Йездегерд III

Йездегерд III<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Монета с портретом Йездегерда III</td></tr>
шахиншах Ирана и не-Ирана
16 июня 632 — 651
Предшественник:	Хосров V
Преемник:	Захват государства арабами
Род:	Сасаниды
Отец:	Шахрияр
Мать:	Мириам

Йездеге́рд III — царь царей (шахиншах) Ирана, правил в 632/633 — 651/652 годах. Последний шах из династии Сасанидов.

Происхождение и приход к власти

Трагичной была его фигура, печальной судьба и безрадостной кончина. Внук Хосрова II Парвиза и Ширин, сын Шахрияра, он был вельможами Парса вознесён на шатавшийся трон империи Сасанидов почти мальчиком (до 16 лет) в конце 632 или начале 633 года. По традиции, первый год шаха исчисляется с 16 июня 632 года. Коронация Йездигерда проходила в династийном храме основателя династии в Стахре, а в занятый его противниками Ктесифон юный шах попал нескоро. Фактическим правителем державы оказался спахбад Хорасана Рустам, сын казнённого Азармедохт Фаррух-Ормизда. Как писал армянский историк Себеос:

«После него воцарился Газкерт (Йездигерд III), сын Кавата, внук Хозроя, который царствовал в страхе потому, что войска персидские в раздорах разделились на три части. Одна часть — в Персии — в странах восточных; другая, состоявшая из войск Хорема (убитого к тому времени Шахрвараза) — в ассирийской стране; третья — в стране атрпатаканской. Царство его было в Ктезифоне, и все единогласно и единодушно почитали его, аминь».

Известна легенда, согласно которой Хосрову II было предсказание, что царство его прекратится при внуке, отмеченном каким-то недостатком. И шахиншах повелел запереть своих сыновей и не давать им возможности сношаться с женщинами. Но Ширин помогла своему сыну Шахрияру, и тот смог встречаться с какой-то девушкой, родившей в итоге сына. Улучив момент, Ширин сообщила тоскующему по внукам Хосрову о том, что у Шахрияра есть сын. Обрадованный дед попросил показать малыша, но увидев, что у того есть изъян на бедре, приказал убить маленького Йездигерда. Ширин защитила мальчика, однако его удалили от двора в Стахр, благодаря чему он пережил бурные годы узурпации власти.

Нападение арабов

Провозглашение Йездигерда шахом совпало с крупным походом мусульман во владения Ирана: весной 633 года Саад ибн Абу Ваккас, повёл соединённое войско мусульман и союзных им племён, ещё не принявших ислам, на Хиру и Оболлу. Исследователи до сих пор спорят, что это было — начало масштабной экспансии или продолжение намерения Мухаммеда заставить всех арабов принять ислам. Иранские войска, состоявшие из местного ополчения (в основном арабов, язычников и христиан) и персидских отрядов, были разбиты, а их начальники (носившие, кстати говоря, не арабские, а персидские имена) погибли.

Корону марзбана Оболлы стоимостью «в сто тысяч драхм» отправили халифу, который подарил её Халиду. Сильно укреплённый город арабы взять не сумели и пошли на Хиру. Ко всем прочим бедствиям персов добавились какие-то события в Ктесифоне (возможно, боевые столкновения между сторонниками Хосрова V и Йездигерда III), свободных сил не было, и марзбан Хиры отступил с левого на правый берег Евфрата. Город, не имевший стен, был взят арабами в мае—июне 633 года. Мусульмане захватили ещё несколько городов и крепостей, на которые опиралась система обороны Вавилонии, а с жителями Среднего и Нижнего Вех-Кавада, евфратских областей, заключили договоры. Халид оставил им после уплаты джизьи имущество, «кроме принадлежавшего роду Хосроев и их сторонников», то есть государству. Отправляя письмо с требованием заключить такой договор, Халид довершил его устрашающим пассажем: «… в противном случае Тот, кроме Которого нет другого божества, пошлёт на вас людей, которым так же нравится умирать, как вам жить». Отсутствие Халида (тот отправился воевать с византийцами в Сирии) и смерть Абу Бакра (23 августа 634 года) не изменили общей картины. Арабы продолжали захват иранских территорий, хотя временами персам удавалось наносить мусульманам чувствительные поражения, например на время вернуть Хиру. Положение не спасло даже антиисламское восстание во вновь завоёванных областях, инспирированное персами. Мусульмане прочно утверждались в низовьях Евфрата, громя местное ополчение. Наконец Рустам выслал против арабов двенадцатитысячное регулярное войско под командованием опытного полководца Вахмана Джазвайха (Бахмана Джадуйе). 26 ноября 634 года иранские солдаты рассеяли мусульман, многие из которых утонули в Евфрате. Но развить успех помешали беспорядки в Ктесифоне — Рустам спешно отозвал туда Вахмана. Весной 635 года сильное арабское войско снова вторглось в Ирак, и персы оказались разбиты. Теперь это было уже не местное ополчение, а регулярные части, на вооружении которых состояли боевые слоны. Осенью того же года арабы захватили Оболлу.

Поскольку персы не только не обеспечивали порядок, но при случае сами грабили имущество местных жителей, те нередко принимали ислам, чтобы получить хотя бы какую-то защиту. Царским отрядам, правда, периодически удавалось вытеснить захватчиков из отдельных районов Месопотамии, но в целом власть шаха близ Евфрата держалась только в городах и замках местных дихканов, всю остальную территорию мусульмане безнаказанно разоряли. А в 636 году Иран постигла настоящая военная катастрофа.

Битва при Кадисии

До сих пор поражения несли части, либо укомплектованные в большинстве своём местными уроженцами-арабами, либо регулярные, но не очень большие по численности. Теперь же персы собрали в окрестностях Ктесифона сорокатысячное (по сегодняшним оценкам) войско со всего Ирана, от Сакастана до Дарбанда. Эта огромная по тем временам армия, сопровождаемая тремя десятками боевых слонов, оттеснила мусульман и заняла Хиру. Неподалёку, в районе крепости Кадисия стояли 25—30 тысяч воинов халифа под предводительством Саада ибн Абу Ваккаса. Несколько месяцев войска не переходили к решительным действиям. Персы отправили араба-разведчика к мусульманам, который, вернувшись доложил: «Я видел народ безобразный, босой, нагой, голодный, но весьма храбрый». Осторожный Рустам медлил, пытался вести переговоры, но мусульмане отказались уйти за выкуп. Не смогли договорится с ними и при дворе Йездигерда, куда, согласно легенде, прибыли четырнадцать посланников Саада. Мусульмане требовали уступить им завоёванные земли и обеспечить свободный проход в Месопотамию для торговли, а также принятия ислама царём и вельможами Ирана. Несмотря на непрерывную цепь военных поражений, для иранской знати требования диких, по их мнению, кочевников были совершенно неприемлемы. Оставалось сражение, которого всё сильнее и сильнее желал шах, и оно состоялось, по новейшим данным, 2 декабря 636 года под Кадисией. Битва была крайне ожесточённой и длилась четыре дня, причём к обеим сторонам подходили подкрепления. Арабы потеряли треть воинов, но в итоге армия персов была разбита, а её командующие, в том числе Вахман Джазвайх и Рустам, погибли. Это была двойная трагедия — Иран лишился не только резервов войска, но и решительного военачальника и царедворца, опоры трона Йездигерда III. В руках захватчиков оказалась древняя святыня Ирана — «стяг Каве», знамя, усыпанное драгоценными камнями.

Остатки разбитой у Кадусии армии собрались близ Вавилона. Арабы нанесли ей ещё одно поражение, после чего часть персидских отрядов ушла в свои провинции, а оставшихся брат Рустама Хурразд увёл для защиты столицы.

Падение Ктесифона

Последовавшее затем падение Ктесифона было настолько невероятным, что современникам данного события приходили на ум мысли о покровительстве мусульманам высших сил. Сначала арабы захватили близлежащий город Сабат, правитель которого не только сдал его без боя, но и помог захватчикам построить камнемёты, из которых мусульмане два месяца обстреливали Вех-Арташир (древнюю Селевкию) на правом берегу Тигра, напротив персидской столицы. В городе ощущалась нехватка продовольствия, и в одну из ночей Хурразд тайно переправил своё войско на левый берег Тигра, собственно в Ктесифон. Йездигерда III в осаждённой столице к тому времени не было — шах с казной и двором эвакуировался в Хульван.

Отступая на левый берег Тигра, персы разрушили мосты и забрали с собой все лодки. Переправа арабов в таких условиях была практически исключена: стоял март 637 года и Тигр широко разлился. Тем не менее боевой задор позволил им преодолеть реку: несколько сотен добровольцев переплыли Тигр, закрепились на отбитом у персов плацдарме и позволили переправится всей армии. Ошеломлённый таким исходом дела Хурразд после небольшой стычки оставил Ктесифон и отступил на восток, вслед за шахом.

Добыча, которую мусульмане нашли Ктесифоне и в обозах Сасанидских войск, превзошла все ожидания. Золото, серебро, драгоценные пряности, благовония, шёлк, утварь, одежды, ковры — всё это досталось армии, многие воины которой видели эти предметы впервые в жизни. От историка к историку кочуют рассказы о бедуинах, которые солили драгоценной камфорой пищу, не зная для чего она нужна, или меняли золото, ценности которого не представляли, на равный вес знакомого серебра. Добыча, за вычетом отосланной халифу пятины, была такой, что каждый всадник получил по 12000 драхм (около 48 кг серебра), а пехотинец — по 4000. Украшавший айвон дворца шахиншаха ковёр площадью около 900 м², на котором драгоценными камнями, золотом и серебром был вышит дивный сад, отослали ко двору халифа и там разрезали на куски, ибо халиф не располагал помещением, где такой ковёр можно было использовать целиком.

Битва при Джалуле

Лихорадочно ища союзников, персы обратились даже к танскому Китаю, но безуспешно — приняв их посольство в Чанъани (638 год) император Тай-цзун в помощи отказал, хотя и выразил готовность принять беженцев.

Поразительно то, что арабы, которые для персов были дикими и презираемыми племенами, «пожирателями саранчи» (это прозвище — малаххор — сохранилось в фарси и сегодня), громили не только Сасанидский Иран, но и его грозного соперника — Византию, две сильнейшие мировые державы одновременно. В 634 году арабы мощным натиском разбили византийские войска в Сирии, а годом позже, в августе или сентябре 635 года они вступили в Дамаск. В августе 636 года, после уничтожения византийской армии на реке Ярмук, былой победитель персов император Ираклий I с возгласом «Прощай Сирия!» оставил Антиохию, столицу ромейского Востока. В 638 году пал Иерусалим, а в 641 году — Александрия.

Тем временем персидская армия укрепила лагерь близ города Джалула, в полутора сотнях километров севернее Ктесифона. С севера, из Мидии, сюда начали собираться подкрепления. Арабские историки указывают, что персы в храмах огня давали клятву стоять насмерть. Но клятвы не помогли — арабы (в основном ветераны кампаний Мухаммеда) скоро подошли к Джалуле и после нескольких месяцев осады и стычек взяли штурмом персидский лагерь, преграждавший путь на север в узкой долине реки Диялы. Командовавший персами Хурразд погиб в сражении. Защищать шаха было некому, и Йездигерд отступил далее — сперва в Хамадан или Рей, а далее — то ли в Нехавенд, то ли в Стахр.

Сопротивление арабам на местах

Сопротивление арабам возглавил Хурмузан (Хормиздан), марзбан Хузистана. Однако в конце концов, после череды тяжёлых боёв, мусульмане подчинили Хузистан. Отряд знатных воинов, который шах направил на подмогу персам, перешёл в ислам, а сам марзбан был осаждён в Тустаре. Город пал вследствие предательства, население его подверглось резне, а Хурмузан, отступив в цитадель, вскоре сдался на милость халифа (639 год). Известна легенда, согласно которой доставленный к Умару Хурмузан попросил напиться. Когда же ему принесли чашу с водой, тот обратился к халифу и сказал: «Боюсь, ты убьёшь меня, когда я буду пить». — «Не бойся ничего, пока не выпьешь её», — ответил Умар, и перс тут же выбросил чашу, заявив, что теперь он получил помилование. Умар, скрепя сердце, подтвердил это. Хурмузан принял ислам и стал его советником.

После разгрома Хурмузана арабам была открыта дорога в Парс. Йездигерд тем временем с трудом собирал войска для обороны Западного Ирана и ничем помочь не мог. Марзбан Парса был разбит и пал на поле боя (640 год). Правда, сам Стахр арабы занять не смогли — не хватило сил. Зато в том же 640 году они разорили Двин — столицу персидской Армении.

Воспользовавшись ослаблением шаха, многие окраинные владетели отложились от него. Авторитет царя пал настолько, что правитель Рея, где в один из моментов находился двор, будто бы самовольно взял печать шаха и составил от имени царя дарственную грамоту на своё имя «на всё, что ему нравилось». Так или иначе, но странствия шаха продолжились. Отказавшись от предложения владыки Табаристана отсидеться в этой суровой местности (правда, шах отблагодарил, пожаловав правителю титул спахбада), Йездигерд III обосновался в Джее (Исфахане).

Битва при Нехавенде

Последняя попытка централизованно отразить нашествие мусульман была предпринята весной 642 года. Тогда в Нехавенде собралось большое сасанидское войско, численность которого, по свидетельству арабских историков. составляла от 60 до 150 тысяч человек (по оценке нынешних исследователей, она была куда скромнее). Это были остатки регулярной армии и ополчение провинций, не захваченных арабами, — Хорасана, Сакастана, Парса, Кермана. Мусульмане, узнав о численности персов, дополнительно призвали для борьбы треть воинов своей страны, а также союзников (арабов-немусульман) и подошли к Нехавенду, перерезав дороги из Парса и Исфахана в Мидию. Жители земель, по которым шли враги, бросили свои жилища, земли близ Нехавенда обезлюдели. Город и войсковой лагерь неподалёку были сильно укреплены. Переговоры, как и ранее, провалились. В результате трёхдневной битвы погиб арабский военачальник ан-Нуман ибн Мукаррин, но персы были разбиты. Особенно тяжёлые потери понесли пехотинцы, которых перед сражением сковали цепями вместе по 5—10 человек (способ, нередко применявшийся военачальниками Средневековья). Правитель Нехавенда сдал город, а остатки войска бежали в Хамадан, где военачальники заключили с арабами мирный договор. Их примеру последовала вся Мидия. Разгром оказался ещё тяжелее, чем у Кадисии, и произошло это в центре страны. Персидские войска в Северном Иране возглавил марзбан Адурбадагана Исфендийяр, брат Рустама, но традиционно безуспешно.

После этого у Йездигерда фактически не осталось своего войска. С огромным штатом придворных, прислуги, музыкантов, танцовщиц и наложниц он переезжал от одного местного правителя к другому, с каждым годом удаляясь всё дальше и дальше на восток. Влиятельные князья один за другим признавали власть арабов. Последующие поколения иранцев воспринимали это событие как поворотный момент своей истории. В частности Фирдоуси закончил свою знаменитую поэму «Шахнаме» такими словами:

...И век настал великого Омара И стих Корана зазвучал с минбара.

</div>

— Фирдоуси. «Шахнаме»

</blockquote>

Подчинение арабами захваченных территорий

Походы арабов не были простым набегом. Халиф Умар строго следил за тем, чтобы разграблению подвергалось лишь имущество «врагов», или бесхозные, брошенные владетелями имения. С жителями завоёванных городов и областей мусульмане заключали договоры. Государственное имущество, в первую очередь земли, Умар оставлял за казной, не допуская распределения. Зороастрийцы и христиане обязывались уплачивать ежегодный налог — джизью; в обмен они получали ту защиту, которую им уже не мог обеспечить шахиншах. Знатные люди, считавшие ниже своего достоинства платить джизью, имели возможность в течение нескольких месяцев уехать туда, где сохранялась власть Йездигерда III. Персы, принявшие ислам, джизью не платили и де-юре обладали равными со всеми мусульманами правами (в реальной иерархии исламского государства они, конечно, занимали низший уровень). Впрочем, на заре своего могущества арабы относились к покорённым зороастрийцам более или менее терпимо. Хотя Мухаммед не перечислял их в составе «людей писания», но в ходу были свидетельства о том, что Мухаммед якобы ответил на этот вопрос устно — считать «людьми писания». Во всяком случае, практика раннего халифата по отношению к ним была именно такой: плати налоги и — живи.

В ноябре 644 года перс-раб зарезал халифа Умара. Однако это никак не изменило общее течение дел: примерно к 645 году или чуть позже под властью арабов оказались и Рей и Исфахан, а к концу 40-х годов — Мидия, Вавилония, Керман, Сакастан, Парс. Последний крупный очаг сопротивления, Стахр, пал около 650 года. Потомки древних родов персидской знати, заперевшиеся в цитадели, оказали яростное сопротивление, но она была взята штурмом, большая часть защитников вырезана, и реки крови буквально текли из под городских ворот. Согласно легенде, предводитель мусульман Абдаллах ибн Амир, разгневанный большими потерями, поклялся убивать персов до тех пор, пока кровь не потечёт из-под городских ворот. И тогда уставшие от резни арабы полили улицы водой, которая, смешавшись с кровью, и потекла из-под ворот, — так остановили битву.

Находясь под впечатлением колоссальных успехов арабов, автор позднейшей сирийской хроники, повествуя о событиях, происходивших после битвы у Кадисии, записал:

«Персы обратились в бегство, а арабы не перестали преследовать их до ворот Ктесифона. Персы собрали вновь второй сбор и срезали мосты через Тигр, чтобы арабы не могли их перейти. Затем приехали арабы на своих конях. Они восхищались и говорили друг другу: „Бог, который помог нам на земле, он спасет нас и на водах“, и они въехали верхом в Тигр, перебрались и переехали, и ни один из них, ни из их животных не погиб. Они напали на лагерь персов, преследовали и убивали их, забрали добычу их лагеря. Они захватили Ктесифон, захватили его сокровища и хранилища вместе с царскими людьми и людьми богатых.
Вновь собрал Яздегерд третий сбор в месте, называемом Гаула (Джалула), но и там настигли их арабы, преследовали их и убивали их. Вновь собрали персы четвёртый сбор на горе Мидии у города, называемого Нехавенд, и вновь пришли арабы и прикончили их мечом. Овладели арабы царством персидским в один год. Яздегерд бежал в землю Сегистан».

Конечно, хроника преувеличивает: как рассказано выше, Иран сопротивлялся арабскому нашествию в общей сложности более двух десятилетий. И несмотря на впечатляющие победы, подчинение и исламизацию части дихкан, завоевание страны было для мусульман делом отнюдь не лёгким. Помимо кровопролитных сражений с войсками шахиншаха, арабам приходилось повсеместно выдерживать «бои местного значения» с отрядами разного рода провинциальных правителей и дихканов. При этом одни и те же районы и города приходилось завоёвывать по нескольку раз, так как и покорённые жители неоднократно восставали. Однако после поражений при Кадисии, Джалуле, Нехавенде и подчинения крупных городов организованное сопротивление прекратилось. Нам, правда, мало что известно о взаимоотношениях между различными частями державы, кроме того, что страна распалась на независимые области, которые арабы постепенно подчиняли себе. Ат-Табари так описывает последствия нехавендской катастрофы: «…у них, то есть персов, не было больше объединения, и население каждой провинции воевало со своими врагами у себя в провинции». Владения эти, возможно, и признавали Йездигерда III верховным властителем (даже чеканили его монету), но реальной власти там шах не имел. Он, охрана и двор перемещались по ещё не завоёванным арабами районам, требуя денег и воинов, и рассказы, порой противоречивые, об этих скитаниях донесли до нас мусульманские историки. Кое-что шах получал, но для полномасштабного отражения агрессии этого уже не хватало, а главное — сам Йездигерд не был тем правителем, который мог спасти Иран. Йездигерд был начитанным и культурным, однако его высокомерие, гордыня и неумение сопоставлять свои требования с реальным положением привели к тому, что шах с завидным постоянством ссорился со своими наместниками и его влияние падало по мере того, как он, преследуемый завоевателями, перебирался из города в город. На каждом новом месте он вёл себя так, как будто по-прежнему был всесильным владыкой страны, а не убегающим от врагов изгнанником, что в сочетании с военными неудачами отвратило от царя многих.

Гибель Йездигерда

Мало-помалу маршрут странствий царя привёл его на на окраину бывшей великой державы — в Мерв. Он прибыл туда, привезя с собой остатки сокровищницы и обширную библиотеку. Марзбан Махуйе организовал Йездигерду замечательный приём, но, как сходятся большинство средневековых историков, его покорность была неискренней: марзбан желал овладеть казной шаха. Среди приглашённых ко двору был тюркский князь Бижан-Тархан (у арабских историков — Низак-Тархан), предоставивший помощь своей дружины. Шах принял его с честью, но когда тюрк попросил у Йездигерда в жёны его дочь, тот возмутился. «Ты только раб из рабов моих, — написал он в ответ, — что дало тебе смелость свататься ко мне?» Махуйе, разжигая обиду Бижан-Тархана, прокомментировал царское послание так: «Это тот, кто прибыл разбитым изгнанником и ты облагодетельствовал его, (желая) чтобы вернулось к нему его царство, (и вот) он написал тебе то, что написал». И они сговорились убить его.

Тюрки напали на немногочисленную свиту шаха и разогнали её. Йездигерд устремился в Мерв, но марзбан приказал запереть перед ним ворота. Усталый шах решил заночевать на какой-то мельнице в окрестностях города и попросил хозяина его спрятать, а мельницу запереть и не работать на ней. Тот ответил, что если ему заплатят за вынужденный простой 4 драхмы, он откроет двери. Шах дал деньги и вошёл. А ночью мельник, то ли надеясь на поощрение Махуйе, то ли (что скорее) по собственному почину (его соблазнили драгоценности царя) совершил неслыханное для перса святотатство — зарезал гостя-Сасанида во сне, а труп бросил в арык, где его и обнаружили. Так бесславно закончилась история великого рода Сасанидов.

Похороны Йездигерда и строительство мавзолея для его тела неподалёку от Мерва организовал несторианский епископ Илия — в память о том, что бабка шаха Ширин была христианкой. Махуйе, за причастность к убийству шаха, тюрки Бижана отрубили руки и ноги, отрезали уши и нос и оставили умирать на солнцепёке. Затем труп Махуйе сожгли на костре, вместе с тремя его сыновьями.

Отметим, что события того времени, происходившие в Хорасане, имеют несколько версий, пересказанных Ат-Табари. Одна из версий, в частности, передаёт, что Йездигерд после взятия Мерва — последнего прибежища шахиншаха — привёл на помощь войска тюрок и согдийцев, которых арабы разгромили. Йездигерд якобы намеривался уйти к тюркам или в Китай, но войско шаха прогнало его, передало царскую казну мусульманам и приняло ислам. Бежавший шах укрылся на мельнице, но тут был застигнут посланными вдогонку всадниками. Они напали на него, когда он ел на поле около мельницы, и убили его, а труп бросили в канал. В позднее время возникла легенда о том, что корона Йездигерда III была отправлена в Мекку.

В Средние века зороастрийцы применяли летосчисление по «эре Йездигерда», с 16 июня 632 года, или «после Йездигерда» — с 11 июня 652 года, когда начался первый зороастрийский год после его гибели.

При Йездигерде III неким Данишваром была собрана и записана «Хвадай-намаг» («Книга владык») — история Ираншахра, не дошедшая до наших дней в оригинале, но сохранённая гением Фирдоуси в виде «Шахнаме», вольного поэтического переложения.

Окончательное покорение Ирана и причины его падения

Иран пал с самой вершины могущества, по историческим масштабам, в одночасье. Причины этого не были видны современникам, но остались предметом размышлений для потомков. Низам аль-Мульк, визирь двух сельжукских правителей XI века, записал в своей книге «Сиасет-наме» грустную, но красивую в своей образности фразу:

Говорят, что Иездеджерд, сын Шахриара отправил посланника к повелителю правоверных Омару, — милость господня над ним! — говоря: «Во всем мире нет двора более многолюдного, чем наш двор, нет казнохранилища более благоустроенного, чем наше казнохранилище, нет войска более отважного, чем наше войско, никто не имеет столько людей и снаряжения, сколько находится у нас». Омар послал ответ: «Да, двор ваш — многолюден, но челобитчиками; ваше казнохранилище благоустроено, но неправильными налогами; ваше войско отважно, но непослушливо. Когда уходит державность, не приносит пользы снаряжение и многолюдство. И все это является доказательством вашей бездержавности».

Островки Сасанидского Ирана исчезали один за другим. В 651 году пал Абаршахр, годом позже арабам без боя покорился Мерв. К 653 году под их властью оказались такие отдалённые области Хорасана, как Балх. После подавления последнего крупного восстания иранцев, которое в том же Хорасане возглавил, собрав сорокатысячное ополчение, один из Каренов, о сколь-нибудь массовом сопротивлении говорить уже не приходилось.

Во время междоусобиц, вспыхнувших в Халифате после гибели халифа Усмана (656 год), некоторые области Ирана вновь восстали, но арабам достаточно быстро удалось их усмирить. Примерно тогда же сын Йездигерда III Пероз при поддержке китайской империи Тан был провозглашён шахом в Тохаристане. Но время Сасанидов прошло. Четвёртый халиф Али организовал на Восток карательную экспедицию. Взяв Абаршахр, мусульмане захватили одну или нескольких дочерей последнего сасанидского царя, не причинив им, впрочем, никакого вреда. Отголоском этих событий служит сообщение персидского историка ад-Динавари о том, что сопротивление возглавляла дочь Йездигерда. Вообще с дочерью (дочерьми) последнего шахиншаха связано много преданий, в которых они выступают связывающим звеном между Ираном старым и Ираном новым. Так, есть рассказ средневекового историка Хузали о том, что внучка Йездигерда (дочь его сына, родившегося от наложницы в Мерве) стала женой халифа аль-Валида I таким образом правнук последнего Сасанидского царя стал халифом Язидом III. Но более важной является другая история. В Средние века иранские шииты с глубоким уважением относились к царевне (шахрбану) Джаханшах, дочери Йездигерда III, чья гробница располагалась в окрестностях Рея. Согласно преданию, она под именем Сулафы стала женой имама Хусейна (принявшего мученискую смерть в битве под Кербелой в октябре 680 года) и матерью четвёртого имама — его сына Али ибн Хусейна Младшего (ал-Асгара).

Разбитый арабами Пероз отступил в Китай, где через несколько лет умер, имея китайский военный чин. Его сыну Нарсе удалось опять-таки с помощью китайцев взять на какое-то время Балх, но в начале VIII века город был окончательно захвачен арабами. Нарсе, как и отец, возвратился в Китай, а следы его потомков затерялись навсегда. В конечном итоге знатные эмигранты из Ирана, не желавшие признавать новую власть и веру, рассеялись по всему Востоку, вплоть до Китая и Японии.

Последними осколками Сасанидского государства можно считать Табаристан и Гурган, которые мусульмане не могли подчинить силой, несмотря на несколько экспедиций: Гурган — до 717 года, а Табаристан по крайней мере до 760-х годов.

Литература

• Дашков С. Б. Цари царей — Сасаниды. История Ирана III — VII вв. в легендах, исторических хрониках и современных исследованиях. — М.: СМИ-АЗИЯ, 2008. — 352 с. — 4000 экз. — ISBN 978-5-91660-001-8.
• Колесников А. И. Завоевание Ирана арабами. — М.: Наука, 1982. — С. 86-88, 131—144.

Ссылки

• Ездегерд или Ездедиерд // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Предшественник: Ормизд VI

Правитель Персии 632 — 651

Преемник: Усман ибн Аффан

Правители раннесредневекового Ирана (Сасаниды¹)

Сасан • Папак • Ардашир Папакан • Шапур I • Ормизд I • Бахрам I • Бахрам II • Бахрам III • Нарсе • Ормизд II • Шапур II • Арташир II • Шапур III • Бахрам IV • Йездигерд I • Бахрам V • Йездигерд II • Ормизд III • Пероз • Балаш • Кавад I • Замасп • Хосров I Ануширван • Ормизд IV • Бахрам VI • Хосров II Парвиз • Кавад II • Арташир III • Шахрвараз • Борандохт • Азармедохт • Йездигерд III ¹выделенные шрифтом маленького размера не относятся к этой династии

Отрывок, характеризующий Йездегерд III

Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же долгами, которые кредиторы требовали с отца.
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину.
Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился у Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом привык к нему, иногда ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа, давал ему деньги.
Анатоль, как справедливо говорил про него Шиншин, с тех пор как приехал в Москву, сводил с ума всех московских барынь в особенности тем, что он пренебрегал ими и очевидно предпочитал им цыганок и французских актрис, с главою которых – mademoiselle Georges, как говорили, он был в близких сношениях. Он не пропускал ни одного кутежа у Данилова и других весельчаков Москвы, напролет пил целые ночи, перепивая всех, и бывал на всех вечерах и балах высшего света. Рассказывали про несколько интриг его с московскими дамами, и на балах он ухаживал за некоторыми. Но с девицами, в особенности с богатыми невестами, которые были большей частью все дурны, он не сближался, тем более, что Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близких друзей его, был два года тому назад женат. Два года тому назад, во время стоянки его полка в Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей дочери.
Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.
Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.


Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
– Я этих модных церквей не люблю, – говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. – Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
Когда напились кофе после обедни, в гостиной с снятыми чехлами, Марье Дмитриевне доложили, что карета готова, и она с строгим видом, одетая в парадную шаль, в которой она делала визиты, поднялась и объявила, что едет к князю Николаю Андреевичу Болконскому, чтобы объясниться с ним насчет Наташи.
После отъезда Марьи Дмитриевны, к Ростовым приехала модистка от мадам Шальме, и Наташа, затворив дверь в соседней с гостиной комнате, очень довольная развлечением, занялась примериваньем новых платьев. В то время как она, надев сметанный на живую нитку еще без рукавов лиф и загибая голову, гляделась в зеркало, как сидит спинка, она услыхала в гостиной оживленные звуки голоса отца и другого, женского голоса, который заставил ее покраснеть. Это был голос Элен. Не успела Наташа снять примериваемый лиф, как дверь отворилась и в комнату вошла графиня Безухая, сияющая добродушной и ласковой улыбкой, в темнолиловом, с высоким воротом, бархатном платье.
– Ah, ma delicieuse! [О, моя прелестная!] – сказала она красневшей Наташе. – Charmante! [Очаровательна!] Нет, это ни на что не похоже, мой милый граф, – сказала она вошедшему за ней Илье Андреичу. – Как жить в Москве и никуда не ездить? Нет, я от вас не отстану! Нынче вечером у меня m lle Georges декламирует и соберутся кое кто; и если вы не привезете своих красавиц, которые лучше m lle Georges, то я вас знать не хочу. Мужа нет, он уехал в Тверь, а то бы я его за вами прислала. Непременно приезжайте, непременно, в девятом часу. – Она кивнула головой знакомой модистке, почтительно присевшей ей, и села на кресло подле зеркала, живописно раскинув складки своего бархатного платья. Она не переставала добродушно и весело болтать, беспрестанно восхищаясь красотой Наташи. Она рассмотрела ее платья и похвалила их, похвалилась и своим новым платьем en gaz metallique, [из газа цвета металла,] которое она получила из Парижа и советовала Наташе сделать такое же.
– Впрочем, вам все идет, моя прелестная, – говорила она.
С лица Наташи не сходила улыбка удовольствия. Она чувствовала себя счастливой и расцветающей под похвалами этой милой графини Безуховой, казавшейся ей прежде такой неприступной и важной дамой, и бывшей теперь такой доброй с нею. Наташе стало весело и она чувствовала себя почти влюбленной в эту такую красивую и такую добродушную женщину. Элен с своей стороны искренно восхищалась Наташей и желала повеселить ее. Анатоль просил ее свести его с Наташей, и для этого она приехала к Ростовым. Мысль свести брата с Наташей забавляла ее.
Несмотря на то, что прежде у нее была досада на Наташу за то, что она в Петербурге отбила у нее Бориса, она теперь и не думала об этом, и всей душой, по своему, желала добра Наташе. Уезжая от Ростовых, она отозвала в сторону свою protegee.
– Вчера брат обедал у меня – мы помирали со смеху – ничего не ест и вздыхает по вас, моя прелесть. Il est fou, mais fou amoureux de vous, ma chere. [Он сходит с ума, но сходит с ума от любви к вам, моя милая.]
Наташа багрово покраснела услыхав эти слова.
– Как краснеет, как краснеет, ma delicieuse! [моя прелесть!] – проговорила Элен. – Непременно приезжайте. Si vous aimez quelqu'un, ma delicieuse, ce n'est pas une raison pour se cloitrer. Si meme vous etes promise, je suis sure que votre рromis aurait desire que vous alliez dans le monde en son absence plutot que de deperir d'ennui. [Из того, что вы любите кого нибудь, моя прелестная, никак не следует жить монашенкой. Даже если вы невеста, я уверена, что ваш жених предпочел бы, чтобы вы в его отсутствии выезжали в свет, чем погибали со скуки.]
«Стало быть она знает, что я невеста, стало быть и oни с мужем, с Пьером, с этим справедливым Пьером, думала Наташа, говорили и смеялись про это. Стало быть это ничего». И опять под влиянием Элен то, что прежде представлялось страшным, показалось простым и естественным. «И она такая grande dame, [важная барыня,] такая милая и так видно всей душой любит меня, думала Наташа. И отчего не веселиться?» думала Наташа, удивленными, широко раскрытыми глазами глядя на Элен.
К обеду вернулась Марья Дмитриевна, молчаливая и серьезная, очевидно понесшая поражение у старого князя. Она была еще слишком взволнована от происшедшего столкновения, чтобы быть в силах спокойно рассказать дело. На вопрос графа она отвечала, что всё хорошо и что она завтра расскажет. Узнав о посещении графини Безуховой и приглашении на вечер, Марья Дмитриевна сказала:
– С Безуховой водиться я не люблю и не посоветую; ну, да уж если обещала, поезжай, рассеешься, – прибавила она, обращаясь к Наташе.


Граф Илья Андреич повез своих девиц к графине Безуховой. На вечере было довольно много народу. Но всё общество было почти незнакомо Наташе. Граф Илья Андреич с неудовольствием заметил, что всё это общество состояло преимущественно из мужчин и дам, известных вольностью обращения. M lle Georges, окруженная молодежью, стояла в углу гостиной. Было несколько французов и между ними Метивье, бывший, со времени приезда Элен, домашним человеком у нее. Граф Илья Андреич решился не садиться за карты, не отходить от дочерей и уехать как только кончится представление Georges.
Анатоль очевидно у двери ожидал входа Ростовых. Он, тотчас же поздоровавшись с графом, подошел к Наташе и пошел за ней. Как только Наташа его увидала, тоже как и в театре, чувство тщеславного удовольствия, что она нравится ему и страха от отсутствия нравственных преград между ею и им, охватило ее. Элен радостно приняла Наташу и громко восхищалась ее красотой и туалетом. Вскоре после их приезда, m lle Georges вышла из комнаты, чтобы одеться. В гостиной стали расстанавливать стулья и усаживаться. Анатоль подвинул Наташе стул и хотел сесть подле, но граф, не спускавший глаз с Наташи, сел подле нее. Анатоль сел сзади.
M lle Georges с оголенными, с ямочками, толстыми руками, в красной шали, надетой на одно плечо, вышла в оставленное для нее пустое пространство между кресел и остановилась в ненатуральной позе. Послышался восторженный шопот. M lle Georges строго и мрачно оглянула публику и начала говорить по французски какие то стихи, где речь шла о ее преступной любви к своему сыну. Она местами возвышала голос, местами шептала, торжественно поднимая голову, местами останавливалась и хрипела, выкатывая глаза.
– Adorable, divin, delicieux! [Восхитительно, божественно, чудесно!] – слышалось со всех сторон. Наташа смотрела на толстую Georges, но ничего не слышала, не видела и не понимала ничего из того, что делалось перед ней; она только чувствовала себя опять вполне безвозвратно в том странном, безумном мире, столь далеком от прежнего, в том мире, в котором нельзя было знать, что хорошо, что дурно, что разумно и что безумно. Позади ее сидел Анатоль, и она, чувствуя его близость, испуганно ждала чего то.
После первого монолога всё общество встало и окружило m lle Georges, выражая ей свой восторг.
– Как она хороша! – сказала Наташа отцу, который вместе с другими встал и сквозь толпу подвигался к актрисе.
– Я не нахожу, глядя на вас, – сказал Анатоль, следуя за Наташей. Он сказал это в такое время, когда она одна могла его слышать. – Вы прелестны… с той минуты, как я увидал вас, я не переставал….
– Пойдем, пойдем, Наташа, – сказал граф, возвращаясь за дочерью. – Как хороша!
Наташа ничего не говоря подошла к отцу и вопросительно удивленными глазами смотрела на него.
После нескольких приемов декламации m lle Georges уехала и графиня Безухая попросила общество в залу.
Граф хотел уехать, но Элен умоляла не испортить ее импровизированный бал. Ростовы остались. Анатоль пригласил Наташу на вальс и во время вальса он, пожимая ее стан и руку, сказал ей, что она ravissante [обворожительна] и что он любит ее. Во время экосеза, который она опять танцовала с Курагиным, когда они остались одни, Анатоль ничего не говорил ей и только смотрел на нее. Наташа была в сомнении, не во сне ли она видела то, что он сказал ей во время вальса. В конце первой фигуры он опять пожал ей руку. Наташа подняла на него испуганные глаза, но такое самоуверенно нежное выражение было в его ласковом взгляде и улыбке, что она не могла глядя на него сказать того, что она имела сказать ему. Она опустила глаза.
– Не говорите мне таких вещей, я обручена и люблю другого, – проговорила она быстро… – Она взглянула на него. Анатоль не смутился и не огорчился тем, что она сказала.
– Не говорите мне про это. Что мне зa дело? – сказал он. – Я говорю, что безумно, безумно влюблен в вас. Разве я виноват, что вы восхитительны? Нам начинать.
Наташа, оживленная и тревожная, широко раскрытыми, испуганными глазами смотрела вокруг себя и казалась веселее чем обыкновенно. Она почти ничего не помнила из того, что было в этот вечер. Танцовали экосез и грос фатер, отец приглашал ее уехать, она просила остаться. Где бы она ни была, с кем бы ни говорила, она чувствовала на себе его взгляд. Потом она помнила, что попросила у отца позволения выйти в уборную оправить платье, что Элен вышла за ней, говорила ей смеясь о любви ее брата и что в маленькой диванной ей опять встретился Анатоль, что Элен куда то исчезла, они остались вдвоем и Анатоль, взяв ее за руку, нежным голосом сказал:
– Я не могу к вам ездить, но неужели я никогда не увижу вас? Я безумно люблю вас. Неужели никогда?… – и он, заслоняя ей дорогу, приближал свое лицо к ее лицу.
Блестящие, большие, мужские глаза его так близки были от ее глаз, что она не видела ничего кроме этих глаз.
– Натали?! – прошептал вопросительно его голос, и кто то больно сжимал ее руки.
– Натали?!
«Я ничего не понимаю, мне нечего говорить», сказал ее взгляд.
Горячие губы прижались к ее губам и в ту же минуту она почувствовала себя опять свободною, и в комнате послышался шум шагов и платья Элен. Наташа оглянулась на Элен, потом, красная и дрожащая, взглянула на него испуганно вопросительно и пошла к двери.
– Un mot, un seul, au nom de Dieu, [Одно слово, только одно, ради Бога,] – говорил Анатоль.
Она остановилась. Ей так нужно было, чтобы он сказал это слово, которое бы объяснило ей то, что случилось и на которое она бы ему ответила.
– Nathalie, un mot, un seul, – всё повторял он, видимо не зная, что сказать и повторял его до тех пор, пока к ним подошла Элен.
Элен вместе с Наташей опять вышла в гостиную. Не оставшись ужинать, Ростовы уехали.
Вернувшись домой, Наташа не спала всю ночь: ее мучил неразрешимый вопрос, кого она любила, Анатоля или князя Андрея. Князя Андрея она любила – она помнила ясно, как сильно она любила его. Но Анатоля она любила тоже, это было несомненно. «Иначе, разве бы всё это могло быть?» думала она. «Ежели я могла после этого, прощаясь с ним, улыбкой ответить на его улыбку, ежели я могла допустить до этого, то значит, что я с первой минуты полюбила его. Значит, он добр, благороден и прекрасен, и нельзя было не полюбить его. Что же мне делать, когда я люблю его и люблю другого?» говорила она себе, не находя ответов на эти страшные вопросы.


Пришло утро с его заботами и суетой. Все встали, задвигались, заговорили, опять пришли модистки, опять вышла Марья Дмитриевна и позвали к чаю. Наташа широко раскрытыми глазами, как будто она хотела перехватить всякий устремленный на нее взгляд, беспокойно оглядывалась на всех и старалась казаться такою же, какою она была всегда.
После завтрака Марья Дмитриевна (это было лучшее время ее), сев на свое кресло, подозвала к себе Наташу и старого графа.
– Ну с, друзья мои, теперь я всё дело обдумала и вот вам мой совет, – начала она. – Вчера, как вы знаете, была я у князя Николая; ну с и поговорила с ним…. Он кричать вздумал. Да меня не перекричишь! Я всё ему выпела!
– Да что же он? – спросил граф.
– Он то что? сумасброд… слышать не хочет; ну, да что говорить, и так мы бедную девочку измучили, – сказала Марья Дмитриевна. – А совет мой вам, чтобы дела покончить и ехать домой, в Отрадное… и там ждать…
– Ах, нет! – вскрикнула Наташа.
– Нет, ехать, – сказала Марья Дмитриевна. – И там ждать. – Если жених теперь сюда приедет – без ссоры не обойдется, а он тут один на один с стариком всё переговорит и потом к вам приедет.
Илья Андреич одобрил это предложение, тотчас поняв всю разумность его. Ежели старик смягчится, то тем лучше будет приехать к нему в Москву или Лысые Горы, уже после; если нет, то венчаться против его воли можно будет только в Отрадном.
– И истинная правда, – сказал он. – Я и жалею, что к нему ездил и ее возил, – сказал старый граф.
– Нет, чего ж жалеть? Бывши здесь, нельзя было не сделать почтения. Ну, а не хочет, его дело, – сказала Марья Дмитриевна, что то отыскивая в ридикюле. – Да и приданое готово, чего вам еще ждать; а что не готово, я вам перешлю. Хоть и жалко мне вас, а лучше с Богом поезжайте. – Найдя в ридикюле то, что она искала, она передала Наташе. Это было письмо от княжны Марьи. – Тебе пишет. Как мучается, бедняжка! Она боится, чтобы ты не подумала, что она тебя не любит.
– Да она и не любит меня, – сказала Наташа.
– Вздор, не говори, – крикнула Марья Дмитриевна.
– Никому не поверю; я знаю, что не любит, – смело сказала Наташа, взяв письмо, и в лице ее выразилась сухая и злобная решительность, заставившая Марью Дмитриевну пристальнее посмотреть на нее и нахмуриться.
– Ты, матушка, так не отвечай, – сказала она. – Что я говорю, то правда. Напиши ответ.
Наташа не отвечала и пошла в свою комнату читать письмо княжны Марьи.
Княжна Марья писала, что она была в отчаянии от происшедшего между ними недоразумения. Какие бы ни были чувства ее отца, писала княжна Марья, она просила Наташу верить, что она не могла не любить ее как ту, которую выбрал ее брат, для счастия которого она всем готова была пожертвовать.
«Впрочем, писала она, не думайте, чтобы отец мой был дурно расположен к вам. Он больной и старый человек, которого надо извинять; но он добр, великодушен и будет любить ту, которая сделает счастье его сына». Княжна Марья просила далее, чтобы Наташа назначила время, когда она может опять увидеться с ней.
Прочтя письмо, Наташа села к письменному столу, чтобы написать ответ: «Chere princesse», [Дорогая княжна,] быстро, механически написала она и остановилась. «Что ж дальше могла написать она после всего того, что было вчера? Да, да, всё это было, и теперь уж всё другое», думала она, сидя над начатым письмом. «Надо отказать ему? Неужели надо? Это ужасно!»… И чтоб не думать этих страшных мыслей, она пошла к Соне и с ней вместе стала разбирать узоры.
После обеда Наташа ушла в свою комнату, и опять взяла письмо княжны Марьи. – «Неужели всё уже кончено? подумала она. Неужели так скоро всё это случилось и уничтожило всё прежнее»! Она во всей прежней силе вспоминала свою любовь к князю Андрею и вместе с тем чувствовала, что любила Курагина. Она живо представляла себя женою князя Андрея, представляла себе столько раз повторенную ее воображением картину счастия с ним и вместе с тем, разгораясь от волнения, представляла себе все подробности своего вчерашнего свидания с Анатолем.
«Отчего же бы это не могло быть вместе? иногда, в совершенном затмении, думала она. Тогда только я бы была совсем счастлива, а теперь я должна выбрать и ни без одного из обоих я не могу быть счастлива. Одно, думала она, сказать то, что было князю Андрею или скрыть – одинаково невозможно. А с этим ничего не испорчено. Но неужели расстаться навсегда с этим счастьем любви князя Андрея, которым я жила так долго?»
– Барышня, – шопотом с таинственным видом сказала девушка, входя в комнату. – Мне один человек велел передать. Девушка подала письмо. – Только ради Христа, – говорила еще девушка, когда Наташа, не думая, механическим движением сломала печать и читала любовное письмо Анатоля, из которого она, не понимая ни слова, понимала только одно – что это письмо было от него, от того человека, которого она любит. «Да она любит, иначе разве могло бы случиться то, что случилось? Разве могло бы быть в ее руке любовное письмо от него?»
Трясущимися руками Наташа держала это страстное, любовное письмо, сочиненное для Анатоля Долоховым, и, читая его, находила в нем отголоски всего того, что ей казалось, она сама чувствовала.
«Со вчерашнего вечера участь моя решена: быть любимым вами или умереть. Мне нет другого выхода», – начиналось письмо. Потом он писал, что знает про то, что родные ее не отдадут ее ему, Анатолю, что на это есть тайные причины, которые он ей одной может открыть, но что ежели она его любит, то ей стоит сказать это слово да , и никакие силы людские не помешают их блаженству. Любовь победит всё. Он похитит и увезет ее на край света.
«Да, да, я люблю его!» думала Наташа, перечитывая в двадцатый раз письмо и отыскивая какой то особенный глубокий смысл в каждом его слове.
В этот вечер Марья Дмитриевна ехала к Архаровым и предложила барышням ехать с нею. Наташа под предлогом головной боли осталась дома.


Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и, к удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящею на диване. На столе подле нее лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.
Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая объяснения того, что она читала, и не находила его. Лицо было тихое, кроткое и счастливое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня, бледная и дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.
«Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко? Неужели она разлюбила князя Андрея? И как могла она допустить до этого Курагина? Он обманщик и злодей, это ясно. Что будет с Nicolas, с милым, благородным Nicolas, когда он узнает про это? Так вот что значило ее взволнованное, решительное и неестественное лицо третьего дня, и вчера, и нынче, думала Соня; но не может быть, чтобы она любила его! Вероятно, не зная от кого, она распечатала это письмо. Вероятно, она оскорблена. Она не может этого сделать!»
Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь в ее лицо.
– Наташа! – сказала она чуть слышно.
Наташа проснулась и увидала Соню.
– А, вернулась?
И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.
– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?