Траэтаона

Траэтаона (авест. Θraētaona, пехл. Frēdōn, перс. فريدون‎, тадж. Фаридун) — герой иранской мифологии и «Шахнаме», победитель дракона и царь из династии Пишдадидов, разделивший мир между своими тремя сыновьями.

В «Авесте»

Родился в стране, именуемой «четырёхугольной Варной». Его отец Атвия был вторым из людей, выжимавших сок хаомы, и поэтому у него родился сын.

Траэтаона приносил жертву (100 жеребцов, 1000 коров, 10000 овец) в Варне богине Ардвисуре, прося её о помощи для победы над трёхголовым змеем Дахакой, которого произвёл Анхра-Манью, и для того, чтобы отнять у Дахаки его жён Сахнавак и Арнавак; такую же жертву он приносил Дрваспе; об этом же он просил, когда молился в Варне богине Аши. По описанию «Рам-яшта», когда Траэтаона молился Вайу, он восседал на золотом троне под золотым балдахином.

Силу для победы над Дахакой Траэтаоне дало также обладание пером птицы Варагн, которое содержало в себе треть того хварно, которое некогда отлетело от Йимы.

В «Ардвисур-яште» упоминается, что Траэтаона забросил в небо в обличье птицы героя Паурву.

В древнейшей «Авесте» не упомянуты имена сыновей Траэтаоны, но встречаются названия народов, которые позднее истолковывались как происходящие от этих имён. Деяния Фаридуна и рассказ о его трёх сыновьях излагался в «Чихрдад-наске» и в 20 фрагарде «Судгар-наска» сасанидской редакции «Авесты».

Оружие Траэтаоны, которым он убил Змея, в будущей эсхатологической битве сил Истины и Лжи будет носить Астват-Эрэта, один из Саошьянтов.

Фраваши Траэтаоны почитаются для того, чтобы противостоять разным болезням, лихорадке, невоздержанности, а также «змеиным козням» врага.

В среднеперсидских источниках

Родословную Фаридуна приводит «Большой Бундахишн»: он был сыном Аспьян-и Пур-гава, сына Аспьян-и Сок-гава, сына Аспьян-и Бор-гава, сына Аспьян-и Сийя-гава, сына Аспьян-и Спет-гава, сына Аспьян-и Гепр-гава, сына Аспьян-и Рама-гава, сына Аспьян-и Вапро-гава, сына Аспьяна, сына Джама (Йимы), то есть потомком Джама в 11 колене. Каждое из 10 поколений, разделяющих их, длилось 100 лет (то есть все 1000 лет правления Дахака). Братьев Фаридуна звали Бармаюн и Катаюн. Родословные потомков Феридуна, несколько более сложные, чем у Фирдоуси, приводятся в ряде пехлевийских текстов.

По «Денкарду», хварно по воле творца пришло к Фаридуну, ещё когда он был в материнской утробе, а сразил Дахака он в возрасте девяти лет.

Феридун избил и связал Аждахака Бевараспа, победил многих других дэвов, часть убил, а часть изгнал из кешвара Хванирах. В сочинении «Шайаст-на-шайаст» говорится, что Феридун хотел убить побеждённого Змея, но Ормазд отговорил его, указав, что тогда земля наполнится вредными тварями. По «Бундахишну», Дахака Бевараспа было невозможно убить, и Фаридун заточил его в горе Демавенд.

Феридун правил 500 лет (включая 12 лет правления Эреджа): его царствование было первой половиной эпохи господства созвездия Стрельца. Он установил священный огонь Вартастар, воздвиг себе жилище на горе Патасхвар (Демавенде), который «Бундахишн» локализует в «четырёхугольной Варе».

Феридун изгнал из иранской страны негров, чья раса возникла в царствование Аждахака.

В сочинении «Суждения духа разума» сказано, что Ормазд создал Фаридуна бессмертным, а Ахриман изменил это, и что Феридун не был достаточно разумен. По «Денкарду», Фаридун велик как среди благословенных, так и среди проклятых.

Хварно Фаридуна после его смерти поселилось в корнях тростника в океане Фрахвкарт, откуда его извлёк отдалённый потомок Фаридуна Нотара.

Индоиранские параллели

Имя Траэтаоны восходит к индоевропейскому архетипу «третьего сына», и в мифах о нём постоянно повторяется мотив троичности. Похожее имя носит иранский герой Трита, близкий индийскому Трите.

При этом в «Авесте» есть и собственный Трита — следствие расщепления некогда единого образа. Этот Трита был великим целителем, изгнавшим из мира недуги. Он третьим выжал золотой сок хаомы — священного растения, и у него родился могучий сын Керсаспа, «палиценосец», победивший множество драконов и демонов.

Ведийский же Трита древнее. Отдельные обрывки мифов дают интересные сведения об этом загадочном индийском божестве. Вот Трита, находясь на дне глубокого колодца, взывает о помощи. Или он берет на себя вину за убийство Индрой трехголового дракона Вишварупы.

Полагают, что в более раннем варианте Вишварупу сразил сам Трита. Этому образу близок древнегреческий Тритон и особенно герой русских сказок Иван Третий (Иван Третьяк, Иван Водович), который, победив трехглавого змея, оказывается в колодце — «ином мире» по вине братьев. Третий побеждает тройственного — древняя индоевропейская мифологема.

Точное соответствие его имени также встречается в «Ригведе» (однако с зеркальным сюжетом): это Трайтана из гимна Диргхатамаса к Ашвинам, который, по более поздним источникам, был рабом (дасой) и пытался убить брошенного в реку слепого риши Диргхатамаса, замахнувшись на него мечом, но лишь рассек самому себе голову, плечо и грудь.

Д. С. Раевский вслед за М. Моле сопоставляет Траэтаону со скифским Таргитаем. Оба они — отцы трёх сыновей, прародители царского рода. Четырехугольная форма Скифии в характеристике Геродота напоминает «четырёхугольную Варну» «Авесты».

Миф о поединке с драконом связан часто с новогодним праздником, но здесь речь идёт не просто о Новом годе, а о начале нового тысячелетнего цикла.

Образ в «Шахнаме»

Рождение и воцарение

Рассказ Фирдоуси начинается с того, что тысячелетнее правление тирана Зохака над миром близится к концу, осталось лишь 40 лет. Зохак видит во сне трёх братьев, и булаву с коровьей головой у младшего. Проснувшись, он требует от мобедов истолковать сон, и один из них, Зирек, делает это.

Через некоторое время рождается Феридун, тогда же рождается корова Бермайе с окраской как у павлина. Зохак посылает людей схватить ребёнка, те в степи захватывают Атбина, отца Феридуна. Его мать бежит с сыном и встречает по пути волшебную корову, прося её сохранить младенца. Ребёнка на протяжении 3 лет растит пастух. Затем мать забирает у него сына и скрывается на Эльборзе у отшельника. По приказу Зохака корова убита, а дом Феридуна сожжён.

Когда Феридуну идёт шестнадцатый год, он просит мать рассказать ему о своём происхождении, что та и делает, сообщая, что его отец Атбин — потомок царя Тахмуреса. Посоветовавшись с матерью, Феридун планирует свои дальнейшие действия. В это время кузнец Каве, не желая отдавать своего сына на съедение Зохаку, поднимает народ на восстание. Феридун возглавляет народ и готовится к походу, обращается к своим братьям Пормайе и Кеянушу. Кузнецы изготавливают для него булаву с коровьей головой.

Войско выступает в поход в день Хордада. Ночью, во время привала, Феридуна посещает божественный вестник Соруш. В ту же ночь два старших брата Феридуна пытаются убить его, сбросив на него глыбу с горы, но он чарами отводит удар. Продолжив поход, войско подходит к реке. Когда начальник стражи не даёт судов, войско переправляется вплавь.

Феридун с войском приближается к столице тирана — Иерусалиму, где стоит замок Зохака, возвышающийся до небес. Феридун поражает булавой всех врагов, занимает дворец и освобождает царевен Эрневаз и Шехрназ (сестёр Джемшида и жен Зохака), они рассказывают, что Зохак бежал в Хиндустан. Казначей Кондорв услужает Феридуну, но затем бежит к Зохаку и рассказывает тому о деяниях героя.

Когда войско Зохака нападает на город, на его улицах начинается битва. Зохак проникает во дворец, но Фаридун булавой рассекает его шлем. Появляется Соруш и приказывет сковать побеждённого. Феридун оглашает обращение к народу и произносит речь к знати о своей победе. Зохака приковывают к скале над пропастью.

Правление

Феридун вступает на престол Ирана, воздвигнув его в роще Теммише (местность в Мазендеране, близ Сари); учреждает праздник Мехрган. Народ восхваляет его правление. Джахан Борзин соорудил для Фаридуна престол из драгоценных камней.

Феридуну пятьдесят лет, у него родились три сына (два старших — от царевны Шехрназ; младший — от царевны Эрневаз), которые пока безымянны. Он приказывает мудрецу Дженделю найти трёх красавиц для его сыновей. Джендель отправляется в Йемен и сватает у царя Серва его трёх дочерей. Феридун отправляет своих сыновей в Йемен, дав им предварительно мудрые советы. Благодаря советам отца они избавляются от козней Серва и берут в жены девушек.

Феридун превращается в дракона и встречает сыновей на обратном пути. Старший отступает, средний использует лук для обороны, а младший — меч. Когда они прибывают домой, Феридун обращается с ним с речью и нарекает имена им и их женам согласно исходу испытания; после чего гадает по звёздам об их судьбе. Феридун делит мир между сыновьями Сельмом, Туром и Иреджем, причём Сельм получает Рум (Византию); Тур — Туран и Чин, а младший, Иредж — Иран (то есть центр) и Арабистан.

Старшие братья завидуют младшему и, встретившись между собой, посылают письмо отцу с требованием лишить Иреджа власти. Феридун, получив его, осуждает сыновей и приказывает Иреджу отправиться с войском против братьев. Иредж стремится к миру и собирается в одиночку ехать к братьям, после чего, несмотря на предостережение отца, уезжает, передав им письмо Феридуна.

Тур убивает Иреджа при участии Сельма, после чего вестник привозит Феридуну голову любимого сына. Все оплакивают Иреджа, а Феридун обращается с призывом к создателю. От скорби по сыну Феридун ослеп. Это убийство положило начало многовековой вражде Ирана и Турана (другими словами, служило её мифологическим обоснованием, объяснением и оправданием).

Феридун и Менучехр

Рабыня Иреджа Махаферид рождает после его смерти дочь, которую, когда она выросла, Феридун выдает за своего племянника Пешенга. У них рождается сын. Феридун от радости прозревает и нарекает имя ребёнку. Менучехр растёт, воспитываемый своим прадедом. Когда он вырос, Феридун сажает его на престол.

Сельм и Тур отправляют послание Феридуну с просьбой о милости, Феридун и Менучехр принимают посла, Феридун отправляет ответ. Менучехр по указаниям прадеда строит войско у Теммише. После упорной битвы Менучехр побеждает, убивает Тура, бросает его тело диким зверям, а голову присылает Феридуну с письмом о победе; Феридун радуется посылке. Затем Менучехр побеждает и Сельма, также отрубает ему голову и посылает прадеду.

У Теммише войску Менучехра Феридун устраивает торжественную встречу. Феридун поручает своего наследника богатырю Саму и венчает Манучехра на престол. Феридун часто грустит, глядя на три отрубленные головы сыновей, и умирает. Его правление длилось 500 лет.

Источники и литература

Источники:

• Авеста в русских переводах. СПб, 1997. С.72, 153, 179, 185, 350, 368—369, 386, 400.
• Гэуш-яшт IX 13-15; Фравардин-яшт XIII 131; Рам-яшт XV 23-24.
• Зороастрийские тексты. М., 1997. С.91, 101, 117, 298, 310, 314.
• Денкард III 29; 229; 239 комм.; 321 (благословение сыновьям); 322; V 1, 5; 4, 3; VII 1, 25-28
• Фирдоуси. Шахнаме. (Серия «Литературные памятники») В 6 т. Т.1. М., 1957. С.51-152 (строки 1329-4618).

Исследования:

• Мифы народов мира. В 2 т. Т.2. С.523-524 (статья В. Н. Топорова)
• Авеста в русских переводах. СПб, 1997. С.463.
• Чунакова О. М. Пехлевийский словарь зороастрийских терминов, мифических персонажей и мифологических символов. М., 2004. C.235.

Отрывок, характеризующий Траэтаона

Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.