Французская социальная партия
| Французская социальная партия | |
| фр. Parti Social Français | |
 Плакат партии: «Без фашизма и коммунизма! За счастливую, сильную и свободную Францию с Французской социальной партией» | |
| Лидер: | |
|---|---|
| Дата основания: |
1936 |
| Дата роспуска: |
1943 |
| Идеология: | |
| Количество членов: |
от 500 тыс. до 1 млн |
| Партийная печать: |
|
Французская социальная партия (фр. Parti Social Français, PSF) — национал-консервативная популистская партия во Франции второй половины 1930-х и начала 1940-х. Основана полковником де ля Роком 7 июля 1936 года. Первая во французской политической истории массовая партия правых сил. Сыграла видную, хотя неоднозначную роль в последние годы Третьей республики и в период немецкой оккупации. Политико-идеологическое наследие PSF отразилось в программах и политике правых движений от вишизма до голлизма.
Содержание
Место в социально-политическом спектре
PSF была основана по инициативе Франсуа де ля Рока после роспуска левоцентристским правительством Народного фронта организации Огненные кресты. Создавалась партия на базе ветеранского движения, все её руководители были орденоносными участниками Первой мировой войны. Первый состав преимущественно комплектовался из «Огненных крестов» и членов семей ветеранов.
Основные руководители PSF:
- Ноэль Оттави, секретарь де ля Рока в «Огненных крестах», второе лицо партии
- Жан Ибарнегарэ, руководитель парламентской группы партии
- Жорж Риш, казначей партии
- Шарль Валлен, бывший роялист, католический активист
- Жан Мермоз, легендарный французский лётчик
Уже в первый год существования к PSF примкнуло свыше полумиллиона человек. В основном это были представители средних слоёв — крестьяне, ремесленники, торговцы, учителя, врачи, инженеры и техники, государственные и частные служащие — обеспокоенные социалистическими и леворадикальными лозунгами Народного фронта.
К моменту создания PSF правый фланг французской политики структурировался тремя течениями:
- «мятежные лиги» — Аксьон франсез, Патриотическая молодёжь; роялисты принципиальные противники республиканско-демократического строя
- парламентские консервативные и консервативно-либеральные партии — Республиканская федерация, Демократический альянс; выразители интересов крупного капитала и средней буржуазии
- фашистские движения — Французская народная партия (PPF), другие правоэкстремистские организации
Лево- и центристски ориентированные средние слои поддерживали леволибералов и отчасти социалистов. Но среди правых законопослушные мелкие собственники и служащие не имели до 1936 года полностью своей своей политической силы. Роялистские лиги отталкивали феодально-монархической пропагандой и уличными беспорядками, правые республиканцы — элитарностью, PPF — погромным экстремизмом и явным прогерманским уклоном. Поэтому мелкобуржуазные массы с энтузиазмом восприняли появление PSF — партии правой, отстаивающей национальные традиции и принцип собственности, но признающей республиканскую законность и возглавляемой заслуженными ветеранами-патриотами.
Прежде правые партии Франции либо отвергали парламентаризм как таковой (лиги), либо ограничивали политическую структуру парламентскими фракциями и предвыборными комитетами (консерваторы, либералы). PSF впервые развернула — подобно социалистам, коммунистам и фашистам — сеть постоянно действующих организаций. Партийные структуры аффилировались с социальными объединениями профсоюзного, кооперативного, благотворительного, спортивного, авиационного характера. Это позволило установить прочный институциональный контакт с массовой электоральной базой.
Ценности, идеология, противники
Девизом PSF являлась ценностная триада Travail, Famille, Patrie — Труд, Семья, Отечество. Партия выступала за авторитарное усиление государственной власти, укрепление традиционной морали на основе католических «духовных скреп», корпоративистские начала в экономике (де ля Рок называл это la profession organisée — организация профессий), социальный патернализм (партия организовала систему благотворительности и социальной взаимоподдержки).
Идеологические и политические установки PSF основывались на ментальном принципе «окопного братства». Ветеранский девиз «Едины как на фронте!» возводился в общенациональный принцип[1]. (В этом консерватизм де ля Рока сходился с неосоциализмом Марселя Деа.)
Внешнеполитическая концепция PSF основывалась на последовательном французском национализме. Партия с большой настороженностью относилась к Третьему рейху. В нацистах виделись германские реваншисты, военные противники Франции. Среди партийных структур была ассоциация допризывной подготовки. Отторгалась и нацистская идеология, которую де ля Рок называл антихристианской и «языческой», осуждал за антисемитизм, расизм, тоталитаризм.
Однако, в отличие от Анри де Кериллиса и его единомышленников, де ля Рок не был сторонником франко-советского альянса против Германии. Гитлеризм в доктрине PSF приравнивался к сталинскому коммунизму, хотя гитлеровская опасность рассматривалась как практическая и первоочередная, а сталинская — как «в основном моральная».
Практическая политика
PSF не была антиреспубликанской силой, подобной «мятежным лигам». Непримиримые враги демократии, такие, как Шарль Моррас, негативно относились к де ля Року. Роялисты и фашисты[2] считали, что именно де ля Рок, отказавшись дать команду «Огненным крестам», сорвал ультраправый переворот 6 февраля 1934 года. В 1937 году он, хотя и после колебаний, отклонил предложение Жака Дорио вступить в коалицию Фронт свободы.
Движение ля Рока не было ни фашистским, ни экстремистским. Своим бездействием он победил активность крайне правых 6 февраля 1934. А через три года он саботировал Фронт свободы, боевую машину, которую создавал против Народного фронта настоящий фашист Дорио.
Жан Лакотюр, французский историк[3]
Но PSF была настроена жёстко антимарксистски, антилиберально и в целом антипарламентски[4]. Важным пунктом партийной программы было резкое расширение полномочий президента за счёт Национального собрания. Де ля Рок тяготел к союзу с традиционными правыми. Его потенциальное блокирование с консервативной Республиканской федерацией Луи Марэна могло создать прочный массовый фундамент под опытной парламентской фракцией.
PSF была учреждена уже после выборов 1936 года. К партии примкнули только шесть депутатов. Но уже на следующий год, ещё не отладив в полной мере организационную структуру, PSF получила более 15 % голосов на местных выборах. Если бы в 1940 году состоялись очередные парламентские выборы, разрыв между массовостью PSF и минимальным представительством в парламенте был бы преодолён[5].
Между коллаборационизмом и Сопротивлением
Поражение 1940 деморализовало и раскололо PSF. С одной стороны, Франсуа де ля Рок фактически первым ввёл термин Résistance — Сопротивление, опубликовав 6 июня 1940 года статью с этим названием в партийном органе Le Petit Journal. С другой, коллаборационистский режим Виши не случайно присвоил девиз PSF: «Труд, Семья, Отечество».
Большинство членов PSF в целом лояльно относились к маршалу Петэну, но очень критически — к радикальному «парижскому коллаборационизму» и фашистским идеям «национальной революции» в духе Дорио или Деа[6]. Оккупация рассматривалась как временное поражение, этап собирания французских сил. Де ля Рок особо запретил членам партии состоять в вишистской милиции и вступать в Легион французских добровольцев против большевизма. Однако PSF как организация не примкнула к Сопротивлению.
Как практически во всех французских партиях, в PSF были и коллаборационисты и участники Сопротивления. Членом PSF был Поль Колетт, совершивший 27 августа 1941 года покушение на Лаваля и Деа. Видными участниками вооружённой борьбы Сопротивления был Филипп Вианнэ и Жак Бунен. В то же время, Поль Криссель руководил пропагандистским аппаратом Виши, а знаменитый теннисист Жан Боротра курировал физкультуру и спорт коллаборационистского режима.
Характерно, что в ряде случаев позиции менялись, одни и те же люди, начав в одном лагере, заканчивали в другом или действовали одновременно в обоих (типичные примеры — Жан Ибарнегарэ и Шарль Валлен). Это отражало специфику мелкобуржуазной социальной базы партии, раздвоение между антикоммунистическим консерватизмом и национальным патриотизмом. Символом этой двойственной позиции стал сам Франсуа де ля Рок — пошедший на службу в аппарат Виши и установивший связь с органами разведки антигитлеровской коалиции (в той же разведывательной сети участвовал Жорж Риш).
После раскрытия связей де ля Рока с британской разведкой 9 марта 1943 года более 150 активистов PSF были арестованы гестапо (де ля Рок пробыл в заключении до 1945, Оттави скончался в концлагере Нойенгамме). По ходу событий всё более чётко обозначалась тенденция поворота социал-консерваторов к голлизму.
Идейно-политическое наследие
После освобождения Франции Франсуа де ля Рок был привлечён к ответственности за службу в Виши. Впоследствии эти обвинения были сняты. Он попытался консолидировать бывших членов PSF в умеренно-правой «Республиканской социальной партии французского примирения», но этот проект не получил развития. В 1946 году Франсуа де ля Рок скончался.
PSF как политическая структура перестала существовать, но её идейное наследие оказалось серьёзное влияние на послевоенную французскую политику. Правый национал-популизм оказался востребован в Объединении французского народа и последующих голлистских партиях. Социальный католицизм создал основу Народно-республиканского движения. Пятая республика и правление де Голля в 1958—1969 воспринимались как буквальная реализация программных тезисов PSF о переходе к президентской системе.
PSF и её наследие остаётся предметом историко-политических дискуссий во Франции. Прежние обвинения в фашизме давно оставлены. Большинство историков сходится на том, что PSF скорее предотвратила массовую фашизацию средних слоёв[7], предложив альтернативу в рамках традиционного консерватизма. Во же время отмечается постоянная двойственность партийной позиции, обернувшаяся политической невнятностью в годы оккупации.
Франсуа де ля Рок уделял внимание и общеевропейским проблемам. Его соображение в этой области также становились частью программы PSF. Сформулированная концепция постепенной интеграции во многом предвосхитила послевоенные процессы — создание ЕОУС, ЕЭС, ЕС — «федерации национальных государств, относящихся к единой цивилизации и связанных общими интересами» (Франсуа де ля Рок). Характерно, что формирование будущей европейской федерации автор относил на время «после краха Гитлера»[8].
См. также
Напишите отзыв о статье "Французская социальная партия"
Примечания
- ↑ [journals.hil.unb.ca/index.php/jcs/article/view/10544/11863 Sean Kennedy. Articles Pitfalls of Paramilitarism: The Croix de Feu, the Parti Social Français, and the French State, 1934-39]
- ↑ Sternhell, Zeev. Neither Right Nor Left: Fascist Ideology in France, Berkeley: University of California Press, 1995.
- ↑ Jean Lacouture. Mitterrand, une histoire de français, tome I. Le Seuil, 1998.
- ↑ Machefer, P. «Le Parti social français en 1936-37», Information historique, № 2 (1972).
- ↑ Рубинский Ю. И. Тревожные годы Франции. Москва : Мысль, 1973.
- ↑ [www.katyn-books.ru/library/istoriya-fashizma-v-zapadnoy-evrope40.html История фашизма в Западной Европе. Западная Европа под пятой фащизма]
- ↑ René Rémond. La Droite en France de 1815 à nos jours.
- ↑ [www.amazon.ca/LE-COLONEL-DE-ROCQUE-1885-1946/dp/2213596875 JACQUES NOBÉCOURT. LE COLONEL DE LA ROCQUE (1885—1946)]
Отрывок, характеризующий Французская социальная партия
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.
Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.
Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
