Гайомарт

Гайомарт (авест. Gayō Marətan; пехл. Gayōmart, Kayōmart; перс. کیومرث‎, тадж. Каюмарс — «Жизнь смертная», «Жизнь человеческая» или «Живой смертный») — в иранской мифологии первочеловек. Соответствует ведийскому Мартанде, в манихействе носит имя Гехмурд, в персидском эпосе выступает как первый царь.

Ранние и среднеперсидские источники

«Авеста» содержит лишь краткие упоминания о нём, а не подробные сюжеты. Рассказ о нём входил в утраченный «Чихрдад-наск» «Авесты». Во «Фравардин-яште» говорится (Яшт XIII 87): «Мы чтим фраваши Гайа Мартана праведного, который первым услышал думы и заповеди Ахура-Мазды, и из которого [Ахура-Мазда] произвёл семью арийских народов» (или «…создал семя Иранских земель»).

Он выступает как праведник, совершенный муж маздеитской теологии. Распространено мнение, что в качестве первочеловека он заменил индоиранский образ Йимы-Джемшида, который не был праведником.

В первой главе «Бундахишна» рассказывается, что Ормазд творил телесный мир в семь этапов, и шестым этапом было создание Гайомарта из земли (что случилось на берегу реки Дайтья в середине Земли), и в его тело было вложено семя, созданное из света и влаги неба. Он сверкал как солнце, был ростом в четыре локтя, и ширина его равнялась высоте, он был светлым и белым. Этап создания Гайомарта занял 70 дней. Словами других текстов, Гайомарт был сыном Ахурамазды и Спандармат (богини земли, которая в то же время считалась дочерью Ахурамазды), и его рождение трактуется как результат сакрального инцеста.

Элиаде называет Гайомарта «андрогинным макрантропом» и сопоставляет с шарообразными изначальными людьми из платоновского «Пира», а также с Имиром и Пурушей.

Гайомард назван убийцей Арзура (Суждения духа разума XXVII 15), сына Ахримана. А. Кристенсен отмечает, что это имя (Арезур, авест. Эрэзура, «Отвесная, прямая») носит гора, расположенная у входа в ад (Бундахишн XII 8), на которой собираются дэвы (Вендидад III 7; XIX 45).

«Бундахишн» повествует, что в начале нового трехтысячелетнего цикла Ахриман, побуждаемый «нечестивой Шлюхой», начал портить все творения Ормазда, но Ормазд наслал на Гайомарда сон, и тот, проснувшись, увидел мир испорченным. Ахриман послал Аствихада и тысячу дэвов на Гайомарда, но те не смогли его убить. После этого время жизни и правления Гайомарда было определено в 30 лет. Короткое правление Гайомарта знаменует начало третьего трехтысячелетнего космического цикла и начало тысячелетнего правления Весов.

Когда Гайомард был погублен Ахриманом и умер, он испустил семя, «очищенное солнечным светом», три четверти которого хранил Нерйосанг, а одна четверть попала в землю-Спандармад, и через 40 лет из него родился куст ревас (вероятно, ревень), а затем Мартйа и Мартйанаг(«Денкард» называет их детьми Гайомарда и Спандармад). Таким образом, из его тела произошли не только все тела и души мужчин и женщин двадцати пяти рас (включая разного рода полулюдей), но и семь видов металлов (Суждения духа разума XXVII 16-18).

Он (то есть его духовная сущность) попал в рай и оказался по левую руку от Ормазда. При воскрешении мёртвых его кости поднимутся первыми из всех людей, и он получит половину света солнца, а другую половину — остальные люди. В указаниях на связь с солнцем и светом видят отголоски архаичного солярного мифа.

Арабские и персидские источники

Каюмарса упоминают ат-Табари, аль-Масуди, Саалиби, Балами, аль-Бируни и книга «Ноурузнома», приписываемая Омару Хайяму.

Бируни передаёт рассказ, по которому Ормузд, борясь с Ахриманом, вспотел, и из капель пота с его лба родился Каюмарс, который победил Ахримана и стал ездить на нём верхом. Однако, доехав до ворот ада, Каюмарс испугался, Ахриман сбросил его и съел, но перед смертью Каюмарс испустил семя, от которого произошла первая человеческая пара.

По другому повествованию, Каюмарс жил 3000 лет в раю, ещё 3000 лет на земле, пока не появилось зло. Хазура (Арзур), сын Ахримана, напал на него, но погиб от его руки. Тогда Ахриман убил Каюмарса, но из его ребра упали две капли, из которых выросли два куста ревеня, а на них почки, ставшие первой парой людей.

«Ноурузнома» сообщает, что Каюмарс установил деление года на 12 месяцев и начало летоисчисления, и прожил после этого 40 лет.

Есть рассказ, что он построил первые жилища на склонах гор, освещенных солнцем, первые жилища, где поселил людей, до того обитавших в пещерах.

В народных сказках таджиков Каюмарс — обладатель огромного бриллианта, который хранится в заколдованном месте.

Образ в «Шахнаме»

Кеюмарс был первым царём, который научил людей одеваться в шкуры барсов. Его сыном был Сиямек, а внуком — Хушенг. Царствование Кеюмарса, по Фирдоуси, длилось 30 лет (предшествующий период не упоминается).

Ахриман и его сын, див в облике чудовищного волка, завидовали Кеюмарсу. Сиямек погиб в поединке с дивом, и Кеюмарс, народ, звери и птицы оплакали юношу. Посланник верховного божества Соруш (авестийский Сраоша) посетил Кеюмарса и передал волю творца.

Дед воспитал внука Хушенга, и когда тот вырос, Кеюмарс и Хушенг с войском зверей и птиц двинулись на дивов. Хушенг сразил сына Ахримана в бою, отомстив за отца, после чего Кеюмарс скончался.

Источники и литература

Источники

• Авеста в русских переводах. СПб, 1997. С.340
• Ясна XIII 7; XXIII 2; XXVI 5, 10; LIX 22, 27; LXVII 2; LXVIII 22; Висперед 21, 2; Малая Авеста 4, 1, 5; 4, 2, 5; 6, 1 введ.
• Зороастрийские тексты. М., 1997. С.100, 101, 117, 270—271, 284, 287, 298, 306, 310.
• Пехлевийская Божественная комедия. М., 2001. С.104.
• Денкард III 26, 13-14; III 35; III 143; III 209; III 229; III 282; III 312; V 1, 5; VII 1, 4-9; VIII 13, 1
• Фирдоуси. Шахнаме. (Серия «Литературные памятники») В 6 т. Т.1. М., 1957. С.23-27 (строки 477—624).

Справочные издания

• Мифы народов мира: Энциклопедия. В 2 т. Т.1. С.261-262 (статья Л. А. Лелекова), 629—630 (статья И. С. Брагинского).
• Мифологии древнего мира. М., 1977. С.343, 345—346.
• Авеста в русских переводах. СПб, 1997. С.433.
• Чунакова О. М. Пехлевийский словарь зороастрийских терминов, мифических персонажей и мифологических символов. М., 2004. С.81-82.

Отрывок, характеризующий Гайомарт

Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.