Сёмина, Тамара Петровна

Тамара Сёмина
Народная артистка РСФСР Тамара Петровна Сёмина в Калугe, oктябрь 2012
Имя при рождении:	Тамара Петровна Бохонова
Гражданство:	СССР СССР → Россия Россия
Профессия:	актриса
Карьера:	1957 — наст. время
Награды:

Тамара Петровна Сёмина (25 октября 1938, Льгов) — советская и российская актриса театра и кино, народная артистка РСФСР (1978).

Биография

Родилась в семье военнослужащего, командира танкового взвода Петра Фёдоровича Бохонова. В детство Тамары трагически ворвалась Великая Отечественная война — на фронте погиб отец. В 1942 году мама, Тамара Васильевна, была эвакуирована с двумя маленькими детьми, позже приехала к бабушке с дедушкой в Брянск, где Тамара пошла в школу.

В 1946 году произошла встреча Тамары Васильевны с Петром Васильевичем Сёминым, который усыновил детей и стал для них любящим отцом и настоящим другом. В знак благодарности ему Тамара носит его фамилию.

Вскоре Тамара Васильевна и Пётр Васильевич с детьми переехали в Калугу, поближе к его матери. Тамара училась здесь в школе до 8 класса, затем встал вопрос устройства на работу. Тамара очень хотела учиться, чтобы поступить в ВУЗ, и решила пойти в школу рабочей молодёжи. В школе рабочей молодёжи № 2 она стала одновременно и ученицей, и библиотекарем, и секретарём. С учителями Тамаре повезло: литературу, например, преподавал Булат Окуджава. Наставники прочили Тамаре педагогическую стезю, но в душе мечтала она о другом. Она поступает в Калужский пединститут, но после забирает документы и уезжает в Москву, приняв решение стать актрисой.

В Москве с Тамарой произошла почти мистическая история — троллейбус привёз её, совершенно не знавшую чужого города, прямо ко ВГИКу. На вступительные экзамены документы уже не принимали, но декан актёрского факультета упросил комиссию сделать для Тамары исключение.

Вот как Сёмина вспоминает о своём поступлении во ВГИК:

У меня был тоненький голосочек, и говорила я очень быстро, почти скороговоркой. Приёмная комиссия подыхала со смеху. Попросили спеть. Дали аккомпаниатора. Играет вступление, смотрит на меня, я — никак. Она второй, третий раз. Говорю: «Можно без вас? Вы мне мешаете». Никакого волнения, наив полнейший! Пока пела, члены приёмной комиссии стали переговариваться. Я замолчала. «Ну, что ж ты не поёшь?» — «Сами сказали: пой, а сами разговариваете. Ну что, петь дальше?» — «Хватит. Прочти стихотворение». — «Не буду. Плохое стихотворение. „Наш герб“ называется». Тут вообще все легли.

Туры Тамара прошла успешно и в 1956 году стала студенткой мастерской О. И. Пыжовой. Среди красивых однокурсниц Сёмина казалась гадким утёнком. Её это не смущало. Тамара покоряла неистощимой выдумкой. Вот она изображает шестилетнего мальчишку, который сидит на окне и не позволяет стащить себя оттуда, вот играет третью жену в пантомиме «Троежёнец» — темпераментно, увлечённо, весело. Она вносила элемент игры и в жизнь — разыгрывала, подшучивала, сочиняла.

Окончила Всесоюзный государственный институт кинематографии (1961, актёрская мастерская Ольги Пыжовой).

Знакомство с кино произошло быстро — уже на 1-м курсе Сёмина снималась в дипломных картинах молодых режиссёров и операторов. Она сыграла у А. Сахарова в эксцентрической комедии «Человек за бортом»; на 2-м курсе состоялась её встреча с молодым, но уже известным Марленом Хуциевым в картине «Два Фёдора»; на 3-м курсе Т. Сёмина отлично справилась со сложной драматической ролью в фильме «Всё начинается с дороги» В. Азарова.

Во время учёбы во ВГИКе Сёминой почти все преподаватели прочили прекрасное будущее именно на комедийном поприще. А она сделала карьеру прежде всего как драматическая актриса. Открыл её в этом амплуа режиссёр Михаил Швейцер, который в 1959 году пригласил Сёмину на роль Катюши Масловой в экранизацию романа Льва Толстого «Воскресение».

На съёмках М. А. Швейцер и С. А. Милькина, его жена и незаменимый помощник, постоянно опекали молодую актрису, помогали ей советами и дружеским отношением. Однажды Швейцер, заметив, что Сёмина слишком худа, поинтересовался, читала ли она роман Толстого: ведь Катюша Маслова — женщина довольно крупная, даже дородная. И тогда всё ВГИКовское общежитие бросилось «спасать» Тамару: ей постоянно носили еду, так что она быстро набрала необходимую для роли физическую форму. В фильме Сёмина проявила себя как классическая представительница русской актёрской школы переживания; особенно удались ей крупные планы, трагичные и выразительные. Её Катюша была по-настоящему чувственной, но без какой бы то ни было пошлости. Сразу после исполнения роли Катюши на актрису обрушился поток предложений сыграть падших женщин. Но Сёмина сразу осознала, насколько губительно замыкаться в рамках подобного амплуа, и все эти предложения отвергла.

За роль в «Воскресении» читатели журнала «Советский экран» признали Сёмину лучшей актрисой 1961 года. Фильм с успехом был показан в разных странах мира, а в 1962 году на XV Международном кинофестивале в Локарно Сёминой, как лучшей актрисе, был присуждён приз ФИПРЕССИ. Она была признана лучшей актрисой и на кинофестивале в Мар-дель-Плата в Аргентине. Но самой ценной наградой стал похвальный отзыв, прозвучавший из уст Джульетты Мазины.

При этом роль в «Воскресении» была всего лишь дипломной работой Сёминой. Экзаменационная комиссия (во главе с Верой Марецкой) оценила работу на «отлично», и в 1961 году Тамара стала актрисой Театра-студии киноактёра. После «Воскресения» Сёмина снялась в нескольких интересных ролях — в фильмах «Коллеги» режиссёра А. Сахарова, «Порожний рейс» режиссёра В.Венгерова (оба — 1962), «День счастья» −1963 режиссёра И. Хейфица. А в 1965 году М.Швейцер пригласил Сёмину на роль в своей картине «Время, вперёд!», где она, как писали критики, «вырвалась на простор открытого актёрского темперамента» и проявила новые грани своего таланта: эксцентрику, тонкое чувство юмора. В «Крепостной актрисе» съёмки были — ежедневный праздник: снег, дворец, танцы, тройки! За героиню Сёминой пела Тамара Милашкина. А Сёмина занималась дома, работала над дыханием, под запись училась петь. Милашкина потом хвалила актрису.

Тамара много снималась во второй половине 1960-х — первой половине 1970-х в фильмах разных жанров, в каждой роли отшлифовывая свой универсальный талант. Среди её героинь были и современницы, и женщины из других эпох: «Человек, которого я люблю», реж. Ю. Карасик, «Совесть», С. Алексеев, «Чистые пруды», реж. А. Сахаров, «Любовь Серафима Фролова», реж. С. Туманов, «Один из нас», реж. Г. Полока, «Сохранившие огонь», «Расскажи мне о себе», реж. С. Микаэлян.

С 1961 года Сёмина, помимо кино, играла и на театральной сцене — в Театре-студии киноактёра. Там ею были сыграны несколько знаковых ролей, среди которых: Катерина в «Грозе» А.Островского, Валя Онищенко в «Русских людях» К. Симонова и др.

Актриса и в 1970-е годы продолжала активно сниматься в кино и была очень популярна у зрителей. Особенно бурный успех выпал на её долю в 1976—1977 годах, когда на экраны страны вышли сразу несколько фильмов с её участием. Это телевизионная эпопея В.Краснопольского и В.Ускова «Вечный зов», в котором Сёмина сыграла роль Анфисы. Фильм имел колоссальный успех у зрителей, и актёры Вадим Спиридонов, Ада Роговцева, Андрей Мартынов, снявшиеся в главных ролях, тут же превратились в национальных кумиров. О своей работе в «Вечном зове» Сёмина говорила так: «Роль Анфисы — это постижение едва ли не главного, что составляет смысл жизни каждой женщины, вообще любого человека, определяет счастье или несчастье этой жизни — с кем ты прожил отпущенные тебе годы, с любимым или нелюбимым человеком, стала твоя жизнь счастьем или крестом, который ты нёс все эти годы».

В те же годы на широкие экраны вышли ещё три фильма, в которых Сёмина сыграла женщин с драматической судьбой. Это: «Безотцовщина» В.Шамшурина, «Трактир на Пятницкой» А.Файнциммера и «Матерь человеческая» Л.Головни.

Съёмки в «Матери человеческой» отняли меньше времени, но были гораздо более изнурительными, чем работа в сериале «Вечный зов». Фильм снимался в станице Вёшенской с сентября по февраль, и все это время актриса проходила на съёмках в одном ситцевом платьице. Ей пришлось и босиком ходить по снегу, и купаться в мороз. Но главное — нужно было отдать себя роли целиком, без остатка, ведь это был уникальный, единственный в своём роде монофильм. Трудность актёрской задачи усугублялась ещё и тем, что у Тамары по роли почти не было слов. Эта значительная актёрская работа осталась недооценённой современниками. В 1980-е годы предложений сниматься в новых фильмах Сёминой поступало значительно меньше, чем прежде, поэтому актриса компенсировала свои простои частыми гастрольными поездками. Обладая чрезвычайно выразительным, красивым низким голосом, прекрасно работала на дубляже иностранных фильмов: наиболее значительные её роли: дублирование польской актрисы Кристины Янды в картине «Любовники моей мамы», Анни Жирардо в «Руфи», Эдит Пиаф в фильме «Эдит Пиаф» и другие.

После ряда драматических ролей Сёмина в одном из интервью конца 1970-х годов призналась, что ждёт съёмок в комедии. Ждать достойной роли, однако, пришлось несколько лет, пока актрису не пригласили сниматься в фильме «Одиноким предоставляется общежитие» (1983, реж. Самсон Самсонов). Комедийно-гротесковая роль воспитательницы женского общежития Ларисы Евгеньевны стала для Тамары одной из самых любимых и дорогих.

В 2014 года вела ток-шоу «Дело ваше» на Первом канале.

Личная жизнь и увлечения

Замуж Сёмина вышла на 2-м курсе ВГИКа за своего сокурсника Владимира Прокофьева и оставалась ему верна всю жизнь, до конца его дней. В отличие от жены, Прокофьев, обладавший несомненным дарованием, не стал широко известен в кинематографической среде. Однако зрителям хорошо знаком его голос. В течение более чем тридцати лет Прокофьев дублировал фильмы на киностудии имени Горького. С конца 1980-х годов Сёмина мало снималась в кино, а в начале 1990-х годов у её мужа случился инсульт, и следующие 15 лет Тамара Петровна посвятила уходу за супругом. После его кончины 28 сентября 2005 года от последствий инсульта замуж Сёмина больше не выходила. Детей у актрисы нет, перенесла два выкидыша (мальчики), после сорока лет приняла решение больше не пытаться родить ребёнка.

В юности Тамара дружила с актёрами Николаем Крючковым, Борисом Андреевым, Всеволодом Санаевым, Марком Бернесом. Она называла их любя — «мои подружки». Продолжает дружить с некоторыми сокурсниками. Но самая добрая дружба с соседями, с людьми совершенно другой профессии.

Очень любит слушать музыку. Среди любимых певцов Ф. Шаляпин, В. Агафонов, Е. Камбурова.

В одном из интервью на вопрос: «Почему любовь зрителей к вам не тускнеет с годами, хотя звездой вас никто не называл?» — Сёмина ответила:

Мы были любимыми артистами. В письмах, которые ко мне летели со всех концов страны, люди писали, что у них есть альбомы для артистов, а моя фотография — в семейном альбоме. Одна старушка на рынке сказала: „О, это наша очень высокая артистка“. Не великая. Не знаменитая, нет — высокая. И, честно говоря, не ожидала, что моё скромное появление в сериале „Участок“ зрители примут так восторженно. Вообще, когда нас видят, с людьми творится что-то невероятное. Мы — кусочек их жизни.

26 октября 2013 года Первый канал к 75-летию актрисы показал документальный фильм «Соблазны и поклонники», прослеживающий жизненный и творческий путь Тамары Сёминой.

Признание и награды

• Лучшая актриса 1962 года по опросу журнала Советский экран за роль Катюши Масловой в фильме «Воскресение»
• Заслуженная артистка РСФСР (26 ноября 1965 года)
• Народная артистка РСФСР (2 января 1978 года)
• Орден Трудового Красного Знамени (2 августа 1990 года) — за заслуги в развитии советского киноискусства

Творчество

Роли в кино

• 1958 — Два Фёдора — Наташа
• 1958 — Дорога на фестиваль
• 1958 — За бортом
• 1959 — Всё начинается с дороги — Надя
• 1960 — Воскресение — Катюша Маслова
• 1962 — Коллеги — Даша
• 1962 — Порожний рейс — Арина
• 1963 — День счастья — Александра Николаевна Орлова
• 1963 — Крепостная актриса — Анастасия Батманова
• 1965 — Время, вперёд! — Оля Трегубова
• 1965 — Совесть — Валя
• 1965 — Чистые пруды — Анна Самохина, наборщица в типографии
• 1966 — Человек, которого я люблю
• 1967 — Они живут рядом — Тата, подруга Игоря
• 1968 — Золотой телёнок — Раечка
• 1968 — Любовь Серафима Фролова — Настя Силина
• 1968 — Про чудеса человеческие — Граня
• 1970 — Один из нас — Таня, немецкая шпионка
• 1970 — Сохранившие огонь — Феня, жена Семена
• 1971 — Расскажи мне о себе — Ксения
• 1972 — Инженер Прончатов — Настя Колотовкина
• 1973 — Чёрный принц — Наталья Дмитриевна Ямцова, жена Тимофея Егоровича
• 1973 — 1983 — Вечный зов — Анфиса
• 1975 — Матерь человеческая — Мария
• 1976 — Безотцовщина — Тамара, мать Ольги
• 1977 — А у нас была тишина… — Ольга Муравьёва, мама Серёжи
• 1977 — Доброта — учительница Мария Николаевна
• 1977 — Трактир на Пятницкой — Ирина
• 1978 — Емельян Пугачёв — Софья Пугачева
• 1979 — Опасные друзья — медсестра Анна Ивановна, жена Калинина
• 1980 — Дым Отечества — Авдотья
• 1980 — Холостяки — Лида Тюнина
• 1981 — Тайна записной книжки — Татьяна
• 1982 — Формула света — Наталья Васильевна
• 1983 — Найди на счастье подкову — Илинка
• 1983 — Одиноким предоставляется общежитие — воспитательница
• 1984 — Особое подразделение — Настя
• 1985 — Ещё люблю, ещё надеюсь — Агнесса
• 1986 — Вера — Анна
• 1987 — Загадочный наследник — Клавдия Ерёмина
• 1987 — Прощай, шпана замоскворецкая… — мать Гавроша
• 1988 — Бомж. Без определённого места жительства
• 1988 — Серая мышь — Серафима
• 1989 — Казённый дом — Ольга
• 1989 — Молодой человек из хорошей семьи — Светлана Сапогина, мать Валеры
• 1989 — Рождение Эрота — Афродита
• 1990 — Дафна — Афродита
• 1990 — Кошмар в сумасшедшем доме
• 1990 — Убийство свидетеля — Татьяна Янкина, директор комиссионного магазина
• 1991 — Заряжённые смертью — миссис Рэнклин, мать Джерри
• 1991 — Резиновая женщина — пьянчужка с аккордеоном
• 1991 — Непредвиденные визиты — Маргарита Петровна
• 1992 — Вверх тормашками — Мариночка
• 1992 — Звёзды на море — мать Наташи
• 1992 — Исполнитель приговора — Клавдия Александровна
• 1992 — Нимфа Салмака (озвучание) — Афродита
• 1993 — Мир в другом измерении. Стресс — мать Юры
• 1993 — Твоя воля, Господи! — Нина Сергеевна
• 1993 — Шиш на кокуй! — Ниловна
• 1994 — Маэстро вор — Нина
• 1995 — Полифем, Акид и Галатея (озвучание) — Афродита
• 1999 — Транзит для дьявола — Анна Ивановна Котова
• 2001 — Люди и тени. Секреты кукольного театра — мать Корешкова
• 2002 — Две судьбы — тётя Дуся
• 2002 — Пятый ангел — мать Тельнова
• 2003 — Next 3 — сумасшедшая
• 2003 — Участок — Зоя Павловна Синицина
• 2004 — Джек-пот для Золушки — бабушка Наташи
• 2004 — Сышики-3 — Берестова
• 2005 — Тайная стража — мама Дональда
• 2006 — Заколдованный участок — Зоя Павловна Синицина
• 2007 — Прощайте, доктор Чехов! — Евгения Яковлевна Чехова
• 2008 — Батюшка — мать Романа и Степана
• 2009 — Райские яблочки. Жизнь продолжается — Арина
• 2010 — Золотая рыбка в городе N — соседка
• 2010 — Судмедэксперты — Полина Алексеевна
• 2010 — Химик — бабушка Дмитрия
• 2011 — Гюльчатай — Александра Матвеевна (Шурочка)
• 2011 — Зойкина любовь — мать Степана
• 2011 — Манна небесная — Тамара Филипповна Егозина
• 2011 — Обет молчания — Зоя Сергеевна
• 2011 — Охотники за бриллиантами — Зоя Фёдоровская
• 2011 — Хранимые судьбой — Бася
• 2011 — Яблоневый сад — Анна Андреевна
• 2012 — Бедные родственники — Ада Львовна
• 2012 — Маша и Медведь — Татьяна Георгиевна
• 2013 — Линия Марты — Марта Комиссарова
• 2013 — Первая любовь
• 2013 — Трое в Коми — Лидия Сергеевна
• 2013 — Я подарю тебе любовь — Ирина Петровна
• 2014 — Любимые женщины Казановы — Антонина Вениаминовна
• 2015 — Людмила Гурченко — бабушка Людмилы Гурченко
• 2015 — Медсестра — актриса Анастасия Максимовна Тягачёва
• 2015 — Непридуманная жизнь — Эсфирь Моисеевна
• 2015 — Уроки выживания — женщина в аэропорту
• 2016 — Дойти до ручки — прихожанка
• 2016 — Крымская сакура

Работа в рекламе

• Реклама каталогов товаров «На дом» (2012—2013).
• Реклама средства для зубных протезов Corega.

Примечания

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Сёмина, Тамара Петровна

– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.