии, 8 батальонов пехоты, 5 батальонов гренадеров), стоявший за селением Тодтенхаузен на берегу Везера, был несколько выдвинут вперёд. По разным оценкам, союзная армия к моменту сражения насчитывала от 31 до 41 тысячи солдат, большинство авторов сходятся на 36-38 тысячах, у французов было более 50 тысяч человек, оценки колеблются от 46 до 61 тысячи.
В ночь на 1 августа обе армии приходят в движение: французы переходят Бастау по 19 понтонным мостам и начинают разворачиваться в боевой порядок. Де Бролье переправляется со своими силами на другой берег Везера и присоединяется к войскам Контаде, пройдя через Минден. В 3 часа ночи принц Брауншвейгский получает донесение о переправе противника, его армия, ещё накануне, поскольку приготовления французов не остались незамеченными, приведённая в боевую готовность, выступает навстречу.
Левый фланг французов составляла пехота главной армии, в центре находилась вся кавалерия, правый фланг состоял из корпуса де Бролье. В то время, как Контаде сдерживал основные силы союзников, де Бролье начинал сражение, опрокинув корпус Вангенхайма. После выполнения этой задачи, он должен был повернуть налево и, соединившись с первым эшелоном левого фланга, атаковать левое крыло основных сил Союзной армии. Кавалерия (63 эскадрона), находившаяся в центре, должна была, по обстоятельствам, приходить на помощь тому или другому флангу. Диспозиция Контаде была вполне разумной при условии пассивности противника. Однако, принц Брауншвейгский и не думал, сложа руки, дожидаться в Нордхеммерне, пока его разобьют, а был сам настроен атаковать, чего французский план не предусматривал. Размещение французской кавалерии в центре стало причиной необычного хода сражения, благодаря чему оно заняло особое место в истории Семилетней войны.
Ход сражения
В 6 часов утра Союзная армия была готова к бою: на крайнем правом фланге находилась английская (14 эскадронов) и ганноверская (10 эскадронов) кавалерия под командованием лорда Сэквилла, к ней примыкала пехота, соединённая в 4 колонны, по 6 и по 8 батальонов, каждая в два эшелона, между корпусом Вангенхайма на левом фланге и пехотой правого фланга находились ещё 15 эскадронов смешанной, в основном, прусской кавалерии. У французов в это время лишь корпус де Бролье завершил построение, генералы маршала Контаде строили и перестраивали свои части, словно забыв о том, что перед ними находится противник, до 8 утра, французские солдаты продемонстрировали при этом плохую выучку.
Де Бролье начал сражение артиллерийским обстрелом позиций Вангенхайма. Свою пехоту он выдвинул вперёд, где она несла бессмысленные потери от огня противника, но в наступление, как это предусматривалось диспозицией Контаде, из-за опасения за свой левый фланг так и не пошёл, ограничившись тем, что сковал силы Вангенхайма на всё время сражения. Параллельно, Фердинанд Брауншвейгский дал приказ очистить деревню перед фронтом своей армии от передовых отрядов противника, что обыкновенно делалось перед атакой. Приказ герцога ещё не был выполнен, как вдруг 6 батальонов английской пехоты, стоявших в первом эшелоне одной из колонн, пошли сомкнутым строем на 63 эскадрона французской кавалерии, спустя некоторое время к ним присоединились 2 ганноверских батальона второго эшелона, потом ещё 3 батальона из других колонн. Атака началась без приказа, по другим источникам, командир англичан неверно понял переданное на французском языке распоряжение командующего, в случае атаки дать сигнал барабанным боем, и немедленно пошёл в атаку под барабан. Эти 11 батальонов, неся страшные потери от огня французской артиллерии, как на параде, двинулись вперёд, гоня перед собой всё, что встречалось им на пути. Подпустив кавалерию противника на близкое расстояние, они встречали её дружным залпом, передние ряды за прорвавшимися всадниками смыкались и те французские кавалеристы, которым удавалось прорвать строй, уничтожались задними рядами в ближнем бою, в то время, как колонна продолжала свой неудержимый марш. Демонстрируя бульдожью стойкость, англичане и, примкнувшие к ним, ганноверские пехотинцы прошлись как каток по французской кавалерии, разбив её начисто, включая резерв из отборных частей карабинеров и жандармов, укомплектованных цветом французской дворянской молодёжи. Кавалерия французов полностью выбыла из боя и этим завершилась первая фаза сражения.
В тревоге за судьбу отважной английской пехоты, Фердинанд Брауншвейгский посылает приказ лорду Сэквиллу идти к ней в поддержку. Тот, однако, делает вид, что не понял приказа и не трогается с места. Повторные приказы также не производят на командующего английской кавалерией никакого впечатления. Наконец, на 6 раз (!) раз командующий направляет приказ заместителю Сэквилла, лорду Грэнби. Однако, Сэквилл запрещает Грэнби выполнение приказа и отправляется лично объясниться с Фердинандом. В результате объяснения, он, правда, несколько передвигает влево свои эскадроны, но в бой, тем не менее, не вступает. Поведение Сэквилла в сражении при Миндене по-разному объяснялось современниками: некоторые считали, что Сэквилл действовал из личных мотивов, в пику командующему; британский военный суд осудил лорда за трусость, проявленную перед лицом врага.
Во второй фазе сражения были захвачены или подавлены батареи на флангах армии Контаде и разбита прикрывавшая их пехота. Здесь отличилась кавалерия левого фланга союзников, у противника- саксонские батальоны принца Ксавера, оказавшие мужественное сопротивление. Уже к 10 часам сражение завершилось убедительной победой Союзной армии: расстроенные ряды французов обратились в бегство к понтонным мостам через Бастау. Корпус де Бролье, единственный непострадавший во всей французской армии, в полном порядке отошёл к Миндену и занял новые позиции в окрестностях города, прикрывая отход основных сил. Лорд Сэквилл несколько выдвинул свою кавалерию вперёд, ровно настолько, чтобы его люди могли лицезреть спины разбегавшихся французов, однако, в преследовании участия не принял, что и явилось одной из причин, позволивших противнику избежать полного разгрома.
Итоги сражения
Заявленные французские потери составили более 7000 человек убитыми, ранеными или попавшими в плен (444 офицера, среди них, 5 генералов, и 6642 солдата), 26 тяжёлых и с десяток лёгких орудий, 7 знамён, 10 штандартов. Победители потеряли 151 офицера и 2460 человек рядового состава, из них, 78 офицеров и 1297 рядовых пришлись на долю героев сражения, 6 английских пехотных батальонов (Napier, Stewart, Welsh Fusilier, Kingsley, Brudenell, Home).
Прикрыв отступление Контаде, де Бролье в тот же день переправился на другой берег Везера, оставив в Миндене гарнизон в 300 солдат, капитулировавший уже утром следующего дня. Армия Контаде была заперта в своём старом лагере, где несла потери от непрекращающегося обстрела союзников, установивших свои батареи на берегах Бастау. Положение французов было довольно плачевным: в тот же день, когда состоялась битва у Миндена, кронпринц Брауншвейгский разбил в бою при Гофельде небольшой деташемент герцога де Бриссака и запер, тем самым, окончательно дорогу на Билефельд, единственный путь для отступления в юго-западном направлении. В ночь со 2 на 3 августа, пользуясь стоявшим сильным туманом, французы смогли навести два понтонных моста через Везер и, незаметно для противника, переправиться на другой берег. Преследуемые по пятам кавалерией союзников, французы откатились за Кассель, оставив город, вскоре капитулировавший, на произвол судьбы, и смогли остановиться и закрепиться лишь на линии Марбург-Гисен. За все оставшиеся годы войны им больше не удалось продвинуться так далеко, как в июле 1759 года. Непосредственной опасности для Ганновера больше не возникало и англичане, одержавшие в 1759 году ряд решительных побед над французами за океаном, благодаря которым этот год вошёл для них в историю как «Glorious Year», начали постепенно терять интерес к войне в Германии. Помощь Пруссии, в которой она в это время остро нуждалась, была сокращена.
Лорд Сэквилл был снят по представлению Фердинанда Брауншвейгского с поста командующего британской кавалерией и предстал на родине перед военным судом. Суд признал его полностью виновным и приговорил к разжалованию и исключению из армии. Его имя было вычеркнуто из списков британской армии, приговор суда, утверждавший, что он «неспособен служить Его Королевскому Величеству в какой бы то ни было военной должности» был зачитан в каждом британском полку. После столь сурового приговора можно было ожидать, что военная карьера лорда навсегда окончена, однако, всё вышло не так: пользуясь семейными связями, лорд Сэквилл под именем лорда Жермена ушёл в политику, дослужившись в 1775 году до министерского поста государственного секретаря по делам Америки. В этом качестве он принимал участие в разработке стратегии британской армии против восставших колоний в Войне за независимость, ему же приписывается основная доля вины за поражение Великобритании в этой войне.
Minden Day
6 британских полков несут на своих знамёнах имя Минден в качестве Battle Honour. Этим именем названа также артиллерийская бригада и военный оркестр британской армии. 1 августа в армии Великобритании отмечается Minden Day. В этот день солдатские фуражки украшаются розами в цветах тех полков, к которым принадлежат солдаты: по преданию, 1 августа 1759 года, преследуя противника, англичане должны были в пути пройти через розовый сад, при этом, каждый сорвал по розе и украсил ей свою треуголку. На эту тему — «Роза Миндена»- был впоследствии написан популярный британский военный марш.
Из воспоминаний французского участника сражения при Миндене
После того, как в сражении при Миндене английский корпус рассеял многими вовремя данными залпами находившуюся перед ним линию кавалерии, корпус жандармерии и корпус карабинеров получили приказ атаковать его. Они пошли ещё на значительном расстоянии от противника галопом и en muraille, то есть без интервалов по сторонам между эскадронами. За счёт смыкания рядов возникла давка первоначально в середине, затем на флангах, в особенности, на правом. Огонь пехоты начался в центре её линии, когда мы были от неё на расстоянии не более 15 шагов, и, поскольку огонь был продолжительным, от центра к флангам, лошади предпринимали отчаянные усилия свернуть вправо или влево, с тем, чтобы убежать. Вес, вызванный мощным давлением, был чудовищным, всадники, потерявшие всякую власть над своими конями, наталкивались друг на друга и сваливались в огромные кучи, так, что от силы восемь или десять человек из каждого эскадрона остались верхом, так сказать, управителями своих лошадей, которыми и были в момент унесены вдаль. Некоторые прорвали вражеский строй без того, чтобы привести его в беспорядок, для этого их было слишком мало. От огня погибло немного людей, но много было контуженных, много оторванных и поломанных конечностей, многие были задавлены в свалке или погибли под конскими копытами.
Напишите отзыв о статье "Сражение у Миндена"
Литература
- Groehler, Olaf: Die Kriege Friedrichs II.,Brandenburgisches Verlagshaus, Berlin 1990
- Geschichte des siebenjährigen Krieges in einer Reihe von Vorlesungen, mit Benutzung authentischer Quellen, bearbeitet von den Offizieren des großen Generalstabs, Dritter Theil: Der Feldzug von 1759, als Manuscript zum Gebrauche der Armee abgedruckt, Berlin 1828
Ссылки
Подробное описание сражения (немецкий язык) на[www.kgl.de/NecAsperaTerrent/geschichte/7jahr/brandis_minden/brandis1.htm]
Богато иллюстрированное описание сражения (английский язык) на[www.britishbattles.com/seven-years/minden.htm]
C. von Decker, Oberst und Brigadier der Ersten Artillerie Brigade ir.: Die Schlachten und Hauptgefechte des siebenjährigen Krieges. Mit vorherrschender Bezugnahme auf den Gebrauch der Artillerie, in Verbindung mit den beiden andern Hauptwaffen der Armee, Druck und Verlag von Ernst Siegfried Mittler, Berlin, Posen und Bromberg 1837 на [books.google.de/books?id=jUYoWM5QNuwC&pg=PA189&dq=Schlacht+bei+Bergen&as_brr=1#PPP5,M1]
Отрывок, характеризующий Сражение у Миндена
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.
«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.
Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
