Церковь Константина и Елены (Москва)
| православная церковь | |
Церковь Святых Константина и Елены
| |
 Церковь Константина и Елены, вид с северо-запада. Фотография 1880-х годов | |
| Страна | Россия |
| Город | Москва |
| Первое упоминание | XIV век |
| Строительство | ???—1651 годы |
| Реликвии и святыни | икона «Нечаянная Радость» |
| Статус | разрушен |
Церковь Святых Константина и Елены — церковь, существовавшая в Московском Кремле рядом с Константино-Еленинской башней. Уничтожена в 1928 году.
Церковь упоминается в летописном сообщении о пожаре 1470 года:Того же лета, месяца Августа в 30 день, исходящу второму часу, загореся Москва внутри града на Подоле, близ Костянтина и Елены, от Богданова двора Носова; а до вечерни и выгорел весь, вста бо тогда и ветр силен с полунощи; и за рекою многи дворы погорели, а иных отъимали; а головни и береста со огнём добре далече носило, за много верст.
— [dlib.rsl.ru/viewer/01004161735#?page=131 Никоновская летопись]
Сообщалось, что «церковь Церковь документально известна с 1627 г. деревянной»[1]. В 1651 году было велено возвести её каменное здание. В 1692 году патриарх Адриан освятил церковь, выстроенную иждивением царицы Натальи Кирилловны Нарышкиной и царевича Алексея Петровича. С этих пор облик церкви почти не менялся. «В 1738 г. ремонтировалась после пожара архитектором И. М. Мичуриным. В 1756 г. ремонтировалась под наблюдением кн. Д. В. Ухтомского»[1]; был сделан новый иконостас и расписаны стены храма. С 1778 года известен придел Николая Чудотворца.
Храм находился «на подоле» вблизи башни, имеющей то же название. Церковь хотя не пострадала во время пожара 1812 года, однако была разорена французами. В 1836 году она была отремонтирована и 26 сентября 1837 года освящена митрополитом Филаретом.
Решение о разборке здания древней церкви принял в мае 1928 года секретариат ВЦИК под предлогом «расширения площади кремлёвского сада».
В 1928 году церковь Святых Константина и Елены снесли. Она стала первым снесённым храмом на территории Кремля с момента прихода к власти большевиков и первой в большой череде утрат памятников архитектуры Московского Кремля в 1928—1930 годах.
Внутри находилась редкая икона с изображением 150 явлений икон Божией Матери[1]. Другая икона Константино-Еленинского храма — «Нечаянная радость» — попала в храм Воскресения Христова в Сокольниках. В 1944 году настоятель храма Ильи Обыденного Александр Толгский по благословению патриарха Сергия перенёс её в свой храм, где она ныне и находится[2].
Напишите отзыв о статье "Церковь Константина и Елены (Москва)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Церковь свв. равноапостольных царей Константина и матери его Елены в Московском Кремле под горой — М., 1894. — 20 с.
- ↑ По другим сведениям, эта икона изначально находилась в другой кремлёвской церкви — Благовещения на Житном дворе. А по воспоминаниям А. Ч. Козаржевского (Воспоминания старого москвича о Храме Христа Спасителя // Храм Христа Спасителя. — М.: Московский рабочий, 1996. — С. 249.) в храме Похвалы Богородицы в Башмакове (Пречистенская набережная, 45) «находился перенесённый из Кремля чудотворный образ Божией Матери „Нечаянная радость“, перед которым по пятницам служился акафист с пением части хора под управлением знаменитого регента Нестерова».
Литература
- Паламарчук П. Г. Сорок сороков. Кремль и монастыри. — М.: АО «Книга и бизнес», АО «Кром», 1992. — Т. 1. — 416 с. — 30 000 экз. — ISBN 5-212-00501-9.
- Романюк С. К. Церковь святых Константина и Елены // Сердце Москвы. От Кремля до Белого города. — М., 2013. — ISBN 978-5-227-04778-6.
Ссылки
- [www.pravoslavie.ru/jurnal/culture/svmos-konstantin-elena.htm Московская церковь Святых Константина и Елены в Кремле]
Отрывок, характеризующий Церковь Константина и Елены (Москва)
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.
На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
